На край дивана подсаживается Нази. От красного вина ее округлое лицо зарумянилось. Светлые волосы выбились из пучка и золотятся в свете догорающих свечей. Нази смотрит на нас так, что на мгновение напоминает мне профессора Этье. Может, Нази тоже с Олимпа? Артемида?

— Матиас, ты — грек? — требовательно спрашивает Нази. Он даже садится чуть ровнее.

— Я — испанец.

Она прищуривает глаза и делает глоток из кружки. Наверное, сейчас поднимет с пола лампу и будет светить ему в лицо. Есть в Нази что от кгбешника. Главное, не говорить этого вслух.

— Почему Матиас, а не Матео?

— У нас уже есть одна Тео, — Матиас обнимает меня одной рукой и прикуривает. Нужно отправить его в душ. Он пахнет, как лесоруб.

— Нази, чем кормить уток? — успеваю спросить, прежде чем она встает.

— Хлебом.

Нази удаляется, не позволяя сообщить, что она ошибается.

========== — 5 — ==========

Наконец, квартиру окутывает сонное оцепенение. Даже у Мишель становится тихо. Мы с Матиасом собираем в гостиной посуду, но даже фарфоровый звон не нарушает тишины, словно скатывается в нее и тает.

Потом Матиас идёт в душ, а я — к Клэр. Но сегодня дверь заперта. Я прислушиваюсь. В щель просачиваются неуверенные отсветы. Она не спит. Просто не хочет меня видеть.

Я не стучу. Каждый может не хотеть меня видеть. По крайней мере иногда.

В спальне открываю окно, зажигаю ночник, достаю ещё подушку. Раскатываю на полу запасной матрас. Что-то вроде футона. Теплое одеяло тоже есть, можно не бояться сквозняков.

Матиас уже жил здесь неделю. Это было в феврале. Несмотря на холод, он предпочитал спать отдельно, на полу, расплескавшись по матрасу, а не тесно прижавшись друг к другу в теплой постели. Матиас странно понимает личное пространство. И комфорт.

Лежа поверх скомканного одеяла, я понимаю, что вот теперь, в собственной постели, спать уже совсем не хочу. Внутри все требует движения. Дело, наверное, в полнолунии. Огромная, идеально круглая луна висит над крышей соседнего дома и ее синеватый свет заглушает фонари. Лёгкая дымка облаков похожа на кокетливый тюль, шифон. Мы смотрим друг на друга, не отрываясь, пока в комнату не входит Матиас.

Он в моем изумрудном османском халате, но на султана тоже не тянет. Какой султан станет светить худыми коленками? Разве что очень современный.

Матиас садится на край кровати, потягивается, как кот, даже что-то муркает. Он пахнет кокосовым лосьоном для тела и мятным — после бритья. Кожа у него сатиновая, нежная. Я молча прижимаюсь к ней щекой, проглаживаю кончиками пальцев, запускаю руки под халат. Косички и дреды мокрым змеями вьются по плечам. Сладость кокоса, мята и мускус, и лёгкая пряность гвоздики, и терпкое тепло табака. Мне хочется укусить его. Облизать. Запечатать в стеклянную банку, как эфир, сохранить на годы в темноте и прохладе. Вдыхать от тоски и скуки.

— Кто изваял тебя из темноты ночной…

Мы лежим, обнявшись. Матиас погасил ночник. Только Луна подсматривает за нами в окно.

—…Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Ты пахнешь мускусом и табаком Гаваны,

полуночи дитя, мой идол роковой{?}[“Sed non satiata” Шарль Бодлер, перевод А. Эфрон]…

Слова перекатываются на языке, пока мы медленно касаемся друг друга. Матиас слушает, улыбаясь. Его глаза блестят, как колодцы в лунную ночь. Мой голос становится тише, бархатнее. Прерывается нашим дыханием.

— Кто это? — шепчет Матиас. Изумрудный халат валяется на футоне. Его сердце под моим ухом бьётся быстро-быстро, словно ритуальные барабаны в африканской ночи.

— Бодлер.

— По-моему это мужчина должен читать женщине, — улыбается он шепотом.

— Выучи и прочти мне в следующий раз. Красиво ведь?

— Красиво.

Дважды щелкает зажигалка. Я привстаю, чтобы открыть окно. Смущенная луна почти целиком скрылась в своих вуалях, как викторианская старая дева.

— Мне ещё никогда не читали стихи, чтобы затащить в постель, — смеётся Матиас.

— Наверное, потому что ты уже на первой строчке оказывался без трусов?

Он всегда понимает мой юмор. И сейчас тоже смеётся ещё громче. Лёгкий пляжный смех, пропитанный беззаботным солнцем.

— Ты скучаешь по морю? — шепчу я сквозь дым. Мне вдруг становится тоскливо, как зимой. Когда кажется, что апрель никогда не настанет. Он — выдумка, фантазия. Есть только низкое серое небо, и звенящий ледяной ветер, и дождь, сквозняки и насморк. Тьма едва спадает утром, чтобы вернуться через несколько часов. Солнце — мифический бог.

И хотя за окном конец марта, я в несколько мгновений переношусь назад. Окунаюсь в этот мрак, как в смолу. Сердце тяжелеет, прилипает к ребрам.

— Конечно, — отзывается Матиас, а я уже не помню, о чем он говорит. — Мне оно даже снится. А что, хочешь к морю?

Он вырос в прибрежном испанском городке. Я такие видела в кино. И читала у Хэма. Но сейчас Матиас здесь. А я ревную его к морю.

— Все хотят. Зайди в интернет, Мишель говорит, море — новая Святая Земля и Край Обетованный.

Матиас молчит. Потом приподнимается и заглядывает мне в лицо. Вместо него самого я вижу только черную тень Горгоны.

— Тео, ты чего? — шепчет он серьезно.

Я возвращаюсь в март. Мне даже стыдно за этот флэшбек. Как герой Воннегута вообще справлялся со всеми этими прыжками во времени?

Я расклеилась т от одного.

Нет, двух. Первый был в будущее, которое обязательно наступит.

— Настроение капризное, — шепчу я, улыбаясь, и тяну его обратно.

Сигареты докурены. Луна медленно утекает за крышу. Спит ли Клэр? В квартире глухая тишина, но может она снова рисует, не закрыв окна, на сквозняке.

— Пойдешь завтра на выставку?

— Конечно, а ты?

— А у меня Дюбе.

Матиас издает сочувственный звук. Он уже почти спит.

— Ну его к черту, — бормочет он. — Я тоже на лекции не иду.

— Это потому, что ты двоечник.

Я нежно глажу змей, разметавшихся по наволочке. Матрас улыбается, но на ответ его уже не хватает.

========== — 6 — ==========

Я просыпаюсь в пасмурную монохромность. Стены комнаты кажутся серыми. Как и пустая мятая наволочка. Матиас лежит на футоне, из-под одеяла торчат только плети волос и смуглая рука. Даже его кожа сегодня кажется не такой золотистой.

Ужасная рань. В квартире тихо, словно я в ней одна. Хочется скатиться на пол, просочиться под одеяло и прижаться к Матиасу теплым утренним котом. Пересчитать языком позвонки на его шее. И спать дальше.

Но я придаю себе вертикальность, одеваюсь — халат оставляю Матиасу — и все время, пока затягиваю ремень на брюках и застегиваю пуговицы рубашки, ищу выход.

Мне очень нужен маховик времени или двойник, чтобы показался на лекции, пока я буду создавать массовку в галерее. Чтобы немного подискутировать с Дюбе, пока я буду подбадривать Клэр. Чтобы остаться хорошим другом. И не обмануть профессора Этье. Это неразрешимая дилемма. Придется что-то выбрать.

Все, что нужно — просто принять решение. Любое. Или одно, или другое. Выбрать вариант и следовать ему.

Я выбираю не выбирать. Словно в кино наблюдаю, как надеваю довольно приличный костюм, потом едва не пачкаю его зубной пастой, вымачиваю рукав в холодной воде, варю кофе.

Если в кухню зайдет Клэр, я скажу, что примчусь сразу после лекции. Вынырну прямо в окно, лососем преодолею лестницу, опережая других стремительных рыб. Захвачу автобус или попутку и окажусь в галерее, она и соскучиться не успеет.

Но Клэр не появляется. Квартира хранит тишину и прохладную серость, как зимой. Спальня Клэр открыта и пуста. Свежестиранные, но мятые занавески треплет ветер. По подоконнику стучат редкие капли. Спала ли она сегодня? Постель измята, но Клэр редко ее заправляет.

Я вдруг придумываю панический сценарий: Клэр ушла ещё ночью и растворилась в сумрачных улицах. Слилась с темным городом и больше никогда не найдется.

Бывают такие утра, когда можно одной мыслью довести себя до отчаяния.

Я включаю везде свет и пью кофе. Уже в автобусе размышляю, что стоило разбудить Матиаса. Это бы не отменило дождь, но точно подняло настроение. Мы бы соорудили завтрак, потанцевали, а потом поехали к Клэр, которая, конечно, никуда не пропала. Но я смотрю, как дождь смывает с окон дорожную пыль, и чувствую себя, как на сеансе скучного восточноевропейского артхауса. Кажется, я проснулась не в свою реальность.