А потом отец повез его в Нью-Йорк и по пути рассказывал о загнивающем капитализме, о важности перемен и об их великой миссии. Он не понимал и половины из бессвязных речей отца, но боялся переспрашивать, настолько фанатичным огнем горели отцовские глаза.

Потом выли сирены, они пытались оторваться от полицейской погони, и он впервые в жизни увидел вертолет. Когда они все-таки остановились, их окружили люди в военной форме, которые требовали, чтобы отец вышел из машины или чтобы хотя бы отпустил своего сына.

И тогда отец в ответ заявил страшное. Он кричал, что его сын умрет вместе с ним, что он не даст западной заразе проникнуть в юную голову, и что уже убил жену, которая пыталась сдать его властям дома. Это оглушило и дезориентировало; кажется, он даже начал плакать, не веря, что отец говорит правду.

Пока один военный отвлекал отца, второй смог подобраться достаточно близко, чтобы открыть дверь машины. Его тогда вытащили, спасли. Один из вояк оказался японцем и смог помочь; после его короткого звонка сына террориста без всяких допросов тайно переправили на юг США, как можно дальше от Нью-Йорка.

Много позже он узнал, что весной восемьдесят восьмого Кикумура Ю планировал взорвать пункт приема рекрутов ВМС США на Манхэттене. Сам он оставаться в живых не планировал, такую же участь готовил и своему сыну.

С тех пор Кадзу отказался от фамилии Кикумура и никогда больше ее не произносил.

Его забрал к себе Чонган, и первое время Кадзу молчал, забившись в угол комнаты. Но его не трогали; Такао в принципе делал вид, что его не существует, и за это Кадзу был благодарен.

Он тихой тенью передвигался по дому и вздрагивал от резких звуков, доносившихся с улицы. В самом доме обычно было тихо: Такао почти не отрывался от учебников, и тишину нарушал лишь шелест страниц и его негромкое бормотание во время подготовки к занятиям; да Чонган возился с травами и мазями. Мерный стук ножа о разделочную доску или шуршание перетираемых корешков не раздражали, наоборот — успокаивали.

А потом Такао пришел с разбитой губой, и Кадзу невольно поинтересовался, что случилось. Такао тогда ухмыльнулся и указал на свои белые волосы. “Это случилось, мелкий”, хотя Кадзу родился всего на год позже. Самому Кадзу было искренне наплевать, какого цвета у Такао волосы и глаза, поэтому он удивился. Такао вздохнул и терпеливо объяснил, что в Альбукерке он не среди белых и не среди японцев, поэтому приходится быть самому по себе.

Кадзу пожал плечами и вернулся к своим делам. Дома… нет, в Японии подобных ситуаций не возникало, по крайней мере, Кадзу не сталкивался с тем, чтобы гнобить человека за то, что родился настолько отличающимся от всех. Скорее, Такао именовали бы кем-то вроде «мадзё», а в школе за ним бы следовали стайки хихикающих девушек.

С тех пор они начали сближаться. Такао учил Кадзу южному сленгу и познакомил его с Масамунэ; Кадзу учил его драться, а Масамунэ помогал с математикой.

Такао рассказал ему о своих родителях, но про родителей Кадзу никогда не спрашивал, за что тот был признателен. Когда встал вопрос о том, куда двигаться дальше, Кадзу, не раздумывая, встал за спиной Такао, предлагая свою помощь и поддержку во всем.

========== Глава 6 ==========

***

Когда Мэй вбегает в гримерку, стуча каблуками, на столе красуется букет хризантем.

— Это что еще такое? — Мэй поднимает брови, — у нас началась национальная неделя или я чего-то не знаю?

— У нас нет, — Сатоши сияет, как начищенный доллар, — а у тебя, похоже, да. Это же ты вчера вертела задницей перед двумя новенькими азиатами.

— Перед одним, — автоматически поправляет его Мэй, хмурясь и вытаскивая записку из букета.

— Перед двумя, перед двумя, — напевает Сатоши. Он старается выхватить карточку из пальцев Мэй, но она оказывается проворнее, — и кто из них решил поблагодарить тебя таким… неординарным способом? Белоснежный пегас или вороной конь?

— Ты правда считаешь, что белобрысый станет присылать мне хризантемы? С чаем в семь сотен? — Мэй скептически поднимает бровь.

— Действительно, — грустнеет Сатоши, — об этом я не подумал.

Мэй открывает карточку и, пробежавшись глазами, зачитывает содержание вслух.

— Прекрасные цветы для прекрасной девушки. Вчера вы стали настоящим украшением вечера. Боюсь показаться невежливым, но очень хочу пригласить вас на ужин. Если ответ будет “да”, то вот мой номер…

Мэй фыркает и убирает карточку в карман.

— О, так у вороного жеребца есть шанс? — присвистывает Сатоши.

— Шанс есть всегда, — подмигивает Мэй, — особенно когда ты не фурри-дрочер, а коп, по-тихому выясняющий, кто застрелил Орвона. И потом. должна же я позвонить и поблагодарить за неординарный выбор цветов для японки.

Сатоши хмыкает.

— Звучит скорее как нет, но он и правда красавчик, и даже не думай спорить со мной!

— Красавчик, — соглашается Мэй, — поэтому следует хотя бы поблагодарить.

— Мэй, — в гримерку заглядывает Граут, — тебя просят выйти.

— Кто?

— Он не сказал. Какой-то японец, — Граут закатывает глаза. Но, раз он решил позвать саму Мэй вместо того, чтобы дать по шее незадачливому посетителю, тот по крайней мере, не одет в костюм пони.

У входа в клуб стоит шеви корвет, на капот которого опирается незнакомый Мэй японец.

Когда она выходит, он кивает ей на машину и выбрасывает недокуренную сигарету.

— Садись, красивая.

От его уверенной наглости Мэй даже не сразу находится с ответом.

— С чего ты взял, что я с тобой куда-то поеду? — он задал тон диалога, и Мэй невольно отвечает ему в его же духе.

— К белому тигру — поедешь, — Мэй моментально понимает, о ком идет речь, и усмешка получается намного увереннее.

— А он настолько хорош, что не может приехать сам? — она даже не пытается скрыть издевку в голосе, и незнакомец одобрительно хмыкает.

Он не выглядит как человек, которому можно отказать, но годы у шеста и вся жизнь в танцевальных студиях закалили Мэй настолько, что ей не страшно. И пусть у незнакомца глаза убийцы, что только подтверждает ее мысли о связи белобрысого посетителя с мафией, она готова спорить из чистого интереса.

— Смелая, одобряю, — он усмехается, — Такао собирался приехать, но возникли неотложные дела, а он очень хотел успеть застать тебя до выступления.

— Так он просчитался, — значит, его зовут Такао, — я сегодня не танцую, приехала посмотреть на свою ученицу.

— Она справится и без тебя, — он вновь кивает на машину, — садись.

Неожиданно Мэй становится интересно, куда это все может ее привести. Раз Такао пришел вместе с Масамунэ, значит, тоже по делу, а не полюбоваться на зверушек Мягкой лапки. Если он не любитель фурри, это может обернуться чем-то любопытным. По крайней мере, она сможет лично щелкнуть его по носу и объяснить, что игрушки ему стоит искать в другом месте. Мэй оборачивается к застывшему в дверях Грауту:

— Предупреди Тори, что меня сегодня не будет. И если повторится вчерашнее, я узнаю, и на этом мое наставничество закончится. Найду себе другую подопечную.

Граут кивает, и Мэй шагает к шеви.

— Как тебя хотя бы зовут?

— Кадзу.

Альбукерке, 1991 год, старшая школа Хайленд

Масамунэ наблюдает за Венди не первый месяц. Ему нравятся ее золотистые кудри, которые она собирает в высокий хвост, нравится, как как она закусывает губу, когда сталкивается с особо сложной задачкой на уроке, нравится ее звонкий смех и то, как подпрыгивает ее грудь во время тренировок группы поддержки. Венди почти всегда носит короткую юбку и топик, а сверху накидывает бомбер с символикой их школы — рычащим золотистым тигром.

Масамунэ сидит с Венди на математике и биологии, и они довольно мило общаются. Венди незло подтрунивает над его длинными волосами и каждый раз спрашивает, чем таким он пользуется для ухода, раз они так блестят. Масамунэ всегда с достоинством отвечает, что для обладания такой гривой нужно родиться японцем, и это заставляет Венди смеяться. От ее смеха в солнечном сплетении что-то сладко сжимается, как перед прыжком с парашютом. Масамунэ знает это чувство — он уже прыгал, когда ездил в спортивный лагерь прошлым летом.