В отдалённом конце площади, рядом с Немецким двором, возвышается древняя семисоборная церковь Ивана Предтечи на Опоках, построенная победителем чуди Всеволодом Мстиславичем, в которой судились немцы с новгородцами[91]. Над Свечным рядом, начинающимся от церкви, висит сладкий аромат воска; к притвору выстроилась целая очередь желающих продать или купить мёд и воск, для чего их надо было взвесить на весах[92]. Хорошо немцы устроились: под боком и Торг, и судная палата! Даже ещё лучше, чем хорошо: на восемь шагов от Двора ни одного строения, а, если присмотреться, то можно обратить внимание, что новгородцы, везущие телеги или тачки с товарами, не останавливаются на мостовых рядом с Немецким двором: запрещено[93].

Памятуя о предупреждении, что местные обычаи должны изучать сами, мы обращаем внимание на двуперстное[94] крестное знáмение[95], и в голову приходит мысль, что в Средневековье к религиозной символике относились крайне серьёзно, и всего лишь через пару веков люди будут всходить на костры, лишь бы не складывать троеперстие, так что важно не ошибиться, чтобы голову не потерять.

На мостовой появляется знакомый нам купец из Любека и призывно машет рукой: «Рус, рус, комм цу мир!» Зайдя за дощатый забор, мы видим, что внутри небольшой – примерно как три-четыре дачных участка – Немецкий двор похож на русские, разве что посуше: водопровод новый; как говорят в XXI веке: выделенная линия. Стоят богатые терема с резными крыльцами, двухэтажные клети, погреба, гридница – отдельный дом для стражи, длинные конюшни. В углу двора приютились небольшая больница и пивоварня, а также клеть с ручными жерновами для молотьбы. В противоположном углу стоят ещё два жилых дома, для священника и переводчика, и дом для взвешивания серебра. На дворе кипит бурная активность, бездельничают только стражники, подпирающие собою сени, да спят в конурах злые цепные собаки, которых спустят с заходом солнца. «Пакс вобискум»[96] – приветствует нас католический священник, как-то размашисто, совсем по-русски осеняя знáмением. «Бог фф помошш, русс», – добавляет он, видя наше замешательство, и выходит вместе с фогтом[97] со двора по своим делам. Заметив уход священника, усатый сержант вместе со старым, когда-то кирпично-рыжим, солдатом скидывают шапели[98] и садятся играть в кости.

Надо всем двором высятся две колокольни храма Св. Петра, словно смотрящие на красные стены церкви Святых Петра и Павла на Славне, стоящей по диагонали, в конце Торга. Это не единственная «варяжская» церковь: гораздо древнее её церковь Св. Олафа, что на Готском дворе, но именно в храм Св. Петра слуги заносят, как на склад, воск, вино, свинец, разнообразные тюки – как в наиболее защищённое в случае бунта место. Клаус подзывает сержанта и знаками показывает, что теперь можно идти на Торг – торговать в одиночку с русскими явно не приветствуется[99].

С одной стороны, немцы вели себя как в осадном лагере: цепные псы, вооружённая стража, арбалетчики на парапете у высокого забора; с другой стороны, не чувствуется, что немцы тут нежеланные гости: ворота раскрыты нараспашку; ветеран, лишившись партнёра по игре, заснул на завалинке; арбалеты стоят, прислоненные к зубцам забора, а сами стрелки болтают с людьми внизу.

Внезапно к нам подходит гридень[100] в богато украшенном тесьмой кафтане. «Толмач?» – обращается он тоном, не терпящим возражений. Истолковав быстрый кивок как выражение почтения, он продолжил: «Владыко ожидает твоего немца в Днешнем Граде[101]. Не заставляй его ждать». В Господине Великом Новгороде не поклоняются князю, но с владыкой другой дело, заставлять ждать духовного и светского главу города – не самое умное решение.

Мост начинается с кирпичной часовенки, он сложен из мощных брёвен. Подобно мостам крупных западноевропейских городов, он окружён множеством причалов с обеих сторон, а на самом мосту льнут друг к другу многочисленные лавки. Впереди над кирпичной стеной, между Пречистенской башней и Тайничными воротами, за надвратной церковью, высятся покрытые свинцом[102] купола стоящей на холме Святой Софьи. Серо-седой свинец в соседстве с могучими красными стенами под кровлей из серого свинца выглядит величественно, но не подавляет, заставляя задуматься о торжестве веры христианской посреди холодных болот и свирепых языческих племён. На куполах взмывают в небо восьмиконечные кресты, с полулуниями в основании[103], а на среднем в виде белого голубя сходит Святой Дух. Примыкая прямо к Пречистенской башне, стои́т белая трёхпролётная звонница[104]. Над западными дверьми со стен из дикого камня на людей взирают по-гречески смиренные и строгие лики Св. Троицы, Софии Премудрости Божией и Нерукотвореннаго Спаса[105]. Справа от главного входа в особой нише – почти двухметровый известняковый крест[106], украшенный сценами от Благовещенья до Вознесения. Но не это поражает, а форма креста, напоминающая «кельтский» или тамплиерский «лапчатый»[107].

Лучшие цареградские[108] мастера семь лет строили собор по образцу Софийского собора в Константинополе, и потом ещё долго знаменитые иконописцы-ромеи[109] украшали собор иконописью и мозаикой. Существует предание, по которому трижды Спаситель являлся со сжатой в кулак рукой, а на четвёртый день обратился к иконописцам с требованием писать Его не с благословляющей рукой, а со сжатой: «Азъ бо въ сей руце Моей сей Великiй Новградъ держу»[110].

Софийский собор не пострадал от татаро-монгольского нашествия, так как Великий Новгород был и оставался свободен, но был ограблен родившимся «от волъхвования»[111] князем полоцким Всеславом Брячиславичем, а позднее – Иваном III и Иваном IV, которые вывезли из собора колокола, корсунские иконы, ризы и даже священные сосуды[112] с книгами[113].

Искать княжий терем в крепости Святой Софьи бессмысленно – место князю давно ещё было указано вне города, в Городище, чтобы показать, что он не является частью общины[114]. Рядом с собором же расположился владычный двор[115], бывший до Детинца самой первой крепостью, и сейчас остающейся крепостью в крепости, городом в городе. У самых ворот нас встречает то, что вначале кажется беспорядочной свалкой бревён, балок и канатов, виднеющейся поверх тына, но вблизи становится ясно, что это подворье осадного мастера[116]. Двор довольно густо застроен: нам приходится лавировать между амбарами, погребами и конюшнями с сенниками, вдыхая чарующий аромат сосновой смолы – здания в основном построены из этого дерева или из ели. Наконец мы выходим к мощному частоколу, сложенному из вековых брёвен[117], рядом с которым приютилась книгописная мастерская[118], и тут раздаётся гул вечевого колокола – звонят на Торговой стороне.