— Ох, Элеонора, что-то вы меня в прошлое потянули. Вспомнил, как я сотрудничал в молодости с государством и изображал из себя доброго человека. Рассказать, что я делал?

Элеонора замахала рукой. Но её спросили просто так, для вида.

— Особо просящим невольникам я дарил свободу. Вот не вру, можете порасспрашивать соседей! Ну что, человек, вижу, бьётся, воюет, и я отпускаю его. А дальше происходит самое интересное. Наш горячий вояка остаётся с вольной в руке, но без крыши над головой и денег в кармане. Он идёт в комитет, а там его отправляют в качестве чернорабочего ко мне. И условия работы остаются такими же, только я больше не обязан его кормить и одевать. Почувствует ли он себя победителем, признает ли меня проигравшим? Вот так, Элеонора, надо распоряжаться своим правом сильнейшего, которое принадлежит только нам с вами. Ибо нам повезло — мы родились в нужной семье и в нужное время.

Рыбачить Элеоноре уже не хотелось, хотя с детства она не пропускала ни одной рыбалки. Устраивала даже истерики, когда отец не брал её. Ходила на замёрзшую реку и в прорубь забрасывала крючок. Лучше бы сидеть в своей комнате за закрытой дверью, одной, читая сказки Тине.

— Вы понимаете, что вы должны молиться за удачное рождение? — глухо спросил Нормут. — Право сильного крепко сопряжено с правом любить. Ибо для других любовь — пустой и ненужный звон. Мы смело можем жениться и выходить замуж, рожать детей, почитать родителей, заводить друзей. А вы посмотрите на них — рабов и бедняков. Какой толк любить, если завтра тебя разлучат с единственным сыном? Если вдруг вся твоя семья заболеет, а у тебя не будет денег на хиленького целителя? Остаётся покорно смотреть, как один за другими умирает муж, двенадцать детей, покрытые язвами, затем скверной заражаются такие же немощные друзья. У вас же, Элеонора, заболеет вдруг дочь, упаси нас многочисленные боги, вы её быстро вылечите. И никто и никогда не посмеет у вас отобрать Тину и отправить её на другой конец страны.

Элеонора чувствовал себя разбитой, уставшей. Уже она ловила на себе сочувствие Эвана.

— То, что я считаюсь тугоухим и тугознающим, спасает меня от его страстных россказней. Не жалею, что меня презирают, — еле слышно заговорил Эван.

Нормут оторвал пристальный взгляд от удочки и смотрел на Элеонору, сквозь поднявшегося на ноги брата.

— Любовь — это то, на чём зиждется мироздание. Первородное чувство, зародившееся у двух богов и породившее тринадцать приемников. То, что сотворило нас. И то, что может погубить нас сильнее меча. И она, любовь, принадлежит сильнейшим.

***

Связь между людьми продолжается и после смерти. Она не так заметна, не так многословна, как наполненные страстью, весельем или бранью разговоры у стола, она тиха, бережна, она обвивается тонкой ниточкой плюща по надгробной плите, она застывает в тёплых объятиях каменных рук. У кого нет денег на величественный монумент, дабы прировнять умершего отца или сына к богам, те не скупятся на земные украшения: летом приносят звездочатки, золотысячник, васильки, зимой тщательно расчищают тропинку и камень от дождя и снега.

Отношение к могилам ушедших — совесть живущих.

Не всем повезло с выросшими детьми, с супругами, что на следующий месяц встретили новую пассию, с братьями и приятелями, которые могут одарить плиту разве что брошенной на неё бутылкой.

Дальше всех стоят надгробия рабов и бедняков. Они согнулись и прижались к старым соснам. Это просто камни, подобранные на дороге. Но иногда встречаются крепкие обрамлённые плиты с высеченными ножом словами:

«Здесь лежит Линлин. Лучшая повариха на свете. Жаль, мы не успели научить тебя писать, ты мечтала об этом».

«Дорогим Бетте и Дону. Не волнуйтесь, спите спокойно. Ваших детей нашли и выкупили. Мы их не распродадим».

«Марбери. Плотник, конюх, пахарь и просто мой второй отец. Твой господин Юлиус».

Там, где вчера лежали два неотёсанных камня, сегодня стоят два серых столбика. На их поверхности прикреплён маленький железный гонг и такой же крохотный человечек с палкой, чтобы при порывах ветра хоть кто-то звенел за две души, потерянных в лихом круговороте жизни. Вместо упавших старых веток столбцы обнимали ландыши, неувядающие в течение двух месяцев, — подарок растенивика Тверея.

Уилл не до конца был доволен проделанной работой. Камни казались ему грубоватыми, дорожка не вся вычищена, не хватало таблички с именами. Но что поделать, за утро он смог заказать только это. Время поджимало, вечером он должен быть во дворце. Когда уж ему снова выдастся шанс оказаться в Санпаве? Явно не скоро и точно не с любезным до тошноты, готовым на всё из-за Нулефер и Аахена Тенриком.

— Откуда у тебя деньги на поминальные плиты? — спросил его утром Идо.

— Считай это моим жалованьем, — ответил Уилл, вспоминая с благодарностью Фредера.

Оставались считанные часы до очередной разлуки: Люси должна вернуться к Элеоноре, пока та ничего не прознала, а он на службу. Эти часы проходили за картофельным супом с беконом, который приготовила Джина покидающим её гостям. Облокотившись на оконную раму, Уилл с тоской смотрел на кладбище. Повезло же родителям Люси, говорил он, что кладбище из их дома выглядит как красивый парк. Деревья трещат и шепчутся между собой, можжевельник цветёт синими ягодами, высокий бурьян окружил ограду, скрыл старые могилы с виду и создал мираж жизни, что покорила смерть. Шорохи, шелесты, ароматы приоградных цветов или застывший белой пеленой снег — и последним пристанищем человека можно любоваться, если, конечно же, не знать, что скрывается за калиткой и протоптанной к нею людьми дорожкой.

Обед проходил в тишине. На одной стороне сидели Джина и Фьюи, прижимая к себе Люси, на второй — все остальные. Лишь маленький Майк не понимал безмолвных разговоров, переглядок, что были обращены к Уиллу. К ним же его сестра с друзьями приехала! Это же прекрасно! Он бегал возле стульев и показывал, как умеет жонглировать.

— Они могли бы гордиться тобой, — выбирая нужные слова, чтобы не ляпнуть как всегда лишнего, осторожно сказала Нулефер, дотрагиваясь да руки Уилла.

— Это не имеет значения, — он мотнул головой. — Они мертвы. Мне не интересно, чтобы было бы, если не это проклятое «бы». Мне остаётся забыть их и… жить, как я жил все этих годы без них. Без отца и матери…

Нулефер прислонила щёку к его плечу и отодвинула пустую тарелку в сторону. На что Тобиан довольно хмыкнул, а Фьюи и Джина зашептались.

— Смотрим мы, Люси, — громко сказал отец, — на твоих друзей и видим, что вы все, ребята, в надёжных руках друг у друга. Даже не страшно нам вас отпускать сегодня будет.

— Как? Сестра уезжает от нас? — к люсиному стулу подбежал Майк. — Не хочу, она мне нравится! Я хочу, чтобы мы вместе жили. Вчетвером.

Люси посадила брата на колени и отобразила улыбку.

— Майк, мы ещё увидимся. Я обещаю тебе. А так общаться будет письмами. Я часто-часто буду писать тебе. Правда, Бон?

— Правда, — ответил Тобиан. — Через меня ты можешь передать сестрёнке и подарки в том числе. Я открыт для вас, рад буду помочь. Это мелочь, по сравнению с тем, что Люси вообще сегодня смогла вас увидеть. Вот бы малерз Тенрик как можно дольше в свои ряды привлекал бы Тверея… Уж могли бы с ним снова сговориться насчёт встречи с твоими родителями. А? — он толкнул за локоть сидящего рядом Идо и мигнул глазом.

Идо кивнул, улыбнувшись. А потом неожиданно пожал плечами.

— Без обещаний. Возможно, скоро я уйду от Тверея.

Резкий ветер пробежался по крыше и окну Кэлизов, потряс кроны сосен и свистнул, поднимая ввысь опавшую хвою.

— Что ты имеешь виду под словом «скоро»? — напряг брови Тобиан. — Ты… Вы собираетесь уже скоро начать…

Стул упал, и Тобиан навис над Идо. Судя по выражению его лица, нарастающему на нём гневе, быстротечный союз между бывшим принцем и мятежником подходил к печальному концу.

Свист ветра смешался с топотом лошадиных копыт и дрязгом металлической кареты.