«Да у нее одна рука весит больше, чем весь я! Такая навалится и…» – представив гром-бабу в постели, содрогнулся он и промямлил: – А это еще зачем?

– За надом, – уклонилась от ответа бабища и ловким движением застегнула на шее пленника тонкий кожаный ошейник. От ошейника в темноту уходила цепь.

– Но…

– Молчать! – командирским голосом прикрикнула баба-мужик и хлестанула Николая плеткой по мясистому боку. Из рассеченной кожи посочилась кровь. Пленник скрючился и решил больше не спорить.

Бабища вышла из комнаты и ненадолго скрылась из виду, а Николай огляделся. И увиденное ему не понравилось! Он находился в небольшой продолговатой камере. Три деревянные стены камеры – «глухие», без единого окошка. Вместо четвертой стены – стальная решетка и решетчатая дверь, ведущая в коридор.

По стенам коридора заплясали тени – это возвращалась бабища, которая несла в руке горящий факел. Воткнув факел в висящий в коридоре – напротив камеры – держатель, подошла к пленнику. Рывком подняв того на ноги, принялась развязывать узлы на запястьях.

– Свободен. – Гром-баба освободила Грубанова от веревок и слегка подтолкнула в спину.

– Могу идти?

– Ага, можешь, – насмешливо произнесла бабища и глазами указала в сторону. Николай проследил за ее взглядом – цепь, что тянулась от ошейника, другим концом была прищелкнута к ржавому, вмурованному в стену железному кольцу.

С довольной ухмылкой глядя на разочарованно-перекошенное лицо пленника, баба-мужик наклонилась, приподняла охапку лежащей на полу соломы и достала из-под нее черную тряпку.

– Вот, это тебе. Подарок! – Она кинула в лицо Николая влажные кожаные трусы. – Одевай.

«Что за бэдээсэмщина? – опечалился тот. – Надеюсь, выреза сзади нет? А то была бы… гомосятина!»

Бабища, разглядев брезгливость на лице мужчины, рассекла плеткой воздух и повторила, на сей раз крайне недовольно:

– Одевай портки!

В другой ситуации Николай с удовольствием бы заметил, что эту тряпочку из кожи вряд ли можно назвать «портками», да и «одеть» ее нельзя, только «надеть»… но, видя неприкрытое раздражение в глазах бабищи, решил промолчать.

– Сделано, – поспешно натянув трусы, сказал он. – Надеюсь, до меня их никто не носил? Не хотелось бы заразиться герпесным дерматитом или чем-то подобным и потом ходить чесаться…

Баба-мужик многозначительно промолчала и вышла из камеры. Скрипнули замки.

Когда грузные шаги затихли в недрах тюремных коридоров, Николай, постоянно замирая и прислушиваясь, приблизился к решетке. Протиснуться сквозь нее выглядело задачей непосильной, поэтому он попробовал просто «разболтать» прутья, но, потерпев неудачу, вернулся вглубь камеры.

Усевшись на солому, пленник попытался расстегнуть хитроумный замок на ошейнике, но – безуспешно. Затем решил снять ошейник через голову, но и здесь потерпел фиаско – тот был затянут слишком туго, не подцепить.

Осознав тщетность бытия, Грубанов досадливо разметал солому по полу и встал. Подойдя к ржавому кольцу и упершись ногой в стену, взялся за цепь и, до темноты в глазах напрягшись животом, потянул цепь на себя. В мыслях мужчины кольцо после таких невероятных приложенных усилий должно было с «мясом» вырваться из стены… Но, увы, кольцо оказалось иного мнения и не сдвинулось ни на миллиметр.

– Да что ж такое! Едрить-колотить, сегодня хоть что-то сыграет мне на руку?

Внезапно в стену, которая располагалась слева от двери, постучали. Тихонечко. Два раза. Тук-тук.

– Это что там за граф Монте-Кристо недоделанный? – вздрогнул Николай. Вытерев вспотевший от усилий лоб, постучал в ответ и прислушался – тишина.

Так и не дождавшись реакции на стук, он вернулся к решетке. Длины цепи едва-едва хватило, чтобы наполовину просунуть голову между прутьев и боковым зрением оглядеть часть коридора – ничего интересного. Тогда откуда был звук?

– Эй, там, – вдруг услышал он приглушенный женский голос, – в камере!

Грубанов, который уже не ожидал от этого странного дня ничего хорошего, отпрянул назад. Словно Кентервильское привидение гремя цепями, прижался к стенке.

– К-кто, – прозаикался он, – я-я?

– Нет, блин, пиписька пингвиня! – огрызнулась таинственная собеседница. – Ты хорошо меня слышишь?

Николай вернулся к решетке и просунул голову между прутьев:

– Да, хорошо… А ты вообще кто?

– Жопа тролля в пальто! – ответила девушка, и Николай услышал явный смешок в ее голосе. – Узница я. Такая же, как ваше мужчинское превосходительство.

– Узница? Не вижу тебя… А ты где?

Послышался вздох разочарования:

– Два моих первых ответа ничему тебя не научили, верно? Где, где, в эльфийской пиз… кхм, в соседней камере я, бестолочь.

Прозвучало логично, и Николай немного расстроился из-за своего тугодумия. Впрочем, утешал он себя, это и неудивительно – ситуация-то была неординарной. Любой мог затупить!

– Тебе, кстати, повезло, – продолжила говорить соседка по несчастью, – в твоей камере хотя бы можно встать в полный рост. А у меня здесь задница… Причем не только моя.

– Такой низкий потолок?

– По пояс. Приходится раком передвигаться! – возмутилась девушка и, сделав паузу, представилась: – Я, кстати, Маринэ.

– А я Коля… А за что тебя посадили? Убила кого-то? Ограбила? Изнасиловала?

– Почему сразу… убила, ограбила и изнасиловала? – как показалось, удивилась Маринэ.

Николай, хоть девушка и не могла этого видеть, пожал плечами.

– Я пыталась доказать, что мужчины – не вселенское зло, – не дождавшись ответа, понизила голос Маринэ. – Что наши, темные боги – тоже мужчины, а не женщины.

– Ваши темные боги? – вдруг осознав, что попал в религиозную секту, охнул Грубанов. – И что было потом?

– Меня объявили еретичкой и бросили сюда.

– Абсурд… Просто абсурд! – Мужчина, путаясь в цепи, нервно заходил по камере.

– Мои утверждения? – уточнила Маринэ.

Грубанов вернулся к решетке.

– Нет, все происходящее. И… и давно ты сидишь?

– Восемьдесят лет.

– Сколько? – растерялся Николай. – Наверное, мне показалось…

– Восемьдесят, – повторила девушка. – Я нетленная.

– Какая-какая? Нетленная? – переспросил мужчина, а сам подумал: «Похоже, у девчонки кукушка поехала!»

– Долгоживущая, – между тем пояснила та.

– А-а-а, так ты типа из этих, – Николай усмехнулся, – из эльфов.

– Все верно, из эльфиек. А ты, значит, мужчина… Нечасто здесь бывают такие гости.

– Я вообще не понимаю, за что меня сюда бросили и кто дал им такое право!

Маринэ хмыкнула:

– Бросили за то, что ты мужчина, неужели не понятно? А право им дали темные боги.

– И долго мне тут сидеть? Восемьдесят лет я точно не выдержу.

Невидимая собеседница негромко рассмеялась:

– Нет, глупый, не долго. Скоро ты выйдешь отсюда…

– Слава яйцам!

– …но я не уверена, что ты будешь этому рад.

Николай насторожился, по спине пробежал неприятный холодок:

– В смысле?

Эльфийка засмеялась чуть громче:

– Госпожа Гелигвин собирается сделать тебе предложение… от которого ты не сможешь отказаться.

– В смысле? – как попугай, повторил Грубанов.

Но ответить Маринэ не успела – по коридору разнеслись тяжелые шаги надсмотрщицы.

– А ну, заткнулись оба! – проревела перекаченная баба-мужик. – Иначе засуну каждому в пасть по вонючему кляпу, а руки-ноги скую кандалами. Будете лежать и подвывать друг другу, как облезлые шавки. – И палкой «прошлась» по решеткам обеих камер.

А Николай решил расположить к себе суровую охранницу.

– Да мы просто о погоде разговариваем, – используя все свое врожденное обаяние, сладким соловьем пропел он, – чудесная нынче…

– Заткнись! – не оценила его трели громила.

Мужчина решил промолчать, а то вдруг она и правда наденет на него кандалы?

– Вот так-то лучше, – вслушиваясь в тишину, оскалилась та. – Сидите молча и не отсвечивайте, и может быть я сжалюсь… и принесу вам пожрать.

Николай встрепенулся – желудок давно завывал от голода.