До выпускного остается все меньше времени, а Масамунэ все еще не уверен, что пригласить Венди это хорошая идея. Они дружат, но пока вопрос не задан, Масамунэ может тешить себя робкой надеждой, но если Венди в ответ на прямой вопрос откажет ему, это разобьет Масамунэ сердце. Он мучается еще какое-то время, выбирая между вариантом пойти одному, потому что сам так решил, или пойти одному, потому что его отшила одна из главных красоток школы.

Когда Масамунэ наконец решается спросить прямо, потому что нерешительность — это не достоинство мужчины, Венди мягко и с сожалением улыбается и гладит его по руке.

— Прости, милый, но меня уже пригласили, и я сказала “да”.

Масамунэ лишь кивает — в конце концов, он готовил себя и к такому ответу, но на душе все равно гадко. Как ни готовься, в сердце все равно до последнего живет ожидание чуда и фантазии о том, как она скажет заветное “да” именно тебе. Впрочем, Масамунэ быстро утешает себя тем, что виноват сам, и надо было приглашать ее раньше, тогда локти пришлось бы кусать кому-то другому. Кому-то, кто теперь будет танцевать с Венди весь вечер, а после зажмет и станет тискать ее где-нибудь в раздевалке или на заднем сидении автомобиля.

Масамунэ приглашает Лиззи. Она рыжая, в веснушках, и она соглашается, потому что ее тоже никто не пригласил. Масамунэ сразу честно предупреждает ее, что они пойдут на выпускной исключительно как друзья, потому что честность — это украшение мужчины.

Тоска по Венди утихает до самого выпускного, а на празднике возвращается вновь с утроенной силой, принося с собой еще и ощущение разочарования.

Потому что Венди — счастливая, красивая Венди в пышном голубом платье, которое так подходит к ее светлым кудряшкам — появляется в зале под руку с Такао.

С Такао, по поводу которого Масамунэ не уверен — знал ли тот о его симпатии? Или просто выбрал себе пассию посимпатичнее, чтобы еще раз подчеркнуть свою значимость, а потом убрать подружку в шкаф, как заслуженный, но уже бесполезный трофей? Такао проделывал подобное уже несколько раз, Масамунэ был свидетелем нескольких безобразных сцен, которые устраивали обиженные девушки.

Масамунэ решает засунуть обиду поглубже, потому что в сложившейся ситуации никто не виноват.

2002

Кадзу привозит ее в старый город — дорогой и престижный район. Когда они выходят из машины, Мэй не слышит щелчка сигнализации, но замечает пару не очень дружелюбно выглядящих ребят, которые кивают Кадзу. Действительно, она посмотрела бы на человека, решившегося угнать тачку очевидно влиятельного преступника, особенно когда неподалеку пасутся его подчиненные.

В здание с огромным холлом они заходят без проблем, Кадзу кивком приветствует скучающего охранника и ведет Мэй к лифтам. В Альбукерке почти нет небоскребов, а значит, и пентхаусов, но Такао, разумеется, живет на последнем этаже. Поняв это, Мэй, не скрываясь, закатывает глаза. Кадзу замечает это и ухмыляется:

— Не торопись с выводами, красивая. С любыми не торопись.

— Правда? — Мэй возвращает ухмылку, — Такао не бандит, ты не его верный пес, а на парковке дежурят какие-то посторонние личности? А дальше ты мне скажешь, что у меня был выбор, и я вполне могла с тобой никуда не ехать?

— Красивая и сообразительная, — скучающе бросает Кадзу, — сложно же тебе живется.

— Справляюсь, — она по-прежнему не чувствует страха, — и вполне успешно, как видишь.

Двери лифта открываются, и Кадзу ничего не отвечает. Открыв перед Мэй дверь квартиры, он с издевкой кланяется и разворачивается, чтобы уйти. Мэй поклон не возвращает, даром что японка — в Америке они или где?

— Мэй, — Такао поднимается ей навстречу. — Спасибо, что пришла, прекрасная лисица.

— Прости, не знала, что надо захватить маску кицунэ, — приподнимает бровь Мэй.

— А захватила бы? — в его взгляде мелькает любопытство.

— Нет, — она фыркает, — и велела бы Грауту сломать моему водителю пару ребер. Для доходчивости.

Такао смеется, откинув голову. Мэй прослеживает взглядом шею и ключицы, виднеющиеся в расстегнутом вороте темной рубашки, которая лишь подчеркивает невозможную белизну его кожи.

— Я бы хотел на это посмотреть, — наконец говорит он и тут же переводит тему, показывая, что не пропустил ее взгляд, — тебя пугает мой вид?

— Нет, я знаю, кто такие альбиносы, — Мэй считает нужным подчеркнуть, — твой пес понял сам, тебе я повторю отдельно: меня не так просто напугать.

Такао одобрительно склоняет голову, принимая позицию Мэй. Она проходится по комнате, разглядывая обстановку. Лаконично, дорого, много книг; научные труды по философии соседствуют с медицинскими справочниками и книгами про искусство. Такое смешение стилей не может не вызывать вопросы, и Мэй уточняет, проводя пальцем по корешку с надписью “Государь” Макиавелли:

— Странная библиотека. Ты такой разносторонний? Или это способ подчеркнуть свой статус?

В голубых глазах Такао вспыхивают веселые искры:

— Впервые вижу такую дотошную танцовщицу. Если что, я читал все, что есть на этих полках. Что-то вызывает живой интерес, с чем-то пришлось знакомиться из необходимости.

Мэй кивает и вытаскивает с полки “Русский балет Дягилева”. Она от души забавляется, потому что монография Гарафолы есть и у нее дома, правда, в более позднем издании. С каждой минутой, проведенной рядом с этим странным и, по сути, незнакомым человеком, он нравится ей все больше. Такао с любопытством наблюдает за ней и отмечает малейшие смены эмоций на ее лице.

— Зачем я здесь? — наконец прямо спрашивает она, вернув книгу на полку, — ты настолько впечатлен, что решил вызвать меня к себе, как элитную проститутку?

— И да, и нет, — белозубо улыбается Такао, — я впечатлен, это верно. Никогда не встречал настолько красивых девушек. Но, даже если у меня и были мысли о том, чтобы переспать с тобой, а после заплатить, сейчас я вижу, что подобное предложение могло бы очень навредить моему здоровью.

Теперь смеется сама Мэй.

— Я могу за себя постоять, тут ты прав. Но прав и в другом — я не вещь, которую можно использовать и выбросить, для этого в твоем распоряжении есть целый город, а может, и штат. Наверняка многие сочтут тебя привлекательным, как сочла и я, и лягут под тебя даже бесплатно. Но статуэтку с моим именем ты в шкаф не поставишь.

***

Такао ощутимо вздрагивает от этих слов, но, к счастью, в этот момент Мэй отворачивается, привлеченная картиной Такэдзи на стене. Сама того не ведая, она одним предложением описала отношение Такао ко всем красивым женщинам, которые встречались на его пути. Завоевать трофей — убрать на полку — забыть до лучших времен, если не навсегда. И тут же обозначила, что сама на этой полке стоять отказывается. Играть в привычную игру с той, что оказалась прекрасно осведомлена о правилах, совсем неинтересно.

Но Такао не соврал, он действительно не встречал кого-то, кто был бы красивее Мэй. Именно поэтому вчера он вытащил из кармана всю наличность, которая там была, и без тени сомнений сунул в трусики Мэй; а сегодня точно так же без промедления был готов снова ехать в этот чертов клуб, рискуя привлечь еще больше внимания макаронников, но Кадзу оказался сообразительнее и поехал за Мэй сам.

За размышлениями Такао почти пропускает момент, когда Мэй подходит вплотную, обдавая его запахом жасмина.

— Но то, что я не буду стоять среди твоих трофеев, — говорит она, заглядывая ему в глаза и неторопливо расстегивая пуговицу на его рубашке, — совсем не означает, что мы не можем хорошо провести время прямо сейчас. Ведь мы здесь именно за этим?

Такао усмехается и скользит ладонями по тонкой талии, привлекая ее еще ближе к себе.

— Ты чертовски права, ли… красавица Мэй, — он вовремя проглатывает определение, которое Мэй явно предпочитает оставлять на работе в клубе, и наклоняется к ней за поцелуем.

Она позволяет вести, податливо раскрывая рот и впуская его язык. Дразнит и играется, льнет к рукам, разжигая желание обладать ей безраздельно и посылая тысячи искр по ставшей вдруг очень чувствительной коже. Не прерывая поцелуя, они двигаются в сторону кресла, в котором Такао обычно читает или пьет, но никак не трахается, предпочитая комфортную кровать.