«Бонтин Бесфамильный, да, тот самый Бонтин, который напал на сына Казоквара. Ну того конорского, внука генерала Казоквара… Да-да, на сына лучшего друга нашего герцога. Он здесь в Санпаве. Представляешь ты это себе?»

«Нет, он не за нас. Он живёт в доме губернатора с его семьёй. Он, по-моему, на Зоркого сокола работает. Нет, маску краснолицих не носит, но он участвовал в захвате камерутского шпиона».

С завистью, которой позавидует газетный тираж, по Санпаве из городка в городок через родственников, путешественников и бродячих актёров разносилась весть, что кумир обиженных рабов присягнул на верность королеве. Весть не была нигде записана, передавалась из уст в уста, но становилась будоражившим умы событием.

«Предатель! Он простил свои унижения? И о наших забыл? Предатель! Королевская кровь!»

Предатель. О, как мерзко было слышать такие слова от вчерашних друзей. Только вот, когда остывал гнев, Тобиан спрашивал себя, считается ли служением родине предательством? Задавался он этим вопросом каждый раз, когда его новым товарищам по Соколу в Санпаве или в другом любом городе Зенрута удавалось предотвратить взрыв, поймать шпиона, сепаратиста, противника монархии или сторонника Джексона Мариона, которых развелось, как саранчи. Что ни выезд, то бунты, забастовки, нападения на полицейских, устроенные преданными людьми бывшего уже как два года губернатора.

— Бонтин, мне донесли забавные слухи о вашем происхождении, — Джейкоб Бейли отряхивал белый носовой платочек от дорожной пыли.

— Какие же? — безразлично смотря в окна, произнёс Тобиан, чувствуя, что сердце начинает медленно дрожать. — Люди всё спорят, сын ли я Огастусу?

— Нет, это слух уже подтвердил принц Фредер, и слух надоел людям. До меня дошло, что вас не считают за Бонтина. Поговаривают, что я дал своему человеку зелье с внешностью бывшего раба Казоквара и использую его в своих интересах. Настоящий Бонтин… не стал бы сотрудничать со мной.

— Действительно забавно, — Тобиан хмыкнул и погрузился в думы. — Забавно устроен человек, ему постоянно нужен пример для подражания, и когда я перестал им быть, то стали сочинять сказки, что Бонтин всё ещё хороший, кто-то другой разгоняет бунтарей Мариона.

Он смотрел в окно кареты, за железными стенками было также тошнотворно. Хаш, впрочем, как и все крупные города Санпавы, имел свою особенность — разбросанность по территории, широкие петлистые улицы и лесные тропы. Богатый квартал граничил с бедным, путь до дома родственника иногда проходит через сеть запутанных ниточек дорог, на которых муравейником осели бродяги.

Сейчас на горизонте были видны голые земли, военные зенрутские базы. Их становилось всё больше и больше. Земли Санпавы ближе к Камеруту — там гуляют солдаты, облачённые в чёрные шинели, к Зенруту — зелёно-красные пальто и фуражки. Кто говорил, что подготовка к войне останется тайной? Об этом молчали, не заикались, как жители Санпавы, подданные Зенрута, так и иностранные соседи, но все чувствовали — долго Зенрут и Камерут не продержаться в мире.

Чёрт, думал Тобиан, а как всё-таки ужасно быть на стороне Эмбер и Огастуса. Случилось то, чего он не мог ожидать от себя за год заточения у Казокваров — он поддержал мать. Какой бы ненависти не питал к войне, знал, что Зенрут не может принять маску нейтралитета. Он должен вооружаться и идти в атаку, пока Камерут первым не исполосует Санпаву острыми, как бритва, сражениями.

Мнение Тобиана принял и Фред. Ошибалась тогда Эмбер, когда полагала, что любимец-сын отречётся от неё, узнав о подготовке к войне. Фредер принял это известие стойко, сказал короткое «понимаю» и добавил с яркой надеждой в глазах: «А есть малейшая возможность предотвратить войну?».

Карета Тобиана и Джейкоба проехала мимо сидящих на ящике из-под селёдки камерутских солдат. Они резались в карты с человеком, разговаривающем на зенрутском наречии. Ставка — маленький исхудалый мальчик с ошейником на шее, который отчаянно всхлипывал и скулил, приговаривая: «Мама, мама». Камерутчанин что-то недовольно шептал, смотря на карты, и мальчик смолкал, даже не дышал. Камерутчанин улыбался, отыскивал нужную карту и кидал на бочку, служащую столом, верную масть. И снова стон, хрип из тела ребёнка, тяжёлый вздох.

Да, можно избежать войны. Словно этого мальчика — отдать Камеруту Санпаву и не пролить крови.

— Из-за саранчи мы потеряли много урожая, — протирал Бейли висящие очки на шее. — Зерно подорожает. Наверное, правительству придётся поднимать налоги.

— Куда больше? Или вы хотите, чтобы остальные пять провинций Зенрута следом за Санпавой начали восставать?

— Бонтин, вы должны понимать, казне нужны деньги для предстоящей… кампании, — немного теряясь ответил Бейли. — Я не собираюсь, да и вовсе не хочу идти на поводу у этих недовольных сборищ. У нас с ними один разговор — расстреливать или спускать магов. Спрос в винамиатисе растёт, а добыча сероземельника его не покрывает. Уже не знаем откуда доставать людей для работы в шахтах — привозят нам каторжан, скупаются массово рабы, дошли до того, что в приютах выращенные младенцы имеют запись в документах: «санпавская шахта». На собрании санпавского совета я предложил ужесточить наказание должникам, которые не могут расплатиться за долги. Сумма их задолженности по моему проекту будет покрываться их работой в шахте, или, как вариант для рабовладельцев, — они будут сгонять своих людей на работы.

— Неплохая идея, — кивнул Тобиан, мысленно произнеся про себя: «Спокойствие. Смотри в окно». — Если ваш план оправдает себя, возможно, в других провинциях также начнут увеличивать число обязательных рабочих, наверное, королеве придётся подправить кое-какие законы.

Челюсть болела из-под натиска силы, которым Тобиан останавливал себя от лишних слов. Джейкоб Бейли не был его матерью и даже дядей, ему нельзя, хоть как хотелось, высказать прямо в глаза всё, что думаешь. Сохраняй дистанцию, поддерживай деловые отношения, это не родственник, которому можно нахамить.

За окном менялись картины. Маленькие оборванцы уже подбегали за милостынью к напудренным барышням и крепко окутанным в сюртуки мужчинам. Уж не родителей этих детей Бейли планирует послать на шахты, считай, лишив оборванцев отцов и даже матерей — и на шахтах было равноправие полов в Зенруте.

Шли пятеро человек в рабочих рубахах и штанах, они выкрикивали имя Джексона Мариона. На земле валялись листовки с лицом любимца толпы, того же Мариона.

Тут как тут появились полицейские, скрутили кричащих, нанесли пару предупредительных ударов в живот и закинули в чёрную повозку, не забыв отдать честь пролетавшей карете Бейли.

Как удивительно устроен человек, вновь задумался Тобиан. Пока было всё хорошо в Санпаве — благодарили Мариона, который так старательно сооружал вокруг себя культ любви, что не смог уйти из сердец людей и после добровольного ухода губернатора с поста. Но стоило начаться неурожаю по вине саранчи, лесным пожарам по вине учениям камерутчан или запланированным поджогам освободителей, жестоким программам, выдуманных Джейкобом Бейли, и виновник один — королева. Какого быть ополчением чужой ненависти и презрения?

Скверно, нашёл ответ Тобиан. Скверно, дурно и невыносимо быть заложником обстоятельств, но потом, к счастью, привыкаешь к постоянным обвинениям. Разве может королева знать о проблемах каждого зенрутчанина и, хм, пришедшего к ним камерутчанина? Пренебречь желаниями сотен аристократов, чтобы потом оказаться убитой на глазах у людей?

С чего, интересно, начинала его мать? Он ведь тоже думал, что будет бороться с остатками Крылатого общества, не позволит начаться второму, более крупному мятежу. Оказалось, сажает за тюремные решётки девушек, ещё не успевших лишиться девственной чистоты, и водит дружбу с рабовладельцами Санпавы. Сколько душ в поместьях Бейли? Сотня, двести, триста…

У заточённого в клетку Мариона, против которого он борется, ни одной.

Тобиан и Бейли подъехали к зданию мэрии. Выйдя из кареты, Тобиан устремил взгляд вдаль, ища горизонт. Но его закрывали маленькие, насаженные друг на друга красочно-колоритные домики. Словно детские разноцветные кубики выглядели здания в Хаше — красный длинный этаж снизу, на нём синий, маленький, похожий на каморку квадрат, а выше — последний этаж, зелёный, старающийся принять форму круга. Такими же разношёрстными кучками ходили люди: военные, крестьяне, чумазые рабочие и государственные служащие.