— Как твои дела, дитя? Тоскуешь по Нулефер? Я читал в газете, которую мне приносят каждую шестицу, о её выборе.

Шаг вперёд навстречу прошлой дружбе сделал первым Джексон.

— Я здесь ради неё. Я хочу её вернуть.

Никому ещё Уилл не рассказывал про новую заветную мечту. Раньше он хотел только встретить отца и мать, но их не стало, теперь была одна цель — не потерять подругу.

— Не дерзко ты заявляешь? — нахмурился Джексон. — Уилл, она не изменит свой выбор, если ты со мной поговоришь. Она для себя всё решила. Зачем тебе это? Почему Нулефер так важна для тебя? Ты любишь её?

Уилл потупил взгляд.

— Не знаю… Не могу объяснить, просто она мне дорога. Как… не знаю, кто она для меня — подруга, возлюбленная, родственница что ли… Я с детства чувствую связь с ней и не могу её разорвать.

— Тогда ты должен принять её выбор и… отпустить. Или сделать проще — самому уничтожить Нулефер. Пойми, долго зверьки не прыгают возле расставленных капканов. Они ловятся. И после долгой охоты к ним охотники безжалостны.

Кто бы говорил, вспыхнул Уилл. Джексон выглядел не лучше связанного зайца. Разве что сбрил бороду и стал подобием человека, да и то побрили его насильно, чтобы не завелись у заключённого вши и другие приятные букашки. Но сколько бы он не искал подвохов в Джексоне, одного Уилл понять не мог — той неувядаемой воли, бесконечной самоуверенности человека, живущего последние месяцы.

— Расскажите мне о Тимере Каньете. Если я пойму этого человека, я смогу понять Нулефер. Фанин Марион, что сделало Тимера таким? Я в детстве видел его, но он был… другим. Более приземлённым, простым и не озлобленным на весь. Тимера перевернула на голову гибель его родителей? Что на самом деле произошло в семье Каньете на прошлом восстании, и где вы были?

Тут случилось невозможное — Джексон побледнел, зажал покрасневшими пальцами стол, и в его широкие зрачки протиснулся страх.

— Ты знаешь обо всём. Отряд освободителей был повержен. В Грэди выстрелили три раза, прежде чем поймали. Линде твёрдой дубинкой проломили голову. Тимер прятался под крыльцом и видел, как добивают его родителей и проходящие маги уносят их в застенки тюрьмы. Достаточно красивое зрелище, чтобы обезуметь. Через три месяца Грэди и Линда, покалеченные во время поимки, лишённые медицинской поддержки умерли от отёка лёгких.

— Вы не ответили мне. Где вы были, Марион?

Вот сейчас Уилл не создавал иллюзию смелости, его голос в самом деле похолодел, затвердел. Он вспоминал свою семью, знал ведь о трагической смерти Грэди и Линды, стоило представить себя на месте молодого Тимера, и его начинало лихорадить.

— Гулял. Моё местонахождение не связано с Тимером. Я занимался совершенно другими делами.

— Я не уйду, пока не узнаю о жизни Тимера. Фанин Марион, я останусь с вами до конца, обо мне доложат королеве, сюда принесут винамиатисы и ваш план по спасению будет выставлен на всеобщее обозрение.

За стенами копошились крысы, они сражались за еду. Уилл слышал их мерзкий писк, Джексон разбирал слова: «Отдай! Отдай! Есть! Хочу есть! Отдай, я перекушу тебе горло! Мой хлеб! Моя добыча!». Телохранитель так и не присел, Джексон привык к стоящим возле него посетителям — обычно это были Зоркие соколы, полицейские, солдаты, давящие на него, выжимающие показания, ходящие вокруг него. И за стеной были слышны похожие шаги, а ещё крики соратников, кои не успели запастись влиянием, невидимой неприкосновенностью от чужой не скрытой силы.

Не за подробностями о восстании, не за свершением наказания над ним пришёл этот очередной вынюхиватель правды. Нулефер. Нулефер, настойчиво повторял Уилл. В его преданности и любви к подружке было столько наивности, слепой, простой веры в то, что он услышит правду и всё наладится, что становилось горько. Что даст Уилл Нулефер? Ничего. Он сделает ей добро, когда возьмёт за руку и придёт к Тимеру воевать с ним.

— В прошлый раз на тебе, дитя моё, тоже не было ошейника. Почему ты в Зенруте? Не скрывай от меня правды, будь честен, иначе я не смогу открыться тебе.

Уилл снова поник. С невероятной быстротой его смелость менялась страхом и унынием.

— Я не знаю, что мне делать. Меня учили защищать королевскую семью и я… я не вижу пути, не вижу будущего для себя, если сбегу.

— Тимеру бы твою нерасторопность и учтивость… Но он схватит нож и мгновенно расчистит путь себе через десять человек. Словно анзорское дитя!

— Сравнили нас тоже. У Тимера была иная жизнь, чем у меня.

— Иная говоришь? — Джексона пронзил смех. Прерывающийся, многоголосый, захлёбывающийся. — Уиллард, ты не ведаешь, что с человеком творится, когда ему приходится переступать через себя. Вот как ты думаешь, хорошо мне живётся в тюрьме? Изумительно — я отвечу тебе! Я ем, представляешь, баранину и свинину, живую плоть — своих братьев и сестёр. Я их ем, ибо повара не подстраиваются под каждого заключённого узника, я благодарю пятнадцать богов за пищу и ем их, тех, с которыми месяцами ранее разговаривал о том и о сём. А ещё я слышу и чувствую, как травят размножившихся крыс, как давят маленьких крысёнышей — их сыновей и дочурок — тяжёлыми сапогами. И живу, переступаю через себя. А вот ты на такое способен? Я ненавижу Тимера Каньете, он мне противен каждой клеточкой за его злобу и ярость. Но, чёрт, однажды он перечеркнул в себе слюнявого мальчишку. Знаешь, почему? Знаешь, кем он был? Я расскажу.

И Джексон заговорил. Всё, что знал, всё, что ему поведали Грэди и Линда, всё, что с дьявольским исступлением выкрикивал иногда Тимер. О его детстве, о его юности, о знакомстве сына с отцом и матерью. Джексон не затыкался и под конец воскликнул:

— Видишь, наше чудовище Тимер не было изначально чудовищем. Его создали те, кого ты оберегаешь. Уилл, ты должен гордиться, что не пошёл по его стопам. Но не позволь этому чудовищу дальше расти. Я узник, моя звезда никогда больше так ясно не засверкает. Но Тимера должны уничтожить… Линда, Грэди… — показалось, у Джексона вырвался всхлип, — у них был другой сын, с их смертью… Я должен был быть рядом, сохранить их жизни…

— Где вы были? Скажите, пожалуйста, — взмолился Уиллард.

— Живчик… Живчик… Он на улице, он совсем одинок… — Джексон заскулил как побитая собачонка, но внезапно очнулся от странного дурмана воспоминаний и закричал. — Убирайся! Охранник, приём закончен!

Уилл учтиво кивнул и направился к выходу.

— До свидания, фанин Марион. Пожалуйста, не играйте в игры, будучи в кандалах. Это опасно. Вы были прекрасным губернатором, но повстанец из вас какой-то хиленький. Маловероятно, что про вас будут хорошо отзываться потомки.

Спиной Уилл почувствовал осуждающий взгляд Джексона, губернатор, недолго думая, громко произнёс:

— История та ещё шлюха, всегда слепо раздвигает ноги перед победителем. Живи здесь и сейчас. Своей, кстати говоря, Уилл, жизнью. Своей. Обо мне не беспокойся, я ещё заставлю королеву лечь передо мной.

***

На следующий день Уилл пришёл на место в лес. В сознании сидел и больно давил вчерашний разговор с Марионом, прошлое Тимера, повторяющиеся нравоучения, посланные ему — Уиллу. Боги, почему всё так было тяжело? Хуже изнуряющих тренировок, голода, побоев — почему боль и навязчивые мысли не отпускали тело и душу? Впитывались физически, издевались морально. Велик был груз ответственности за свою жизнь и жизнь близкого, пусть лишь иллюзорно, но не чужого человека — Нулефер! От него так много требовали, что Уилл не знал, что делать. Послушаться ли Джексона и сбежать, пойти по стопам ненавистного всем Тобиана и ценой крови заслужить свободу, довериться Фредеру и уговаривать Огастуса и Эмбер дать свободу, или есть другой, иной путь, не насильственный, без игр в прятки и бега. Что это за путь… Как его осуществить… Уилл не видел ответа.

Нулефер появилась спустя час. Шла тяжёлыми шагами, прячась в тени осенних хаских деревьев, зелёные листья которых ещё не успели покрыться золотом. Когда Нулефер вышла, Уиллу почудилось, что тени до сих пор пляшут на её лице. Но это было не так. Подруга почернела сама по себе — покрылась тёмным загаром, наверное, подумал Уилл, ей приходилось часами на ярком солнцепёке подкарауливать очередных жертв, сильно осунулась, похудела — вот чудеса! Черты лица ужесточились: брови нахмурились, губы были плотно сжаты, ноздри грубо хватали воздух.