— Помнится, ты так же говорил о Котах, — Айден улыбнулся шире. — Но смею надеяться…
— Это другое, — поморщился Ламберт.
Айден тихо рассмеялся, повернулся к нему. Костер порождал золотистые блики в глубине его глаз. В памяти Ламберта вдруг вспыхнул далекий вечер в придорожном трактире, согретый теплом случайной женщины, которую они разделили. Внизу живота сладко потянуло. Он бы не отказался повторить те мгновения, но после зимы еще не успел заработать на ласку. Айден еще мгновение смотрел на него, чуть прищурившись, и отвернулся.
— Видел зимой братьев? — сменил он тему.
— Видел, — проворчал Ламберт, в груди разливалось тепло. — Их становится все меньше.
— Время ведьмаков проходит, — согласился Айден.
— А как же твои слова про чудовищ, которые не переведутся? — напомнил Ламберт.
— Я говорил именно про чудовищ, — спокойно ответил Айден. — Не про ведьмаков. Мы, как создания людей, рано или поздно исчезнем.
— Что-то мне не нравится быть «созданием людей», — скривился Ламберт. — Как и ведьмаком.
— Это я помню, — в голосе Айдена снова проскользнула улыбка. — Ты любишь злиться на то, что не можешь изменить.
— Зато ты готов смириться с чем угодно. — Ламберту хотелось спросить о зимовке Айдена, но он вовремя прикусил язык. Инстинктивно ощущалось, что этот вопрос разрушит уютное настроение момента, и он задал другой: — Неужели тебе нравится такое существование?
За пламенем костра дрожал и изменялся ночной лес, в котором, несмотря на поздний час, бушевала жизнь: перекликались ночные птицы, шуршали юркие зверьки, стрекотали кузнечики. Эта жизнь была чужой. А за ней, если хорошенько прислушаться, можно было различить другую, не менее далекую и недоступную. Там шумели люди, обогретые жарким очагом, на который они имели полное право. Ламберт глотнул самогонки, и на миг им овладело тоскливое одиночество. Но Айден шевельнулся и разбил щемящее чувство.
— Это жизнь, Ламберт, — снова раздалось у самого уха. Ламберт ощутил острое желание повернуться, поймать мерцающий теплый взгляд, который теперь легко мог представить, но что-то его останавливало. — Это наша жизнь. Нравится ли она мне? А кому вообще нравится его жизнь? Спроси любого, и я ручаюсь, ответ будет предсказуем.
— Если только этот любой не дворянчик из свиты короля, — фыркнул Ламберт.
— Уверяю тебя, он тоже найдет на что пожаловаться, — усмехнулся Айден.
Ламберт чувствовал, как затуманенный разум обволакивает призрачная ночь. Тихий треск костра, запахи леса, звуки — все отступило за привычную грань, оставив два тела, прижимающихся друг к другу, в туманном небытии, в котором не было ничего, кроме бесконечных перемен.
— Помнишь прошлый год? — Ламберт не сомневался, что Айден его поймет. Не мог не понять. — Это было меньше года назад. А сейчас? Мы сидим в лесу, изгнанные отовсюду. — В нем всколыхнулась горечь.
— А ты будто привык к постоянству, — обронил Айден.
— В том-то и дело, — Ламберт все же повернулся к нему, взглянул на близкий профиль, вырезанный светом костра на темной стене ночи, отметил уже привычную улыбку на губах. В памяти снова вспыхнуло воспоминание о разделенной в трактире страсти. По расслабленному телу волной прокатилась легкая дрожь и придала злости. — Никогда, блядь, не знаешь, что от них ждать! Сегодня они бегают от гуля и готовы отдать последнее. Но стоит выполнить заказ, как становишься в их глазах хуже собаки…
— А ты хочешь всеобщей любви? — Айден снова повернулся к нему, встретил взгляд, невольно напоминая, как сладко трепетали от удовольствия его ресницы в маленькой полутемной комнатке несколько месяцев назад.
— Я хочу, чтобы ко мне относились, как к человеку, — Ламберт проклял свою идиотскую особенность — при опьянении все мысли сворачивали на секс. Особенно, если количество выпитого путало сознание. Он отвел взгляд и попробовал ухватиться за последнюю осмысленную фразу. Сосредоточиться оказалось трудно.
— Друг к другу они относятся не лучше, — печально заметил Айден. — Ты говорил, что родился в деревне. Значит, должен понимать это.
Ламберт помолчал, раздираемый самыми противоречивыми чувствами — гневом, ненавистью, тоской и страстью. Он не совсем понимал, все ли чувства принадлежат ему или снова вмешивается чужое настроение. И был слишком пьян, чтобы разбираться. Тишина наполнилась молчанием, связующим их невидимыми нитями общего бытия. Айден вздохнул.
— Ламберт, ты не замечаешь того, что имеешь, — он запнулся на миг, и Ламберт искоса взглянул на него, стараясь уловить выражение лица, но не смог. — У тебя есть близкие. Братья. Поверь, тебе очень повезло. Так, как везет далеко не каждому.
От этих неожиданных слов сердце Ламберта на миг дрогнуло. Он никогда не думал о них так — об Эскеле и Геральте. Принимал их существование как нечто само собой разумеющееся и даже представить не мог, что их могло не быть. На краткую минуту его коснулся холод. Ламберт сглотнул, цепляясь за воспоминания о большом зале Каэр Морхена, о перепалках с Весемиром, о ночах в компании выпивки, гвинта и своих братьев. И холод медленно сменялся спокойствием. Айден прав. Он имел куда больше, чем кметы, привязывающие своих женщин к столбам и насилующие чужих детей.
Ламберт повторил его недавнее движение и запрокинул голову, глядя на испещренное звездами холодное небо. Рассудок уносился прочь, оставляя голые ощущения. Самогон и впрямь оказался исключительно крепким и надежным. Кажется, он перестарался. В голове толкались образы, свободно скользя сквозь тело и мгновенно теряясь в дымке неуловимых мыслей, в которых мелькало далекое тепло комнаты, ощущение сытости, запах женского тела. И ощущение полного спокойствия.
— Помнишь тот трактир, — вдруг вырвалось у него. Слова прозвучали смазано. — Как его…
— Постоялый двор, — подсказал Айден. — Северный Яр.
— Точно, — кивнул Ламберт. — Хороша она была… эта…
— Ханна, — обронил Айден.
— Ага.
Ламберт помолчал, силясь вспомнить, к чему он это сказал. В голове разливался серый туман, превращающий образы в нечто совершенно невразумительное и мало уместное. Смутные, странные, они представляли собой скорее обрывки переживаний, нежели настоящие картины, и от этих переживаний внутри натягивалась тугая струна нетерпеливого томительного ожидания.
— Жаль, — обронил он.
— Чего? — голос Айдена звучал приглушенно, будто издали.
— Жаль, что далеко, — Ламберт попробовал собрать мысли, объяснить, как он благодарен Айдену за ту корчму и женщину, ознаменовавшие конец сезона, но это оказалось слишком сложно. И переполненный благодарностью, он просто наслаждался разливавшимся по телу теплом, вызванным не то воспоминаниями, не то выпивкой.
Ламберт прислонился затылком к шершавой коре дерева, прикрыл глаза, впитывая царящую вокруг тишину. По жилам растекалось благодатное спокойствие. Было приятно сидеть так, ощущая жар костра, чужое присутствие рядом и горечь выпивки на языке. Впервые за долгое время после зимы он испытывал глубокое спокойствие. В голове плыл густой туман, подавляющий все тревожные мысли. Ламберт с сожалением допил остатки. Спирт обжег глотку, огнем пробежал по жилам, осел в животе, снова напоминая о том, как давно у него не было женщины. Мысль вызвала мгновенную вспышку желания. В миг в штанах стало тесно. Ламберт с тоской подумал, что все же стоило поискать другой трактир.
Он попробовал направить мысли в другое русло, но одурманенное алкоголем сознание упорно сворачивало на разгорающийся в чреслах жар. Выругавшись про себя, Ламберт постарался дышать размереннее. Не помогало. Наоборот, казалось, будто желание усиливается, будто подогреваемое чем-то. Низ живота стиснуло горячим спазмом. Если бы он сам не купил настойку, точно бы подумал, что туда добавлен афродизиак или еще какая похожая дрянь.
-… в Вызиме? — он не сразу понял, что Айден его о чем-то спрашивает, попытался сосредоточиться. — Эй, все нормально?
Шею обожгло чужое горячее дыхание. Ламберт вздрогнул. В висках гулко застучало. Слишком близко. Он глубоко вздохнул, прогоняя наваждение, но внутри неумолимо скручивался мучительный, тугой узел желания. С пьяной отстраненностью Ламберт отметил непривычность ощущений, будто время неожиданно вернулось в далекое прошлое, когда оголенное мельком женское плечо вызывало бурю непередаваемых эмоций, и когда собственные эмоции с трудом поддавались контролю. Такого не случалось уже давно. Да, выпивка всегда разжигала чувственность, но не до такой же степени. Он стиснул кулаки и откашлялся.
