Он отодвинулся, даже немного оттолкнул ее.

– Этого не надо, нельзя этого. – Голос его звучал испуганно.

– Но почему? Почему? Раз я сама хочу. Мне так хочется, чтобы ты был счастлив.

Он снова обнял ее.

– Я и так счастлив. – Он поцеловал ее холодную щеку. – Вот когда вернемся из России, когда мы будем совсем взрослыми, тогда мы поженимся.

– Ах, Кром!.. Мы никогда не будем взрослыми.

– Кто знает? Может быть, мы доживем до ста лет.

– Нет. Нет. И зачем ждать, всегда ждать? Почему ты не хочешь сейчас? Почему?

– Потому что этого нельзя.

Он наклонился над ней в темноте и целовал ее шею, ее губы, ее глаза.

– Ты плачешь. Отчего ты плачешь, Изольда?

Она тихо вздохнула сквозь слезы:

– Оттого, что нам так мало осталось жить.

Он заснул первый. Его голова тяжело лежала на ее плече. Она боялась шевельнуться, чтобы не разбудить его. Слезы все еще текли по ее щекам. Никогда еще она не чувствовала такой жалости, такой нежности, такой слабости. Сквозь неплотно задернутые шторы слабо серело окно.

Она пристально всматривалась в его спящее лицо. Она ни о чем не думала, ничего не помнила. Он спит. Он так спокойно дышит и такой теплый. Совсем как маленький. Она поправила плед под его подбородком.

«Совсем как маленький. Будто он мой сын. Спи, спи, маленький», – и она, улыбаясь, закрыла глаза.

Когда Лиза проснулась, Кромуэля уже не было рядом и деньги и бриллианты уже не лежали на столе.

Лиза сошла вниз. Кромуэль, Андрей и Николай завтракали в столовой. На сковородке дымилась яичница с ветчиной. Николай разливал кофе. Он казался очень веселым. Лиза поздоровалась с ними и села на свое место.

Николай ухаживал за Кромуэлем.

– Что же ты не ешь? Хочешь, я зажарю тебе бифштекс?

– Спасибо. Я сыт.

Но Николай настаивал:

– Надо есть. Ведь ты привык плотно завтракать. И на дорогу всегда…

«На дорогу». Лиза увидела перед собой паровоз, русские желтые, синие и зеленые вагоны. Этот поезд повезет ее в Москву.

– Лиза, а ты чего не ешь? Тебя угощать надо?

Лиза удивленно повернулась к брату. Какой он заботливый. Давно уже она не видела его таким.

«Это оттого, что мы наконец едем. Оттого и Андрей мрачный, – подумала она, глотая горячий кофе. – А что Коля дверь запер, он был прав. Я чуть все не испортила».

Она подняла голову:

– Если сегодня ехать, когда же чулки и шандаи[8] покупать?

Николай рассмеялся:

– Ах, ты опять о шандаях. Кто о чем, а ты все о шандаях. Ну поезжай. Купи себе.

Он достал из кармана две стофранковые бумажки.

– Смотри, чтобы теплые были.

– А вам?

– Нам не надо. Нам приготовлено, на границе все выдадут. Только в шесть часов будь дома.

Лиза взяла деньги.

– Хорошо.

Николай встал из-за стола:

– Слушай, Кром, ты бы написал матери.

Кромуэль пожал плечами:

– Зачем?

– Чтобы она не беспокоилась. Напиши, что ты вернешься через три месяца. И что деньги и вещи ты взял не для себя, а для… – Николай остановился, подыскивая слово, – ну, скажем, для общественного дела.

– Как будто это что-нибудь меняет. Ей безразлично, зачем я украл.

– Нет-нет, – заторопился Николай. – Это все меняет. Ты должен написать. Скажи ему, Лиза.

Лиза кивнула:

– Конечно, Кром, напиши.

Кромуэль задумался.

– Хорошо. Раз вы хотите. Дай мне бумаги. Я напишу, хотя это и ни к чему теперь.

Лиза следила за его пером, быстро покрывавшим белую страницу черными непонятными словами.

Он облизал и заклеил конверт. Николай взял его:

– Лиза, брось в ящик.

Лиза подошла к Кромуэлю:

– Ты не хочешь пойти со мной за покупками, Кром?

– Ему нельзя выходить, – вмешался Николай. – Его могут увидеть на улице. Увидят – беда.

Лиза вздохнула:

– Что же, если нельзя… – Она взяла Кромуэля за руку. – Мне так не хочется расставаться с тобою сегодня, Кром. Пойдем, проводи меня.

В прихожей он снял с вешалки и подал ей ее короткое пальто с золотыми пуговицами.

Она надела берет и, улыбаясь, посмотрела на Кромуэля.

– Ты сегодня ночью спал совсем как маленький. Как будто ты мой сын, – сказала она смущенно и покраснела. – Ну, до свиданья, Кром.

Было шесть часов. Лиза возвращалась домой, прижимая сверток к груди.

Чулки теплые, хоть на Северный полюс. И перчатки тоже. Но особенно ее радовал шандай. Такой пушистый, легкий, из верблюжьей шерсти. Может быть, нехорошо только, что розовый? Удобно ли розовый? Жанна д’Арк вряд ли надела бы розовый. Но тогда ведь не носили шандаев. И менять теперь все равно поздно. Скажу Коле, что другого не было.

Она открыла дверь своим ключом и вошла в темную прихожую.

Сырой воздух ударил ей в лицо.

Холодно, как на улице. И дом уже заброшенный, не жилой. Но ведь сегодня ночью нас уже не будет здесь.

– Алло, – крикнула она.

Голос ее прозвучал громко и гулко. Никто не ответил ей. В гостиной было пусто. Кромуэль сидел под лампой в столовой и, наклонившись над путеводителем, выписывал что-то.

– Посмотри, что я купила.

– Подожди, сейчас. Николай просил меня составить маршрут, а я плохо разбираюсь.

– А где они?

– Наверху. Укладываются, верно.

Лиза побежала наверх.

– Коля, – позвала она.

Дверь из комнаты Николая отворилась, и Андрей просунул голову:

– Не мешай. Мы заняты.

– Я хотела показать шандай.

– После, после. Купила, и слава богу.

– Посиди внизу, – крикнул Николай. – Ты нам сейчас понадобишься.

Лиза вернулась в столовую и села на диван, все еще держа сверток на коленях. Как холодно. Хоть бы камин затопили. Ничего, надо привыкать. В России еще холоднее.

Кромуэль что-то записывал, шурша страницами путеводителя.

Лиза прислонилась к стене. Все было как и вчера. Пыль все тем же густым слоем покрывала буфет, и грязные тарелки все так же стояли на запачканной скатерти. И было так же тихо. И должно быть, оттого, как и вчера, стало грустно и беспокойно.

«Мы сегодня едем».

Но от этой мысли не стало легче. Снова, как вчера, вместе с холодом в кровь осторожно пробиралась тревога, и руки уже начинали дрожать.

«Ну да, конечно. Это лихорадка перед дорогой. Это всегда у всех. Так и называется – Reisefieber»[9].

Но руки дрожали все сильнее, сердце тяжело и тревожно стучало.

– Кром, ты кончил?

– Сейчас, сейчас.

В тишине зашуршали листы. Лиза вздохнула. Как тяжело, как томительно.

Скорее бы уехать из этого заброшенного дома. Скорей бы уже. Андрей, хоть бы он сошел проститься. Нет, об Андрее не надо думать.

Отчего ей так тревожно? Так тяжело?

– Лиза, – громко позвал Николай сверху.

Лиза вскочила и побежала в прихожую. Вот сейчас все пройдет. Сейчас будут торопиться, укладываться, потом поедут. О чем ей беспокоиться? Все будет хорошо.

Николай спустился по лестнице и решительными большими шагами подошел к ней.

– Надень пальто, – сказал он хрипло. – Ты пойдешь в сад и, если кто придет, скажешь, что никого дома нет, а ты забыла ключ и сама не можешь попасть домой. Поняла?

– Что? – Она растерянно смотрела на него и только теперь заметила, что он был очень бледен. – Зачем в сад?

– Не рассуждай. Поняла? Входить не смей, пока я не отопру дверь. Ну, одевайся.

– Я, – прошептала она, и колени ее затряслись. – Я не хочу, я не пойду. Зачем?

Он взял ее за плечо.

– Не пойдешь? – повторил он протяжно.

Это уже не был Коля, это уже не был ее брат. Это был чужой, страшный, на все способный человек. И в первый раз Лиза почувствовала страх за себя, за свою жизнь.

Он снял ее пальто с вешалки:

– Живо. Если кто придет, не пускай. Поняла?

Она долго надевала пальто, не попадая в рукава. Страх сжал ей горло, пробежал вниз по рукам, по груди, по спине, докатился до колен, и ноги стали слабыми и пустыми, будто из них вынули кости. Не было сил стоять, ноги уже не держали ее, хотелось опуститься на пол. Но страх гулко стучал в груди: «Нельзя, нельзя. Упадешь, пропадешь».