В Великом Новгороде существовали и другие известные сотни. Например, «заморьстии» купцы[255], построившие в 1207 году церковь Святой Параскевы Пятницы на «Търговищи», или сотня прáсолов[256], которая в 1403 году «поставиша… в Русе церковь камену святыи Борис и Глеб»[257]. Скорее всего, сотни образовывались по профессиональному признаку и были аналогичны западноевропейским гильдиям и цехам.

У Детинца опять неспокойно: народ толпится, шумит. «Ветче?» – как-то обречённо спрашивает Клаус. «Вроде, нет, колокол не звонил». На пристани выстроились длинные – по десять, по пятнадцать метров, хищно выглядящие суда. Узкие, как лезвие меча, ушкуи без кормы и руля – с легко перекидываемым кормилом[258] и резными медвежьими головами спереди и сзади, сами за себя говорят о своём предназначении. На парусах – у кого новгородский крест[259], у кого – процветший[260], у кого – лютый зверь[261]. Несколько сотен человек грузят припасы и оружие, прощаются с роднёй и невестами – те пока ещё не плачут по ушедшим в поход. Среди вязанок со стрелами иногда мелькают неожиданные самострелы.

Все ушкуйники – молодые, за исключением двух богато одетых, с длинными бородами лопатой – видимо, воевод. Доносятся обрывки разговоров: «На Нижний пойдём, пощекочем купчишек… Вроде же как Прокоп[262] на бессермен[263] опять… Лучше припомним костромчанам[264], пустим им красного петуха[265]…Нет, Иван Фёдорович[266] за немецким полоном вновь идёт…»

На пристани не видно ни старост, ни владыки, что удивляет нас: казалось бы, военный поход должен сопровождаться благословлением. «Новагорода не послушав, без владычного благословления идёте», – выговаривает двум сыновьям сквозь слёзы нестарая ещё женщина, разом прибавившая лет десять. «Мама, да вернёмся мы, кто ж за ушкуями угонится? Ты вспомни, как дед на Полную реку[267] ходил, за латынским золотом, пришли все здоровы!»[268] – басит, приглаживая светлые вихры тот, что выглядит постарше. «Золото латынское! – передразнивает его мать. – Вам бы только золото! Хоть бы на Югру пошли за рыбьим зубом[269]!» «Ефросинья Фёдоровна, да я за ними присмотрю, – пытается её успокоить другой ушкуйник, не старше братьев, но, судя по шрамам на лице, опытнее. – Ей же ей, не дам в пекло соваться». «Присмотрит он… Вот не дам благословения материнского, будете дома сидеть», – женщина отворачивается, украдкой вытирает слёзы кончиком платка. Ушкуйники примолкли. «Ладно, что с вами поделать. Благословляю вас, сыночки, и тебя тоже, Стёпка, во имя Отца и Сына, и Святаго Духа».

Слово «ушкуй», давшее название новгородским «молодцам», имеет не совсем ясное происхождение: оно могло происходить от имени белого медведя («ушкуя» или «ошкуя»), или от слова «лодка» в языке вепсов[270]. Есть версия, что название происходит от названия реки Оскуй – правого притока Волхова у Великого Новгорода, где лодки и строились.

Сама лодка идеально подходила для операций типа «ударил и ушёл»: малая (около полуметра) осадка и большое соотношение длины и ширины (5:1)[271] давало сравнительно большую скорость плавания. Клинья вместо уключин позволяли поднять вёсла, чтобы не сломать их, вылетая на берег, либо чтобы проходить узости. Съёмная мачта, кормовое рулевое весло вместо навесного руля, симметричные нос и корма[272] – всё это было устроено для обеспечения максимально быстрого отхода. Относительно небольшой вес и прочная конструкция давали возможность перетаскивать судно даже по необорудованным волокам. Вмещали ушкуи, по разным данным, 30–40 человек. В летописях под 1409 годом встречаются упоминания 100 и 150[273] не ушкуев, а даже насадов[274], что вкупе показывало ушкуйников как грозную силу.

В основном в ушкуйники шла молодёжь: «Ходиша изъ Новагорода люди молодыи на Волгу… пограбисте много»[275], «ходиша изъ Новагорода люди молодыи… и посадъ весь взяша… и полона много приведоша»[276], «ходиша молодци Новогородстiи съ воеводами… и приидоша вси здави, съ полономъ»[277]. Список только столиц и крупных городов, сожжённых и разграбленных ватагами ушкуйников впечатляет: Сигтуна – столица Швеции, Або – центр епархии[278] в Финляндии, Жукотин – древний город Волжской Булгарии, Кострома и Ярославль, Болгар, Сарай – столица Золотой Орды, Сарай-Берке – новая столица Золотой Орды, Казань – с таким трудом взятую Иваном IV. Всё это, а также тактика набега и молниеносного отступления, роднила ушкуйников с их более ранними по времени и более западными собратьями – викингами. Но, в отличие от викингов, ушкуйники решали важные задачи своей родины. Таким был, например, ответный поход на Норвегию и разорение Финнмарка и Халоголанда в 1320–1323[279], ускоривший подписание Ореховецкого мира. Таким же был и поход на провинцию Халогаланд и взятие крепости Бьяркёй, бывший ответным на вторжение короля Швеции Магнуса в 1348–49 гг.[280], на столетие прекративший серьёзные военные действия на севере Новгородских Пятин. То же можно сказать и о походах 1369–1371 гг., когда были взяты Кострома и Ярославль[281] – фактически, эти набеги были продолжением вражды Великого Новгорода с тверским князем Михаилом Александровичем, посадившим своих наместников в Костроме и новгородском Бежецком Верху[282] и разорившим Торжок[283]. Именно действия ушкуйников на южных и юго-восточных границах, вкупе с усталостью войска, и, конечно, отсутствия княжеских и боярских усобиц, заставили Бату-хана отступить от Великого Новгорода[284].

Таким образом, не совсем корректно сравнивать ушкуйников с викингами или пиратами, корсарами более поздних веков. Скорее всего, к ним куда ближе частные военные компании XXI века, которых в случае неудачи «никто никуда не посылал».