В отличие от сообществ горожан, которые редко принимают участие в принятии решений об установке новых памятников, жители деревень, как показала моя полевая работа, становятся активными акторами мемориализации. Они сами устанавливают памятники и организуют независимые от государства коммеморативные практики.

Ниже я хочу рассмотреть вернакулярную мемориализацию Антоновского восстания. В отличие от официальных вернакулярные мемориалы, созданные местными краеведами или активными жителями в память об односельчанах на месте их гибели или захоронения, встречались во время моей полевой работы неоднократно56.

К примеру, один из них находится недалеко от села Трескино Инжавинского района, в низине у ручья Пьянка. Согласно местному нарративу57, здесь красноармейцами под руководством начальника Кирсановской уездной милиции Мина Маслакова были убиты 120 повстанцев, крестьян нескольких окрестных сел, которые вышли против красноармейцев с вилами и топорами, были расстреляны из пулемета и захоронены тут же в большой яме около ручья.

Еще в советское время родственники одного из погибших антоновцев, жителя деревни Шумиловке Ивана Егорова, установили на месте расстрела обелиск из металлических прутьев – фактически связанных вместе кусков арматуры. Как рассказала в интервью основатель краеведческого музея села Трескино и бывшая школьная учительница Т. М., памятник стоял много лет, но «однажды пьяный тракторист завалился на этот памятник, смял его весь, и мы с учениками его просто вертикально поставили и покрасили белой краской»58. Позже краевед нашла в сельском сарае бесхозный «обелиск для увековечивания памяти… наискось сделанный, металлический» – иными словами, кладбищенский памятник. В 2013 году вместе с членами школьного кружка «Юные краеведы» Т. М. установила обелиск на месте расстрела, написав на прикрепленной к нему стальной табличке цитату из стихотворения Максимилиана Волошина: «Наши кости сеяны, пулей мечены, саблей сечены, коньми топтаны».

Интересен пример мемориальной деятельности краеведа Н. Г. из села Калугино. С начала 1970‐х годов он записывал рассказы односельчан о событиях Гражданской войны и крестьянского восстания. Позже он издал несколько книг о восстании и сборник документальной, по его словам, прозы, посвященной любовным историям жителей Калугина. В 2010‐х годах в полях вокруг села краевед установил три памятных креста на показанных ему очевидцами местах убийств участников восстания, а также несколько памятных знаков на месте объяснений в любви или расставаний своих героев. Теперь от креста на месте расстрела красноармейцам отлично видно столбик на месте любовного объяснения местной крестьянки и заезжего цыгана. Силами Н. Г. местность вокруг Калугина оказалась размечена следами прошлого. Топография бунта оказалась привязана к топографии (вероятно, беллетризированной) истории села.

В связи с этим интересно проанализировать, каковы цели установки вернакулярных мемориалов и кто является основным адресатом мемориализации.

Согласно Эрике Досс, вернакулярные мемориалы являются вспомогательными средствами памяти. Они работают на то, чтобы сделать потерю умерших видимой, публичной и незабываемой59. Описывая спонтанные «места поклонения», фольклорист Джек Сантино, предложивший термин «спонтанная мемориализация», выделяет два аспекта их создания: коммеморацию (поминовение) и перформативность – попытку повлиять на зрителей или убедить их в чем-то60, создать социально-политическое высказывание. Также в спонтанном мемориале важна его публичность. Он приглашает к участию прохожих, которые трансформируются из пассивных наблюдателей, как в театре, в активных участников, как в ритуале61.

При исследовании спонтанной мемориализации антропологи выделяют еще две черты актов публичного поминовения, совершаемого людьми, которые не опираются на официальные образцы и не руководимы институтами. Во-первых, такие мемориалы становятся выражением локальной идентичности – попыткой почувствовать себя сообществом, имеющим право на собственный голос и объединенным общей историей.

К примеру, памятник у ручья Пьянка, установленный краеведом, по ее словам, ради сохранения памяти о погибших, постепенно стал служить объединению местного сообщества. Родственники захороненных крестьян стали обращаться с просьбой указать на новом памятнике имена членов их семей. Жительница соседнего села Шумиловка рассказала краеведу Т. М., что навещает обелиск каждый год в поминальный день: «Каждую Пасху приходит, конфеточки кладет. Я говорю: „А кто там у вас?“ „Родственники, родственники моего мужа“. Какие-то дальние деды, вот тоже они, говорит, участвовали в этой… Даже она мне кличку [погибшего родственника] сказала – Богомол»62.

Во-вторых, согласно Эрике Досс, вернакулярные мемориалы становятся проявлением политической позиции63. Однако, как показала полевая работа, память и мемориализация крестьянского восстания политизируются только сторонниками проантоновского сообщества памяти, создающего героический нарратив. Они проводят параллели между событиями современности и историей восстания. К примеру, один из респондентов, бизнесмен Н. С., сравнивал тяжелую жизнь крестьянства сейчас и в 1920‐х и, сделав вывод об их сходстве, сожалел о том, что никакой народный бунт больше невозможен из‐за урбанизации и отъезда потенциальных бунтовщиков в города на заработки.

При этом респонденты, поддерживающие «красный» жертвенный нарратив и называющие Антонова бандитом, воздерживались от того, чтобы проводить параллели между восстанием и настоящим. Упоминая о Большом терроре или раскулачивании, они также не проводили параллели между ними и восстанием, не превращали его в основу для про- или антивластной позиции, а создавали образ прошлого, оторванный от настоящего. Погибшие в 1920‐х крестьяне оказывались жертвами бессмысленной, непонятно как и зачем поднявшейся силы, больше себя не проявлявшей.

Во многих случаях политическое высказывание авторов памятников направлено на поиск путей примирения когда-то враждовавших сторон. Помимо монумента у ручья Пьянка, Т. М. установила в окрестностях Трескина еще три памятника. Один – на могиле местных жителей, предположительно братьев, по фамилии Севастьяновы. Еще один – на местах убийства заложников (родственников восставших, убитых красноармейцами за отказ выдать их), третий – на могиле одиннадцати жителей Трескина, которые, по местной легенде, отказались выдать красноармейцам убийц уполномоченного ЧК города Кирсанова по фамилии Сачко.

В случае с Севастьяновыми краеведу не удалось установить ни количество расстрелянных, ни степень их родства и выяснить, к какой стороне конфликта они принадлежали. Краевед Т. М. предполагала, что установила памятный знак на месте расстрела коммунистов восставшими, но позже нашла информацию о том, что Севастьяновы были антоновцами, казненными красноармейцами. Отношение краеведа к памятнику это не изменило, менять его внешний вид она не стала. На вопрос интервьюера, кто из погибших заслуживает мемориализации, Т. М. ответила: «Почему этих убивали и этих убивали? <…> Обозначать места надо всех»64.

Краевед Н. Г. из Калугина также установил один из мемориалов на месте вооруженного столкновения, в котором, среди других восставших, погиб его прадед Семен Попов. Несмотря на личную связь с жертвой, надпись на памятнике нейтральна: «Погибшим антоновцам и красноармейцам».