— И как вам зверушки, детектив Мун? — спрашивает девушка, имени которой Масамунэ даже не помнит.

— Познавательно, — с каменным лицом отвечает Масамунэ, старательно игнорируя радостный хохот Логана.

— Присмотрел себе зайку? Или кошечку? — если ему повезет, это затянется всего на пару дней.

— Присмотрел тебе ошейник с кляпом, Прайс, — парирует Масамунэ, вызывая новый взрыв хохота в участке.

Постепенно шутки заканчиваются, и все расходятся по своим делам.

— Пока тупик, — резюмирует Масамунэ, — либо никто ничего не знает, либо молчат, опасаясь гнева своего хозяина. Там мы ничего не добьемся, по крайней мере, пока не найдем рычаг давления.

— А хозяин там Кассий Флавий? Я попробую пробить по своим каналам, — задумчиво тянет Логан, — вполне возможно, что удастся что-то выяснить. А что твой информатор?

В роли информатора выступает Такао, но Логану явно не нужна информация о том, что Масамунэ с детства дружит с человеком, ставшим главой одной из банд Альбукерке.

— Мой информатор говорит, что азиаты, про которых говорила свидетельница, не замешаны.

— Выгораживаешь своих? — Логан улыбается, демонстрируя, что это шутка, но от внимательного взгляда Масамунэ становится не по себе. И действительно, с чего он решил, что Такао не при чем? Просто поверил на слово, опираясь лишь на связывающие их воспоминания? Выходит, что так.

С другой стороны, к телу убитого или к документам дела Такао не выказывает никакого интереса, значит, не пытается замести следы. Скорее всего, его действительно интересует судьба его соглядатая, а, раз про Орвона на месте его непосредственной работы ничего не знают, значит, скрывался он лучше, чем считает Мэй, назвавшая его болтуном.

Мэй… Мысли перетекают к вчерашнему вечеру, заставляя прятать улыбку и снова приглаживать давно состриженный хвост. Насколько уместным будет отправить ей цветы? Наверняка после каждого выступления клуб превращается в оранжерею — Масамунэ по въевшейся привычке подмечать детали вчера видел, как на волшебную лисицу смотрел буквально каждый присутствовавший в зале, и неважно, были ли они заняты друг другом или другими работниками Мягкой лапки.

Подумав, Масамунэ все же решает позвонить в доставку цветов, но к новой волне шуток про зверинец он явно не готов, поэтому выходит в коридор.

***

Кассий невидящим взглядом упирается в стену. Документы из больницы не исчезают со стола и не растворяются в воздухе, несмотря на его искреннее желание.

— Мне жаль, — негромко говорит Рикс, и в его голосе не слышно издевки, только сочувствие и искреннее сожаление.

— Узнай, что можно сделать, — слова даются с трудом, но Кассий понимает, что к этому все шло не первый год.

— Конечно, — кивает Рикс, вынимая телефон, но Кассий взмахом руки останавливает его.

— Где я ошибся?

— Тебе нужен честный ответ или нейтральный, для галочки? — уточняет Рикс.

— Оба, — невесело усмехается Кассий.

— Что ж… если в общих чертах, то Лабель — неблагодарный сын, а ты делал все, чтобы обеспечить семью.

— А если честно?

— А если честно, Кассий, то ты и сам все знаешь, — Рикс барабанит пальцами по столешнице, оглядывая помещение, и наконец смотрит ему в глаза, — Лабель рос без матери и без тебя, а ты затыкал его потребность в отце деньгами. Он сам придумал, куда ему расти и развиваться. Неправильно и херово, но тебя рядом не было.

— Это же ебаный ВИЧ! — кричит Кассий, — это не лечится даже со всеми деньгами мира! Мой сын — второй Фредди Меркьюри!

— Тогда я могу пойти и поздравить Лабеля, потому что он наконец привлек твое внимание, — невозмутимо отвечает Рикс.

Кассий прячет лицо в ладонях. Он уже жалеет, что дал выход своему гневу, потому что Рикс во всем прав: он херовый отец, но пойти и утешить Лабеля сейчас — выше его сил, потому что нужных слов у него нет. Однако Кассий все еще хороший бизнесмен, поэтому, сделав над собой усилие, он переключается на рабочие вопросы.

— Ладно, расскажи мне лучше, что произошло с теми мексиканцами?

Рикс усмехается смене темы, но тут же становится серьезнее.

— Картель отказался от последней поставки. Ортега говорил вежливо, но убедительно. У них новые клиенты.

— Кто? — Кассий чувствует, как начинает болеть голова.

— Японцы. В прошлом году они подмяли под себя Монте-Флорес и сейчас двигаются дальше на юг.

— Кто? — настойчивее повторяет Кассий.

— Такао Наито, белый тигр Альбукерке.

— Найди и приведи его.

— Принято. Поговори с сыном, Кассий.

***

Такао лежит боком в кресле, закинув ноги на подлокотник, и лениво рассматривает льдинки в своем стакане с виски.

— Происходит какая-то лажа, Кадзу, — говорит он, — я не вижу всей картины, и меня это бесит.

Кадзу молчит и лишь дергает щекой, показывая, что ждет продолжения.

— Кто мог убить мальчишку? Еще и настолько чисто и без свидетелей. Макаронники его вычислили? Конкуренты из его фурри-дрочильни? Или он споткнулся и сам упал на пистолет?

— Чей пистолет? — спрашивает Кадзу, и Такао раздраженно взмахивает рукой со стаканом.

— Пока неясно, экспертиза еще не готова. Но, думаю, Масамунэ поделится результатами, когда они будут. Какая удача, что именно он ведет это дело.

— Не вмешивай его, — говорит Кадзу, — клан кланом, но он наш друг.

— Он не пострадает, — усмехается Такао, — наоборот, повысит раскрываемость в своем отделе, будет носить звание офицера с еще большей гордостью.

Кадзу морщится. С тех пор, как он стал правой рукой и тенью самого Такао, они ни разу не обсуждали. что их трио теперь по разные стороны закона — это было очевидно еще десять лет назад.

У Такао нет того презрения к носящим значок, которое испытывает его дед и многие члены его клана. Но Такао выбрал свой путь очень давно, так же как и Масамунэ. Жаль ли ему, что Масамунэ не стал его левой рукой так же, как Кадзу стал правой? Безусловно. Но Масамунэ и не смог бы, с его-то стремлением к справедливости и защите слабых и обездоленных.

Они росли вместе, в одном херовом районе, ходили в одну школу, полную белых ублюдков и латиносов, жили в похожих домах и в одинаковых японских семьях. Хотя нет, семьи у них были все же разные. У Масамунэ были и до сих пор есть заботливая мать и строгий отец, а у Такао есть только дед, после того как отца посадили за убийство матери. Такао было всего тринадцать, когда отца убили в очередной потасовке в тюрьме.

Когда Такао узнал об этом, он поклялся себе, что никогда не будет слабым. Но сила не у того, кто бьет сильнее, а у того, за кем идут. И к своим двадцати девяти годам Такао преуспел в том, чтобы за ним шли. Масамунэ хочет служить закону и его букве? Пусть. Такао этого делать не станет.

***

Он до сих пор в глубине души считает себя не американцем, а японцем, хотя в Штатах живет с восемьдесят восьмого года. Более того, в отличие от того же Такао, он до сих пор разговаривает с легким японским акцентом, и это еще одна причина, по которой он предпочитает по большей части молчать.

В восемьдесят восьмом он впервые оказался в США. Как он радовался этой поездке! Прожужжал все уши одноклассникам, ликовал, что сможет улучшить свой английский в среде носителей языка. Мама сначала тоже радовалась вместе с ним, а потом резко помрачнела и даже плакала, думая, что он ее не слышит.

На следующий день отец забрал его прямо из школы, объяснив это тем, что билеты пришлось поменять. Он даже не забрал вещи, которые так тщательно собирал, но отец пообещал, что в Америке купит ему все новое, и он перестал беспокоиться и даже обрадовался — возможность сменить гардероб из скучных японских вещей на яркие американские привела его в неописуемый восторг.

Когда они прилетели в Нью-Джерси, отец перестал быть веселым и заботливым и стал дерганным и нервным. Он решил, это потому что отец знает английский достаточно плохо, но он и сам справлялся с переводом, а потом они приехали к друзьям отца, где все говорили по-японски. Но отец не прекратил нервничать, хоть и думал, что он ничего не замечает.