========== Глава 46. Атака ==========

Было девять часов дня, солнечные лучи прожигали чёрные шторы и устремляли сквозь щели в толстой ткани острые, как копья, лучи в заспанные глаза. Казоквары ежились, потирали склеенные веки, рабы, стоящие точно караульные у кроватей своих господ, подавали им халаты и надевали на ноги тапочки. Горничная кочергой шевелила угли в камине.

Семейство Казокваров поднималось с постелей.

Собачий вой заставил вздрогнуть всех. За протяжной песней последовал бешеный лай.

— Мама! Папа! Мы боимся спускаться в столовую! — Азадер и Алекрип прибежали в спальню к родителям. — Там Живчик, он очень зло на нас смотрит!

Фалита, затягивая пояс халата, обняла обеспокоенных детей.

— Так, вы — юные Казоквары. Вы не должны пугаться какой-то шавки. Папа сейчас оденется и прогонит его.

Живчик вновь завыл, и Фалита передёрнулась. Этот сумасшедший пёс совсем потерял голову, когда уехали Элеонора, Оделл, Тина и Ромила на рыбалку. Весь день, пока Элеонора собиралась на рыбалку, Живчик где-то прятался. Ох, как его искала Элеонора! Беременная, лазила по чердакам, подвалам, ездила на летающей карете к невольничьему посёлку и спрашивала у каждого, не видел ли кто её пса. Уж и рыбалку готова была отменить, и разродиться прямо на сыром снеге да только бы найти своего пса. Живчик вылез из-под перевёрнутой тележки в саду спустя три часа после её отъезда и тут же принялся рычать на любого, кто приближался к нему. Он бегал по дому, сгрызал одеяла и за весь день не притронулся к еде.

«Свяжитесь с Элеонорой, пусть вернётся за своей тварью. У меня голова болит, и дети его боятся», — Фалита протянула Ханне винамиатис.

«Пусть бегает. Не тронет от вас, не тревожьте понапрасну Элеонору, она в положении», — Ханна отмахнулась рукой от винамиатиса.

— Нормут! Пристрели его! Или отвези в лес! Или… не знаю, что с ним сделай! Я должна принарядиться и привести себя в порядок, если я из-за него приеду неухоженной на казнь Мариона, где меня весь белый свет увидит непричёсанной и усталой, то… я своими руками псину придушу!

— Моя королева, ради тебя что угодно, — пританцовывая, одевался Нормут. — Лейф, запри Живчика в комнате Элеоноры и окна плотно закрой, чтобы не выскочил!

— Господин… — тихо промямлил камердинер, державший в руках утреннюю одежду Нормута, — он меня загрызёт, если я подойду к нему.

— Ну, оттяпает пару конечностей тебе он, пришьём. Уважаемый, ты хочешь увидеть злую собаку или рассерженного меня?

Камердинер подался к двери.

— Простите, господин, через десять минут собака будет в покоях госпожи Элеоноры.

Камердинер закричал от боли.

— Ты не ответил на мой вопрос, — усмехнулся Нормут, прикусив зубами чёрный винамиатис, что висел на золотой цепочке у него на шеи. — Я не люблю, когда мои вопросы остаются без внимания.

— Я хочу встретиться с Живчиком, господин! Господин, смилуйтесь, я очень хочу посадить Живчика на самый тяжёлый замок!

Нормут мотнул головой.

— Ложь. С тварью Элеоноры ни один здравый человек не захочет находиться поблизости, — он придал винамиатису больше силы и направился в столовую.

Ханна проснулась ещё в семь утра. Она стояла в коридоре второго этажа и смотрела в окно. Не заметила Нормута, когда он прошёл мимо неё. Тело чуть пошатнулось, когда он поздоровался, слабое простодушное «доброго дня» выкарабкалось из её груди. «Всё смотрит в окно, ждёт какого-то чуда», — подумал про неё Нормут.

Без Ромилы и Тины в большом доме было тихо и пусто. Азадер и Алекрип не с таким азартом игрались и визжали, им в играх не доставало старшей сестры и подружки Тины. День задался не так, как представлял его Нормут. Дети тихие, Оделла нет, и Ханна не мечется в лютой ненависти, когда встречается с бывшим мужем взглядом, только противный пёс оглушает своим рёвом его владения. По дороге на завтрак поломойщица врезалась в него и дотронулась грязными пальцами до заграничного платья Фалиты.

Вскоре Живчика пятеро мужчин извлекли из столовой. На столе стояли гречневая каша, салат из фасоли и слоёный сырный пирог на десерт. Фалита и дети вовсю приступали ко второму блюду. Ханна не притронулась даже к каше. Азадер хитро посматривала на её еду, но Фалита мотала пальцем — чужое не трогай. Дети сидели по обе стороны от матери, на другой половине стола Эван подкармливал объедками мелкую пушистую собачонку Фалиты.

— Ханна, дорогая, — сказал Нормут. — Всё-таки я настоятельно советую вам посетить казнь Мариона. Вы — гостья в Конории, а в Конории два развлечения — театр и публичная казнь.

— Не хочу, — Ханна не сводила глаз с уютного заснеженного дворика за стеклянным окном.

— Госпожа Ханна, медового вина? — с подносом, на котором стояли бутылка и три бокала, подошла к ней рабыня.

— Она тебя не слышит, хоть ты закричишь, — сказал во главе стола Нормут, — неси-ка вино Эвану и Фалите!

Вином разлилось по бокалам, Нормут в свою чашку с водой добавил целебную настойку из трав — нога снова начинала побаливать.

— В Тенкуни найди себе хорошего целителя! — громко потребовала Фалита. — Наши не понимают причины твоей болезни. Зенрутские дармоеды! Все самородки Тенкуни у себя припрятала!

— Завтра он тебе поедет в Тенкуни! Как же! — засмеялся Эван, поглаживая нежную шерсть собачки.

— Если бы тебя волновала твоя семья, ты бы знал, — Нормут сморщил лоб, — я уже месяц твержу о поездке в Тенкуни. Ты узнаешь только сейчас, когда о поездке слышала каждая собака в этом доме.

— И какая нелёгкая судьба отправляет тебя в Тенкуни? — Эван старался выражаться заинтересованно, но его голова была занята более важным: не дать заигравшейся собачке укусить себя за палец.

— Я хочу расширить круг покупателей моего сероземельника. Долго тебе объяснять, спроси у Элеоноры, может, соблаговолит рассказать, что да как.

— Элеонора-то? — Эван захлопал глазами. — Она со своими детьми и псом забыла про насущный мир! О, знаешь, как я устал слушать её болтовню с пузом! То Тина прискачет, и начнутся занятия танцами или пением. То прибежит Живчик, так о нём Элеонора весь день трындеть будет! Фанеса Свалоу, мне вашу дочь Нормут рекомендовал как деловую целеустремлённую женщину, но у неё голова забита одной чушью.

— Коль взялась бы Нора за дело, — Ханна ответила, смотря в окно, — тебя бы подмяла под себя. Эван, она очень кстати для тебя забеременела.

Фалита и Нормут залились смехом. Эван потёр измученные виски — ночью он не спал, напала внезапно бессонница, — и наклонился к брату.

— Ты перечеркнул мою жизнь.

Нормут взял в рот большой глоток настойки и, остановив смех, сказал:

— Я? Хе-хе! Я тебя из-под своей братской любящей опеки передал женщине в её цепкие руки. Женщины пострашнее плети могут быть! Вот! Вспомнил! Приятель фанин Фэллон анекдот мне рассказал. Слушай, Эван, — он наклонил голову брата к себе. — Возвращается домой анзорский солдат после зенрутского плена. Ни рук, ни ног, одно туловище и голова. Передали командиры его в мешке, расписались и уехали. Мать кряхтит: «Сыночек, это тебя подлые зенрутчане замучили в плену! «Нет, матушка, — отвечает солдат, — в яростном сражении я пострадал». «Да как же так?» — вздыхают мать и жена. «В первом бою пушечное ядро подо мной взорвалось и оторвало ногу». «И ты в плен попал?» — пугается мать. «Нет, — храбрится солдат, — я на костыле побежал во второй бой, там другую ногу и оторвало». «И в плен взяли?» — «Нет же! — отнекивается солдат. — Я в следующий бой вызвался, на тележке поехал, стрелял за нашего короля. Вот в третьем бою потерял я левую руку, а после и в плен схватили меня». «Ох, ты мой несчастный! — плачет мать. — Бедного калеку зенрутчане не пожалели! Замучили!» «А при чём тут зенрутчане? — диву даётся солдат. — Я в зенрутском госпитале лежу, а перед носом на стенке висит портрет королевы Эмбер. Я разозлился, хрясь по нему оставшейся рукой, нечего зенрутской королеве смотреть на подданного Мерната! Да так ударил, что рука и омертвела!» Мать рыдает: «Горе какое! Как ты нас кормить, сыночек, будешь? Ни ножек, ни ручек». А жена успокаивает её и дёргает мужа за язык: «Мама, не плачьте, он нас своим языком накормит, сказки будет людям рассказывать. Язычок-то целёхонький, подвешенный». Мать качает головой: «Был целёхонький, невестушка, пока ты не схватила».