Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Ричард предпочёл бы пропустить все эти подписи и поскорее поставить свою, чтобы наконец-то закончить с преобразованием в своей жизни. В низу живота образовался тугой комок, будто бы кто-то изнутри сжимал его внутренности.

Увы, господин капитан был против того, чтобы всё это закончилось, да побыстрей.

— Читайте, сударь, — брюзгливо произнес капитан Арамона, — вслух читайте.

Ричард сглотнул, пытаясь заглушить нервные мысли, и отчетливо прочел всё, написанное в книге о величии и богоугодности династии Олларов, расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему «жизнью и смертью».

Нервы брали вверх, и смертью он грозился послужить прямо сейчас, несмотря на все обещания и серёжку Юка в кармане.

— Поняли ли вы все, что прочли? — спросил олларианец.

— Да, я все понял.

— Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?

— Да.

— Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?

— Да.

— Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?

Если бы граф сейчас сказал «Нет!», то от убийства родича его бы не остановил ни Король, ни Создатель, ни сам Леворукий, но граф сказал «Да!», и преобразования продолжились.

— Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.

— Я, — слегка запнувшись от нервов, произнес Дикон, — Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.

Клянусь, клянусь, буду, буду, давайте уже быстрее!

Юка бы его за такое отношение к клятва прибил бы от греха, как говорится.

— Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?

— Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.

— Да будет по сему! — наклонил голову священник

— Я свидетельствую, — буркнул Арамона.

— Я свидетельствую. — Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.

И вот началась его новая жизнь.

— Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: «Да, господин Арамона».

— Да, господин Арамона.

Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Камни гудели, чем-то обрадованные, и Дику хотелось загудеть вместе с ними. Давешний слуга со свечой поджидал у порога.

В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами — предстоящий дождь коню уже не нравился.

— Прощайте, Ричард, — граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, — надеюсь, вы не забудете того, что обещали.

Чтобы дорогой граф не имел в виду, Дикон умел следовать своим клятвам. Это эру Штанцлеру он только «пообещал» вести себя прилично, но он не обещал господину кансилльеру возрождение Талигойи. Так что все свои обещания он выполнит.

— Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.

Эйвон, как всегда с трудом — мешала больная спина, — взобрался в седло. Умник рванул с места, подгоняемый гулом скал, и всаднику пришлось натянуть поводья, вынуждая жеребца идти шагом.

Ричард повернулся и пошел за слугой. В голове снова всплыли слова Юки про то, что оборачиваться нельзя, и пусть Дикон не покидал дом, но граф Ларак нёс в себе частичку его Дома, его Надора, и Ричард не обернулся ему вслед.

***

Ричард давно понял, что бороду он не будет носить никогда. Все деревенские, те, кого он мог бы назвать родными, носили либо длинные, роскошные бороды, что называли «топорами», либо не носили бороды вообще, потому что «козлы» у деревенских имели строгую ассоциацию с горными разбойниками, что все, как на подбор, носили это безобразие. Так что, поняв, что бородёнка его, скорее всего, будет ничем не лучше отцовской, Дикон решил сделать вид, что борода у него и вовсе не растёт. Пока отмазка прокатывала, хорошо хоть, росла она очень медленно.

С волосами Дик тоже ходил по краю: в Надоре холодно, так что большая шапка волос спасала уши и щёки, а также свидетельствовали о силе и достатке. Северяне нередко при проигрыше в ритуальном поединке отрезали себе одну из кос, преподнося победителю вместе со шкурками животных, охапкой сена или оружия, признавая свою слабость. Матушка же, как ярая эсператистка, видеть не желала у сына длинные волосы, также ясно помня, что и у Ненавистного Ворона тоже весьма своеобразная причёска. Так что волосы Ричарда прикрывали уши, а кудрявая чёлка придавала ему вид детский и наивный.

Увы, слуга понятия не имел о надорских традициях, пусть и особо зверствовать не стал. Знатно обкорнали лишь чёлку, так что кудрявые волосы, лишившись привычной тяжести, стояли дыбом. И теперь Дик с огромным удовольствием признал себе, что выглядит не столько наивным ребёнком, сколько блаженным дураком, особенно когда вкупе улыбается.

Посрамление цирюльника подняло и так хорошое настроение до высот поистине небывалых, так что Дик, насвистывая, направился в купальню. Там он встряхнул полотенце, и из него выпал стеклянный осколок. Интересно. Дик с весельем подумал, что ад, видимо, начинается отсюда, но настроение ему это не испортило. Вот и первые признаки блаженства, что постигнуть может лишь святой какой или истинный дурак. Красота!

Будущее сияло яркими красками, вспыхивало интригами и казалось сплошь безоблочным, и, если весь мир окончательно сойдёт с ума, делать он это будет под крылом Ворона. Отбросив полотенце, Дик взял полагающуюся унарам одежду, оделся и поглядел в огромное старое зеркало. Зеркало послушно отразило мутной поверхностью его весёлую улыбку и серые глаза. Серый цвет Дику нравился.

Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один — за его плечом маячил кто-то невысокий, но зеркало было столь мутным, что рассмотреть незнакомца не получалось. Дикон обернулся, рассчитывая увидеть кого-нибудь из слуг, но купальня была пуста. Интересно. Дик снова вгляделся в зеркало и рассмеялся — дело было в скудном освещении и в наплывах на старом стекле, что искажали изображения. В Надоре говорили, что от старых зеркал может отражатся дух места, если он будет достаточно заинтересован, чтобы показаться и поприветствовать гостей. Так что Дикон с чистой совестью решил, что Лаик он был достаточно интересен, что можно считать удачей. А как же иначе?

Зеркалу Дикон подмигнул.

Бесстрастный слуга со свечкой повёл его по бесконечным и запутанным коридорам Лаик, так что Дик решил пока не запоминать дорогу. В ближайшие восемь месяцев он ещё успеет изучить все переходы и запомнить их, а на исходе дня в полупотёмках это не имеет смысла делать.

Наконец дорога закончилась в тупике, куда выходили несколько одинаковых дверей. Слуга, погремев ключами, отворил одну из них.

— Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.

В комнате было всё, что нужно унару на восемь месяцев проживания в Лаик, тем более если в комнатах они всё равно почти не будут появляться. Обучение, как никак. Дикон бы даже сказал, что вещей больше, чем достаточно, особенно если вспомнить рассказы некоторых северян, кому приходилось путешествовать с одним котелком и одним одеялом, ночевать под открытым небом и пить дождевую воду. По сравнению с теми условиями, в Лаике была почти роскошь.