— Вы с Эйдином думали, что ваша победа над Эмбер приведёт новое правительство к вражде с Тенкуни, которая обеспечивает Зенрут всем: воинами, телохранителями, шпионами, наёмниками для внутренней защиты городов, целителями, заряжателями винамиатисов, зельями для таких как я?
— Мы надеялись на дипломатическую победу. Несмотря на вековую религиозную ненависть к Камеруту, Тенкуни не бросает его и живёт на его деньги.
Уши заложило от протяжного свиста.
— Почему ты так любишь Санпаву? Твоё место, как мага, в Тенкуни.
— Я вырос здесь, — Джексон растянул рот в улыбке и многозначно взглянул на Тобиана. — Моя мама была целительницей, отец превращателем. Мама водила меня по больницам и показывала мне боль, страдания в человеческих глазах, заставляла слушать мольбы нищих, которые готовы были продать себя, чтобы оплатить дорогое лечение умирающему родственнику, давала посмотреть на счастливого выздоровевшего пациента, у которого не осталось других бед после исцеления. С отцом я проводил меньше времени. Он пропадал на границе, выдавая себя за камерутчанина. От отца я набрался хитрости и понял, что зло тоже может быть полезным. Родители погибли за своим призванием: отца разоблачили и казнили камерутским трибуналом, а через две шестицы мама умерла от заразы, что передалась ей от пациента. Мои тётя и дядя были людьми земными и меня пытались воспитать для жизни, далёкой от бед. Но я, живя в цветущей Тенкуни, не мог забыть про разоряющуюся никому не нужную Санпаву. Я не выбирал свой дом — дом выбрал меня.
В комнату переместились Урсула и Пикман. Проходящий тяжело дышал, по щеке Урсулы из пореза сочилась кровь, синее платье стало чёрным от копоти и грязи.
— Это игра на выживание, — она перевела дух. — Военные не слушают просьб сдаться. Им отдан приказ не арестовать твоих последователей, а убить на месте. Джексон, я такого ещё не видела.
Джексон приложил ко лбу стакан холодной воды. Дрожь ещё не покинула его руки и, похоже, переходила к ногам. Но Джексон стойко стоял, не пытаясь удержаться за стену или шкаф.
— Если я сдамся, они остановятся?
— Не думаю. Умоляю, вернись в Тенкуни!
Джексон взглянул на неё обиженными глазами:
— Ты плохо меня знаешь.
— У тебя нет боевой магии, чтобы постоять за город! — отчаянно воскликнула Урсула.
— Я не воин, но я маг. Я не солдат, но я отец, который не бросает своих детей.
Стрельба не замолкала, гарь от огня проникала и к Джану.
— Урсула, вы поболтали? — внезапно выкрикнул Тобиан, резко оборвав затянувшееся молчание. — Ты возвращаешься на улицы? Я иду с тобой. Хотя бы помогу эвакуировать людей. Хотя бы своим телом и лицом Бонтина прикрою ребёнка от смерти. Не отговаривай, пожалуйста, мы едва помирились. Урсула, ты быстро можешь стать моим врагом.
За считанные мгновения Тобиан достал из кармана зелья Бонтина и осушил до дна.
— Тобиан, ты уверен, что хочешь этого? — вздохнула Урсула.
— Хочу. И хочу ещё, чтобы Джексон, как говорится, остался в тылу.
Джексон недовольно кивнул. Пикман ухватил Тобиана за рубашку, тот уже был готов: одет в простую рубашку, на поясе револьвер и нож, в кармане второе зелье Бонтина. Ощутив пальцы проходящего, Тобиан закрыл глаза и услышал голос Джексона:
— Джан, прикажи открыть все конюшни.
Они очутились на Стальной улице, Тобиан сразу узнал памятник столяру, который сейчас лежал на землю с оторванной взрывом головой. Душный воздух заполонил улицу, горел соседний дом. Но дым и огонь были ещё пустяками.
— Пригнись! — закричала Урсула.
За углом пронеслись выстрелы. Выбежала группа людей. По их одежде Тобиан понял — санпавцы. На них шла колонна солдат и офицеров с ружьями. Урсула положила руки на брусчатку и зажмурилась. Дрожь, странное шевеление — заколотилась сама земля. Канализационные воды обрушились на военных. «Уничтожай их! — взмолился Тобиан. Урсула напала только на шестерых человек, что были в солдатской форме, подхватила их и принялась бить о стену. Внезапно лёд сковал её воду. Не солдат, маг, облачённый в его форму! Урсула ударила третьей волной. Лёд и вода схлестнулись. От бросающейся на врага воды отделилось щупальце и обрушилось на колонну.
— Вперёд! — санпавцы ощутили уверенность и бросились на врага.
Пока Урсула боролась с магами, санпавцы ножами и револьверами атаковали манаровских военных.
— Прячемся! — внезапно завизжал Пикман.
Он схватил Тобиана и Урсула за секунду до появления сметающей всё на своём пути огненной реки.
Новая улица, Старческая, оказалась шире. В просвете между домов затесался храм Никиниаса и Фании. Над храмом витал ночной туман. Облака стянулись полукругом над статуей Близнецов, которые протягивали руки к небесам, стоя на одной ноге на круглой крыше рядом с гонгом. Храм не был большим по меркам Конории, но поднимались на высоту третьего этажа. Выстроенный из чёрного мраморного камня, он был красив днём и страшен ночью. Их храма были слышны молитвы, громкие слова о помощи, в основном женские и детские. На Старческой улице ещё сильнее слышны выстрелы, взрывы и ярче горят дома.
— Возле углового дома был огневик. Вы не переживёте этот день, — печально заявил Пикман.
Они спрятались между домом и брошенными перекинутыми каретами. На перекрёстке с запада по Таинственной улицы шли военные, с востока их встречала толпа санпавцев. Военные остановились, санпавцы всё шли и шли. Тобиан слушал их шаги и не мог сообразить, сколько же людей там. Сто, тысяча, пара тысяч? Шаги горожан отдавались маршем военной роты.
— Именем королевы приказываю опустить оружие! — раздался голос Лендарского.
— А вы опустите своё оружие, если мы вас послушаем? — ещё один небезызвестный голос.
Толпу санпачан возглавлял Андер Хасиан. С ним были как мужчины, так и женщины, люди зрелые и юные, в дорогих тканях и рваных холстинах. Возле самого Хасиана стояли люди, которые Тобиану были знакомы на первый взгляд. Попробуй разглядеть их лица в укрытии, ночью, освещаемой лишь фонарями и тонким полумесяцем, который и то норовит исчезнуть за тучи! Тобиан внимательно вгляделся и едва не охнул вслух. С Хасианом кроме горожан были его рабы. Бывшие рабы, у которых отсутствовал ошейник. Когда он дал им свободу? Хасиан же надеялся на компенсацию со стороны Камерута.
— Где ваш вождь? — прохрипел Лендарский.
— Вы ждёте, что мы отдадим вам Мариона в обмен на жизнь наших жён и детей? — раздражённо спросил Хасиан. — И вы оставите нас в покое? Так всё будет? Оглянитесь, за мной тысячи людей, они все здесь защищают Мариона? Они хотят спасти себя и жизни своих семей! Мне плевать, где Марион. Я хочу жить на своей земле. На земле, на которой рождались и работали мои предки и предки моих предков, я не хочу быть рабом Конории. Где была ваша власть, когда в Санпаве деревнями умирали от голода? До обнаружения сероземельника Зенрут не защищал нас от насилия и издевательств камерутских солдат. А как нашли камушек, так сразу стали доить с нас соки. Марион вывел Санпаву из забытья, дал мне и многим моим друзьям дорогу в люди, наказал воров, которые со своих постов насмехались над нашими страданиями. Чем Эмбер видит для себя Санпаву? Колонией. Отхожим местом. Военным театром. Мы готовы уйти под крыло хоть Ишируту, хоть Камеруту, лишь бы жить как люди. Земля трёх хозяев. Чёрт, как ужасно звучит! Мы — хозяева Санпавы. Лендарский, уходите из наших городов, дайте нам решать судьбу своей земли. И мы подумаем, повернуться ли спиной к Камеруту и Ишируту.
— Сдайся! — отрапортовал Лендарский.
— Первые двести человек, что стоят за мной, это мои вчерашние рабы. Я вчера снял с них ошейники, чтобы вы сегодня надели на них новые? Я освободил их, чтобы они могли сражаться как люди за свой дом. Они не бегут в чужие города и провинции, они хотят жить здесь. Вы им мешаете.
— Стреляйте!
И маги воздуха, огня и воды бросились в атаку. Полегла первая волна людей, потом вторая, третья. Санпавцы бежали по трупам, прыгали с крыш, вылезали из люков, нападали со спины. Как солдаты, взятые в кольцо, у них был выбор — позорно сдаться и умереть в плену врага или биться до последнего, если не победить, то захватить на тот свет побольше людей неприятеля.
