— Маги Зенрута, приказ от Верховной главнокомандующей Её Величества королевы Эмбер Афовийской! Подавить всеми возможными способами мятеж! — помпезно провозгласил мыслечтец и добавил чуть тише. — Командиром боем на площади Славы назначена Урсула Фарар.

Ворчание прошлось по магам, смешанное с тихим возгласом, удивление застыло на лицах. Кто? Работница завода будет ими распоряжаться?

Урсула слышала недовольные шептания. Но она не считала своими долгом отвечать на них. Оттопырила указательный палец правой руки. Потребовалось всего десять секунд, чтобы воды Ювы оказались над головой Урсулы, щупальцами окутали её руки и поразили мятежников. Удар растянулся на триста метров и вшиб двадцать людей в стену, выбив меж делом окна в парикмахерской.

— Огонь, огневики!

Приказ прозвучал глупо, некрасиво, но голос Урсулы, недопускающий хоть капельки сочувствия к врагам, сомнения в свой успех, произвёл вместе с тем ударом ошеломительный эффект.

Мятежники не слышали мысленной команды королевы. Они отважно сражались, дожидаясь похожей команды от генерала Эйдина. Они растерялись, когда маги прервали бой и поспешили в укрытие.

Адские языки пламени пронеслись незамедлительно. Маги дунули во все лёгкие, и сотни людей, забыв об убеждениях, целях, заорали оглушающими любые пушечные выстрелы голосами. За десять секунд огонь схватил их тела, впился острыми зубами в кожу и глаза. Освободители, купленные маги, солдаты Фона, солдаты Шенроха, прибывшие только что, извивались, катались по земле, мечтая об одном — сбить с себя ужасающее пламя.

Над головами несчастных парили воздуховики, держа потоками воздуха манаровских и маговских соратников, на земле своих укрывали магическими щитами огневики.

Урсула слышала крики сгораемых заживо людей. Они напомнили ей рассказы старого священника в местном храме о загробном наказании Создателей, про муки грешников, которых сжирают Псы с жестокостью, не уступающей огню. «Интересно получается, обыкновенные люди могут сильнее богов карать своих врагов. Чем же надо заслужить эдакий подарок? — усмехнулась с горечью Урсула. — Мда уж, посягнуть на придуманное самими людьми государство, которое хм… и потрогать нельзя». Висок пульсировал от раздражающей жалости. Раздражающей, подошедшей так не во время, с укоряющими словами: «Они же люди».

— Остужайте! — скомандовала Урсула.

В живые факелы полетели тоны воды из реки. Вода — лучший спаситель от огня. Но когда в умирающее, почти бездыханное тело, ударяет волна размером с него, может ли человек говорить: «Благодарю»?

«Хоть бы меня никто из знакомых не увидел», — вспыхнула, оглядываясь, Урсула. Смешно полагать, что важные для внутреннего авторитета люди ничего не узнают. Уже сегодня по стеклу и в газетах будут кричать о женщине, остановившей восстание. Но ведь хочется опустить стыдливые глаза в землю сейчас. А что случится потом… Потом и подумаю, тряслось в груди.

— Урсула… Урсула Фарар.

Джексон Марион, старый добрый одноклассник вылез словно из-под земли. На Урсулу смотрели два печальных прищуренных глаза. Скромная, надо же! — ссутуленная походка, торчащий из штанов угол пиджака и прерывистое дыхание — можно подумать, что Джексона на площадь переместил проходящий. Но видно же, он бежал! Он был поблизости. У Урсулы мерзко скрутило живот. Вот так встреча.

Джексон спешил. Ещё не раздался первый чудовищный приказ, он поймал глазами в кровожадной толпе чернявые волосы одноклассницы. Прижавшись к балкону, он с ужасом разглядывал, как воюют маги под руководством милой сердцу подруги.

— Урсула, — повторил Джексон, — Урсула, — сказал он в четвёртый раз, будто бы имя как заклятье остановит волшебницу. — Что ты делаешь?

Они стояли в пяти метрах и молчали. За спиной Урсулы маг взмахнул рукой, чтобы поймать мятежника, но быстрый поворот урсулиной головы его остановил.

— Очищаю площадь от солдат Шенроха и Фона. Как тебе мой ответ? — глухо произнесла Урсула.

— Ты не ведаешь, что творишь, — вздохнул Джексон.

Он говорил как можно громче, яростнее, дабы показать этой возомнившей себя невесть кем женщине своё презрение. Но получилось как-то тихо, размякше, с сочувствием.

— Это ты не ведаешь, Джек, — рычанием отозвалась Урсула. — Я защищаю дорогие для меня вещи. А вот ты за что сражаешься? Джек, — повысила она голос, — твои идеалы о справедливом и равном государстве никому не нужны. Хочешь установить свободу и равенство? Так это всё рухнет на следующий день.

Джексон смотрел на одноклассницу с жалостливым снисхождением. Он не боялся её силы, армии, стоящей за её спиной. Страшное случилось — друг больше никогда не станет другом. Нужно как-то оставить её, спасти крохи выживших. Да, если тут буйствует Урсула, восстание закончено — и в других районах расправляются маги. Добрый Эйдин опоздал с приказом. Хоть бы подойти поближе, вытащить из кармана заточку и всадить в шею…

— Я знаю, что равенство невозможно, — мрачно сказал Джексон. — От природы мы все разные. Ум, сила, магия, способность переступать через людей — какое тут равенство? Но равноправие это другое. Урсула, ты же боролась за него с освободителями…

— Ну и что? — резко прервала его Урсула. — Было такое в моей жизни, не буду врать, но я стёрла мечты о всеобщем благе. Меня больше беспокоит другое благо — моё. А оно идёт вразрез с миллионом твоих зенрутчан. Полтора месяца назад ты был прав, у меня нет родины. Нет и не будет, я дорожу собственным успехом и благополучием. Джексон, у тебя ведь тоже есть то, что тебе дорого — малая родина Санпава, старики тётя и дядя, Живчик. Ты, глупец, ты теряешь их из-за смутного счастья других.

— Урсула, — хрипло спросил Джексон, осторожно шагая к ней, — Уилл, твой ученик, тебе не дорог? Ты разве не испытываешь отвращение к Огастусу?

Урсула усмехнулась.

— Уилл, да, мне дорог. Но он не мой сын. Понимаешь, не моё дитя! Моё дитя — это завод, это уважение всех магов, ваших манаров. И ты прямо сейчас зовёшь меня отречься от места под солнцем, о котором я мечтала со школьной скамьи? Если так, ты идиот, Джек.

Она сверкнула глазами. Шевельнула рукой, и верёвка из воды обвила тело Джексона. Вышел слабый вздох из её груди. Бородатый чёрт заставил вспомнить не самое приятное: её собственные пламенные речи о свободе, о высшем пути, рукопожатие двадцати пятилетнему Тимеру Каньете.

И первый поцелуй в шестнадцать лет, подаренный Джексону.

Она мотнула головой и швырнула одноклассника в руки соратников, у которых были приготовлены настоящие верёвки.

Под ногами, в канализации дребезжала вода, стремясь поглотить отряды за площадью. Весь город окутал хаос: дома с повстанцами уходили под землю, огонь заглатывал улицы, лёд замораживал мятежников.

***

Эйдин тяжело вздохнул и опрокинул голову на спинку стула, когда услышал из винамиатиса:

— Они атакуют! Атакуют! Маги начали… Раун, ты болван!

Редко его называют по имени, генерал хмыкнул. Звенели другие винамиатисы, он ловко швырнул их под стол и замер в блаженной спящей позе.

— Эйдин, — встряхнула его за руку Кейра, — мы проигрываем.

— Не-а, мы проиграли, — уточнил он и покрутил пальцем перед носом соратницы. — Пушками нам не отбиться, а маги, видно, мертвы либо скованы цепями.

Кейру поразил флегматичный тон генерала. Она заметила, как ясно он проговорил «мертвы», сказанное первее до позорного плена. Другие генералы яростно кричали Эйдина, связывались с командирами в городе. А Эйдин закрыл глаза.

— Господа, как вы считаете будет лучшее? Мы сдадимся и сохраним жизнь бойцам, что стерегут нашу ставку, либо попытаемся с честью встретить плен?

— Смываться нам нужно, и всё тут! — бахнул по столу полковник.

Эйдин кивнул ему — разрешаю. Сам продолжал сидеть, не шелохнувшись. Слышны, кажется, первые крики солдат. Его маги-телохранители начинают сдавать позиции.

— Полковник Тулепс, вы сбежите, как в Анзории? — презрительно спросила вдруг Кейра. — Испугался мальчишки с ножом. Пшик — прощай, родной полк!