Почти физически тяжело видеть, как вода смывает красное и несёт к отверстию слива. Однако я колеблюсь – мне вообще-то не предлагали.

Нет, невозможно смотреть на такое поругание! Хватаю его руку, тяну ко рту и присасываюсь к ранкам. Так-то лучше…

Вскоре ослабевшие пальцы находят мой член и начинают двигаться, быстро набирая и силу, и темп. Я чувствую прикосновение Сина к моему сознанию – так гораздо проще ориентироваться, что делать, – и, когда накрывает яркая темнота оргазма, выдыхаю: «Люблю тебя».

Однако он не отвечает. И что это значит? Вроде ж сам первый сказал… Или это было только под влиянием момента? Да уж, когда разум мутится от желания, скажешь что угодно, даже и про любовь. Но я-то не наивная девица, которую нужно уламывать такими методами, мог бы не стараться. Ладно, тем временем нужно вспомнить, как дышать…

Син аккуратно выходит и тут же тянет меня за плечо, разворачивая к себе.

Обнимает за шею, проводит большим пальцем по линии челюсти, заглядывает в глаза.

– Я тоже тебя люблю.

Голос звучит непривычно громко по сравнению с мыслями, и я невольно вздрагиваю, перевожу взгляд на соседнюю стену – с той стороны тоже есть сосед, вдруг услышит?

Но ладонь Сина скользит выше, на щёку, и он возвращает моё лицо к себе.

– Я тебя люблю. Похер мне на Олдсона. Пусть слушает, если хочет.

Я возмущённо шиплю и закрываю ему рот ладонью: «Заканчивай! Может, ты и эксгибиционист, но я – нет!»

Пару секунд он укоризненно смотрит мне в глаза, затем кивает – мол, так и быть.

Стягивает мою ладонь со своего лица.

И целует запястье.

«Крови? Ну кусай».

«Не хочу я никакой крови. Просто…»

Он потирается о запястье щекой, уже шершавой, и снова целует. Поднимает глаза на моё лицо. «Давай уже выбираться».

Син ополоснулся первым, так что к тому моменту, как я вышел из душа в сумрак прихожей, он уже лёг.

Удобно, конечно, когда можно помыться у себя. Мне-то полагается ходить в общий душ, который на этаже для офицеров. С другой стороны, по сравнению с прежним, казарменным, он хотя бы индивидуальный, внутри ты один, а не с толпой голых мужиков из подразделения. Так лучше, даже если приходится стоять в очереди, – с годами я ещё больше стал ценить уединение.

Если моешься у Сина – другие сложности: нужно следить, чтобы шампуни не перепутать, а то буду весь день благоухать цитрусами, что может навести окружающих на подозрения.

Вот как сейчас, например: он-то не подумал, перемазал меня с ног до головы своим грейпфрутом, а я потом собственным гелем кожу тёр, чтобы запах перебить.

«Мне уйти или как?»

«Иди сюда» – тон его мыслей расслабленный, на границе сна.

Забираюсь под покрывало, и сразу руки обнимают крепко, прижимают к жаркому телу, а в ключицу упирается сопящий нос.

Син всегда так, ему только дай волю – сгребает меня в охапку, обвивает руками, ногами… Вот как так можно спать? А он умеет. Нет, мне, конечно, тоже приятно – чувствовать, что я ему нужен, – но это непонятно. Я всю жизнь обходился без всяких этих обниманий, и потребности в них у меня нет. Да и спится плохо: подсознание бьёт тревогу, что кто-то находится слишком близко, опасность! Однако я переучиваю себя. Вроде получается.

Осторожно выгибаюсь, стараясь не будить его и в то же время нащупать более удобное положение, но Син тут же пользуется открывшейся возможностью: прижимает меня крепче, ещё и ногу сверху закидывает. Я тут что, плюшевый медведь, чтобы тискать?

«Неудобно».

Руки Сина дают чуть больше свободы. Спасибо, хоть вдохнуть можно.

Ощущение от его сознания меняется – вспышка бодрости.

– Слушай, а давай снимем квартиру? – оживлённый шёпот. – Денег хватает. Можно взять двухкомнатную. С большим душем. Большой кухней. И а-агромной кроватью.

Всё тело напрягается.

– Ты имеешь в виду… жить вдвоём?

В ответ Син довольно мурлычет и проводит языком по моей груди.

– И что это вдруг тебе пришло в голову?

– Заебало ныкаться по углам. Ты ведь сам говорил: «всю жизнь прячусь, надоело». Я помню.

– То есть… прям… вот так? Не знаю, мне кажется, это хреновая затея.

– Чой-то вдруг?

– Ну, ты же не будешь всю жизнь скакать с винтовкой в зубах. Может, сейчас тебе и достаточно застрять на «капитане», а потом? Лет через десять захочешь пойти в штаб – чтоб большой кабинет, и красивая секретарша, и такая: «Ваш кофе, господин генерал»…

– И что?

– Будет лучше, если при этом за тобой не будет тянуться шлейф сомнительного сожительства с каким-то мужиком. Хватит и того, что ты мутант.

Он поднимается выше и вглядывается в моё лицо:

– Я вот не понял, ты действительно настолько беспокоишься о моей карьере или просто не хочешь со мной жить?

После паузы честно отвечаю:

– Не знаю. Это всё… непривычно.

– Ну, мне тоже. Но почему нет? Ты ж меня ревнуешь к каждой юбке. И что, не хочешь, так сказать, сделать наши отношения более официальными? Подойдёт ко мне какая-нибудь курсанточка поговорить, а ты такой: «Господин капитан-майор, что на ужин хотите – блинчики с вареньем или меня?», – он насмешливо гыкает.

– Да, звучит соблазнительно, – не могу удержаться от улыбки. – Только вот не думай, что я буду тебе готовить, а то размечтался. Большая кухня… Зачем тебе кухня? Пиццу заказывать?

Син невозмутимо отвечает:

– Тебя на столе жарить.

Я тяжело вздыхаю.

– Не знаю. Подумаю.

– Давай.

Он чмокает меня в губы и отворачивается к стене, а я прижимаюсь сзади теснее – не хотелось бы скатиться с кровати, как неделю назад, – и вскоре засыпаю.

***

После вечернего «шума» в душе я решил на всякий случай свалить из комнаты Сина даже раньше, чем обычно, – чтобы уж точно не столкнуться ни с кем, особенно с Юхасом.

Открываю глаза ровно в три десять. Я всегда просыпаюсь, когда нужно. Многолетняя привычка рассчитывать только на себя.

А вот Сину хоть из гаубицы над ухом стреляй – он реагирует исключительно на будильник, да и то со второго раза, – так что можно безбоязненно обнять его на прощание и прикусить загривок. Неразборчивое ворчание и вялая попытка отпихнуть – максимум, что можно получить в ответ. Иногда меня это задевает. Даже часто. Но ладно уж, пусть спит, это важнее.

Открываю замок и высовываю голову в коридор. Вроде тихо. Конечно, здесь есть камеры, но я надеюсь, никому не придёт в голову следить и выискивать, когда именно мы с Сином уходим друг от друга.

Самое неудобное в нашей системе ночёвок – одеваться и раздеваться туда-сюда. Жаль, нельзя проскакать от его комнаты до моей голышом, с одеждой под мышкой. Если бы я делал так, записи с камер в коридоре стали бы увлекательнее.

Самый полезный навык, который я вынес из прежней жизни, – засыпать, когда нужно. До подъёма ещё три часа, целая вечность.

***

В кабинет я пришёл пораньше и на этот раз сразу заметил пропажу – не зря в пятницу запоминал содержимое шкафов.

Промежуток среди коричневых корешков гроссбухов.

Странно, зачем кому-то брать пустую тетрадь? Вон в соседнем шкафу стоят уже заполненные – однако там вроде бы всё на месте. Впрочем, гроссбухи в принципе используются для хозяйственных записей и не особо важного учёта. Если уж и воровать информацию, то точно не такую.

Явных отпечатков ни на стекле, ни на металлической ручке нет. Если что и было, наверное, дежурный протёр.

В коридоре раздаются знакомые шаги, и я непроизвольно отскакиваю от шкафа к столу с кофеваркой. Не хочется, чтобы Син считал меня параноиком. Вдруг я запомнил неправильно? Может, и в самом деле показалось? Кто полезет с такими сложностями воровать пустую тетрадь? Очевидно, никто. Может, это кто-то из своих? Тот же Праджапати и взял? Но зачем?

Син открывает дверь приёмной и с порога принюхивается: кофеварка уже наполнила воздух ароматом крепкого кофе.

– Что-то ты рано, – я сосредоточенно сыплю в его чашку привычное количество сахара.