— Чего надо? — неприветливо бросает отец.
— Мы здесь по поводу миссис Наито, вашей… — говорит тот, что выглядит старше.
— Моей суки-жены, я знаю, — отец его обрывает. — Думал, вы позже до меня доберётесь, мой отец ещё не приехал, с сыном сидеть некому.
Такао вжимает голову в плечи, когда отец машет рукой в его сторону. Мать он не видел последние несколько лет и особо не печалится по этому поводу: отец говорит, что она шлюха и употребляет наркотики. Именно наркотики стали причиной, по которой отец выставил ее за дверь. Такао видит, как относятся мамы к его одноклассникам, заботятся, защищают. Мать Такао никогда его не защищала и называла выродком, без неё дышать стало легче.
— То есть вы не будете отрицать, что…
— Нет, зачем? — отец снова не даёт копу договорить. — Это я ее убил. И убил бы ещё раз, если бы мог.
Полицейские потрясённо выдыхают — обычно местные сопротивляются намного дольше, буквально на прошлой неделе застрелили Хесуса, жившего через четыре дома от них. «Придурок сопротивлялся при задержании», сказал тогда отец. Хесус торговал наркотой и употреблял сам, видимо поэтому и попался.
На отца надевают наручники и выводят, с Такао остаётся младший полицейский.
— Не повезло тебе, малец, — сочувственно кивает он Такао, — это батя тебя так?
— Нет, — коротко отвечает Такао, — это в школе.
Полицейский с любопытством оглядывает его белые волосы, но вопросов не задаёт — видно, понимает, что с такой бесцветной внешностью жизнь среди цветных не похожа на сахар.
— Вот вырастешь, и это будет твоей изюминкой, — наверное, коп пытается его подбодрить, но Такао нет до него никакого дела. Без матери он жил нормально; теперь, кажется, придётся жить и без отца.
Дедушка Чонган приезжает через час, и Такао утыкается в его рубашку, пропахшую лекарственными травами.
— Ну что ты, что ты… — бормочет, осторожно гладит по волосам, — не забирайте его, я оформлю опеку.
Последние слова явно адресованы не Такао, но от них становится легче — кажется, его не отправят в приют.
Нью-Мексико, 1999 год, колледж искусств и науки.
— Мисс Накамура… Я правильно произношу? — секретарь очень милая и наверняка не пытается задеть, но ее фамилия не настолько трудна в произношении, чтобы лишний раз уточнять.
— Можно просто Мэй, спасибо, — Мэй приходится приложить усилие, чтобы не закатить глаза.
— Хорошо, Мэй, — секретарь солнечно улыбается и наверняка думает, что на ее лице не отразилось облегчение, — средний балл в четыре и три десятых это великолепный результат, и ваш танец поразил комиссию… Как давно вы танцуете?
— Всю жизнь, — извиняющийся тон этой девицы не даёт расслабиться. Она поступила или нет?
— Дело в том, что наш колледж уже набрал учащихся из национальных меньшинств, и эта квота закрыта. Но мы будем очень рады видеть вас по нашему стандартному контракту. Более того, комиссия настолько впечатлена, что мы готовы предоставить вам скидку в тридцать процентов на обучение…
Дальше Мэй не слушает. Побелевшими губами она механически произносит «благодарю, мне нужно подумать» и выходит из колледжа. Единственный раз, когда ее принадлежность к «нацменьшинствам» могла сыграть ей на руку, не выгорел.
В автобусе до дома Мэй бессмысленно пялится в окно. Поступление в колледж было единственным шансом вырваться из серости и убогого окружения. Мэй старалась изо всех сил. Но часто оказывается, что изо всех сил — недостаточно, даже если ты живешь в обнимку с учебниками, приходишь танцевать в студию к шести утра, а по ночам бегаешь с подносами и стаканами для посетителей забегаловки. Колледж искусств и науки должен был стать первой ступенью на пути к мечте, но не стал.
Дома отец по одному взгляду понимает, что не вышло.
— Не получилось, — Мэй тускло улыбается, не желая еще больше расстраивать его. — Мое место занимает какой-нибудь индеец. Или латинос. Хотя мне дали скидку на обучение.
На этих словах Ичиро Накамура оживляется.
— Значит, не все потеряно! Я могу устроиться на еще одну работу, возьмем кредит…
Мэй замечает знакомый лихорадочный блеск в глазах отца. Точно так же он смотрел, когда старался добыть денег на лечение матери Мэй. Та умирала болезненно и мучительно. Страховки не хватало, и Ичиро даже пошел на преступление, подделав документы и получив компенсацию за своего, уже к тому моменту умершего, отца. Рак сожрал двадцать тысяч долларов и не подавился, а мама умерла все равно.
— Не надо, пап, — Мэй мягко касается его руки, — я сама, ладно? Я взрослая, заработаю. Тебе пора пожить для себя.
Отец беспомощно улыбается в ответ.
— И что ты будешь делать? Пахать официанткой, чтобы оплатить колледж?
— Почему официанткой? — Мэй сохраняет невозмутимость. Не надо ему знать, как именно Мэй планирует зарабатывать на достижение своей цели. — Я буду танцевать. Возможно, давать уроки.
В Иллинойсе было намного проще — там огромный пласт из японцев, и среди своих было легко. Но маме был нужен теплый и сухой климат, и они перебрались туда, где было достаточно дешевое жилье. Сейчас все связи потеряны, и бросать отца — единственного, кто у нее остался, — совершенно не хочется. Но искать другое жилье все равно придется, иначе придется объяснять, почему она уходит на работу вечером, а приходит под утро. Мэй не соврала в самом главном: она действительно будет танцевать. Но на каком-нибудь бурлеске много не заработать, ей нужно место, где деньги будут приходить не только в виде еженедельного чека, но и падать прямо в трусики.
Альбукерке, 1991 год, Качайна Хиллз
— Ты хорошо подумал? — мать говорит мягко и осторожно.
Отец, в отличие от неё, не скрывает раздражения:
— Ни хрена он не подумал, Итимару! Наш сын — полицейский!
Масамунэ опускает голову ниже, но от своего решения отказываться не собирается.
— Это важно для меня, отец, — он говорит тихо, но твёрдо, и указывает на чек, лежащий между ними. — К тому же, в полицейской школе обучение дешевле, и вы сможете переехать в нормальный район, денег хватит на все.
Отец обрушивает кулак на стол.
— Следующий Араи будет не врачом, не юристом, а копом? И ты решил, что я дам на это деньги?
— Если нет, я пойду в армию сразу, минуя обучение в школе полиции, — Масамунэ почти шепчет. Инстинктивно он все ещё ждёт, что тяжелая отцовская рука может опуститься и на его голову, хотя он уже вырос выше и шире в плечах. — Спасать жизни можно не только в операционной.
Решение пойти работать в полицию зрело давно. По каким бы причинам родители ни переехали именно в Альбукерке, прошлого уже не изменить — Масамунэ вырос в одном из самых криминальных городов США. Штаты — настоящая мясорубка для всех наций. На севере, западе и востоке господствуют белые, но здесь, совсем рядом с мексиканской границей, они все равны. Равны в том, насколько херово живётся всем.
Масамунэ повезло закончить одну из лучших школ в Альбукерке, но район, в котором она находится… Не раз и не два ему приходилось отстаивать свою позицию кулаками. А уж сколько раз ему приходилось оттаскивать Такао на себе к дедушке Чонгану, просто потому что Такао отличается ещё сильнее, Масамунэ даже не считал.
Копов в Альбукерке не жалуют, но он должен хотя бы попытаться это изменить. Стать врачом? Смешно. Конечно, в родной Японии, в которой Масамунэ даже ни разу не был, это почетно и престижно, вот отец и бесится. Но скольких Масамунэ сможет спасти? Тех, у кого есть страховка, и она покрывает все расходы? Или латать таких, как Такао — а Масамунэ не сомневается, что Такао не встанет по одну сторону закона с ним, и ждать копов у своих дверей? Если Масамунэ станет полицейским, то сможет помогать тем, кому реально нужна помощь в данный момент, не разделяя людей на цвет кожи и уровень дохода.
— Ладно, — отец вздыхает, но Масамунэ, научившийся различать малейшие оттенки недовольства в его голосе, чувствует в этом вздохе смирение и… удовлетворение? — Возможно, это первый твой мужской поступок. Будет тебе академия.
