— Ну, ну, и что дальше? — хрипела она. — Убьете меня? Давай, — кивнула она Радмило. — Твоя семейка жить не может, если не угробит кого-нибудь. Я давно готова. Жаль, детки мои ушли рано, да одни. Где-то они теперь? Ну да ничего, все скоро с ними встретитесь…

Старуха выплевывала почти бессвязные фразы, в которых лишь изредка пробивались ясные мысли и какие-то намеки. Если ее слова содержали хоть каплю правды, опасения Айдена подтверждались — ее смерть не снимала проклятия. Нужно было искать другой выход.

Староста, услышав с утра обвинения ведьмаков, долго не мог поверить. Деревенские легко списывали свои несчастья на заговоры, магию и сглаз, но когда дело доходило до настоящего колдовства, недоверчиво качали головой. Уж слишком оно не походило на их представления. Кому бы пришло в голову, что жизнь людей может зависеть от целительных растений, заботливо высаженных в саду знахарки? Недоверчиво поглядев на ведьмаков, Радмило все же согласился дойти до свалки и взглянуть на кровь, запекшуюся в сорванных цветах.

Уверовав в вину знахарки, он немедленно решил созвать сход, чтобы объявить причину внезапных смертей. Айден предлагал повременить, чтобы не вызывать паники среди деревенских, но староста был непреклонен. Суд вершила община, как заявил он, и ее слово должно решить дело. Ламберт при этих словах криво усмехнулся.

— Суд вершат деньги, — ответил он на вопросительный взгляд Айдена. — Это в городе можно надеяться на закон, а здесь все зависит от того, сможешь ли ты заплатить старосте и сколько. Община вообще очень удобное, сука, понятие, которым всегда можно прикрыться.

— Как будто в городах по-другому, — Айден пожал плечами. — На закон можно надеяться только в столице, где распри в королевском дворе играют на руку. Но, чтобы добраться ко двору, тоже нужны деньги.

— Вот поэтому, мать их, я и ненавижу богатых, — проворчал Ламберт. Он покосился на Айдена и увидел его усмешку, немедленно напомнившую вчерашние слова: «Ты всех ненавидишь». — Ни хрена подобного, — ответил он безмолвному высказыванию, — я ненавижу тех, кто этого заслуживает. Ты сам видишь…

— Вижу, — оборвал его Айден. — Хватит оправдываться. Идем, посмотрим внимательнее на загадочный сад. Нам еще проклятие снимать.

Но сход собрался стремительно, преградив дорогу живой изгородью. Едва заслышав звуки набата, кметы высыпали на улицу, следом за ними выбежали женщины, схватив в охапку полуодетых детей. Старухи нигде не было видно. Видимо, она давно не участвовала в деревенской жизни. Ведьмаки оказались в плотном живом кольце, и Ламберт почувствовал себя неуютно. Привычка во всем искать возможную опасность взывала к его чувству самосохранения, приказывая немедленно выбираться отсюда. Он заставил себя стоять спокойно, но руки сами сложились на груди в защитном жесте.

Собрав людей, Радмило обвел их тяжелым взглядом, всматриваясь в лица.

— Теперь мы знаем, кто повинен в смерти наших близких, — сурово сообщил он. По толпе пошли шепотки, но передние ряды остались неподвижны, только настороженные взгляды скользили по старосте и ведьмакам. — Колдунья не зря засела в своей хижине, не зря мы обходили ее стороной. Это ее черная воля отняла у нас Анну и Вита, это она губила наших детей.

— Да какая она колдунья? — неуверенно произнес один из мужчин чуть постарше старосты. — И так ее жизнь потрепала…

— Они вот, — Радмило кивнул на ведьмаков, — все узнали. И сам я видел, чем обернулось ее колдовство.

— А не оговаривают ли они ее? — прищурился мужчина. — Ведьмаки и сами… — он встретил взгляд Ламберта и поник, качнулся назад, но люди стояли плотной стеной, не давая ему скрыться, — ну… всякое бывает… Может, ошиблись? — нашелся он. — Сам подумай, Радмило, сколько она с нами живет? А когда люди помирать начали? Не сходится!

— Что-то ты ее больно защищаешь, — вступил в разговор, недовольно хмурясь, другой кмет. — С чего бы это? Уж, может, и ты в сговоре с ведьмой?

Люди позади них загомонили, выказывая не то негодование, не то поддержку.

— Тихо! — крикнул староста, и шум пошел на спад. — Старуха виновата, это ясно. Прошлой ночью, — он бросил быстрый взгляд на невозмутимых ведьмаков, — кто-то пострадал. Не сильно. Вспомните, у кого что случилось?

Толпа стихла окончательно, недоуменно переглядываясь, ища ответы. Ламберт знал, что они уже поверили, даже без лишних доказательств. Не могли не поверить, потому что старуху обвинил сход, лицом которого был староста. Не имело значения, что его слова принадлежали только ему, не имело значения, что он сейчас говорил от своего имени. В этот миг Радмило был единым целым со всей деревней, ее голосом. Толпа наделила его властью и с готовностью подчинялась ему, как воплощению своих устремлений.

— У Марва носом кровь шла… — неуверенный женский голос прозвучал из самого дальнего круга.

Народ всколыхнулся, будто услышал самое верное и неопровержимое доказательство. Шум мгновенно взмыл в высь, захватывая каждого человека. Сход решил единогласно — знахарку требовали предать суду. Ламберт глядел в лица, искаженные страхом, и видел, как этот страх перерождается в неудержимую ненависть, которая и вынесла приговор старухе. Он догадывался, чем для нее все закончиться. Говор перерождался в крики:

— Повесить ведьму!

— Пытать надо, пусть проклятие свое снимает!

— Сжечь! Правильно жрецы Вечного Огня говорят!

— А и правда, — староста растерянно обернулся к ведьмакам. — Что с ведьмой-то делать?

— Ничего, — отрезал Айден. — По крайней мере, пока мы не разберемся с заклятием.

Ламберт чувствовал его неприязнь, сливавшуюся с его собственной, и прекрасно ее понимал. Если подумать, они предоставили только косвенные доказательства, ведь заклятие на сад могла наложить и не знахарка, но кметы, даже не видевшие цветов, уже готовились убивать. Им хватило простых слов, потому что эти слова сказал староста. Как же легко оговаривался человек, особенно если был не слишком приятен общине.

В конце концов, староста отправил старуху в пустовавшую старую конюшню и проследил, чтобы ее покрепче заперли. Хижина и сад остались в полном распоряжении ведьмаков, но сколько они ни обыскивали их, ничего подозрительного или магического не нашли. Только в саду, вблизи цветов, медальоны начинали едва заметно подрагивать. Вся магия концентрировалась здесь.

— Яртышник, очанка, молочай и ортилия, — задумчиво проговорил Айден, прислоняясь спиной к хлипкой стене хижины и рассматривая раскинувшийся перед ним яркий ковер. Цветы росли вперемешку, без какого-либо смысла. — Почему именно эти сорта?

Ламберт, проходя через опустевший дом, невольно бросил взгляд на узкий проем окна и снова со скрытым восхищением вспомнил, как быстро и бесшумно пробрался сюда ночью Айден. Сейчас, при свете дня, это вообще казалось невероятным. Он прошел между цветов, стараясь не навредить им. Ничего необычного. Желтые, лиловые и белые головки покачивались на ветру, надежно храня свои тайны.

Семь трупов, семь цветов. Мужчины, женщины, дети. Что их объединяло с растениями?

— Ты уверен, что сорта вообще имеют смысл? — нахмурился Ламберт. — Выбор цветов может быть случаен. Может, дело в другом.

— Например? — Айден отсутствующим взглядом смотрел на цветы. — Она сказала, что каждый цветок на счету. Значит, скорее всего, их количество совпадает с численностью жителей деревни. И должна же она как-то различать, кому вредит.

— По-моему, ей это не важно, — не согласился Ламберт. — Если она связала цветы со всеми людьми, значит, и уничтожить хотела всех. Интересно, как она это сделала.

— Должно быть, добыла непростые семена, — пожал плечами Айден. — Это сейчас второстепенный вопрос. Молочай и яртышник, найденные нами на свалке, были относительно свежими. Их срезали последними. Кто был среди последних жертв?

— Шурин старосты, мальчишки и их отец, — вспомнил Ламберт. — И о чем это говорит?

— Двое мужчин и двое мальчиков, — Айден потер подбородок. — Молочай и яртышник. По два цветка. А сегодня ночью пострадал еще один мальчик…