Элеонора не стала расспрашивать Фалиту, женщине нужны силы, чтобы утешить своих детей, не стала задавать проходящему тот же вопрос: «что произошло?», это и так ясно, копанием в восстании Бонтина исцеления не добиться. Она спросила только про здоровье, надеясь на лучшее.

— Всё плохо, не могу обещать, что ему спасут жизнь, — ответил проходящий.

— Мерзавец Бонтин! Вот мерзавец! — заквакала Фалита, утирая слёзы.

— А чего вы от него ждали, унижая и избивая? — вздохнула Элеонора. — Порадуйтесь, что других ваших детей не тронул, фанеса.

Со стены раздался какой-то шум. Элеонора вздрогнула, она забыла о висящем там стекле, показалось, что стреляют в неё. Она задрожала снова, когда повернулась на стекло. Бонтин кричал не только о себе, конорские улицы тонут в мятеже. Хоть голова была заполнена мыслями о Дрисе, Элеонора скрипнула зубами. Восстание идёт против королевы и её приближённых, а значит… значит, и против семьи Свалоу. Против Казокваров, в лоно которых она поклялась влиться. Вот твари!

— Мы не справимся одни, — вдруг от Дриса оторвалась целительница. — Рана чудовищна, всё разорвано. Мы остановили кровь, но нужны ещё руки, чтобы затянуть ткани и… — она надолго замолчала и затем понуро сказала, — и попытаться восстановить органы.

— Дриса необходимо перенести в больницу, — вставил слово проходящий. — Там больше умелых рук. Больной не дотерпит, пока мы будем всех их собирать там и перемещать сюда.

— Нет! Он не выдержит, мой сын не перенесёт магию!

Фалита выскочила с места, где стояла, и вцепилась намертво в штаны проходящего, выпучив умоляющие глаза.

Элеонора похлопала тихонько женщину по плечу.

— Фанеса Казоквар, не переживайте. Маг знает, что говорит. Он работает в больнице, он всё понимает. Дриса осторожно и заботливо доставят туда, потом вернутся за вами. Послушайте умных людей. Магов.

Элеонора прижала убитую горем мать к груди. Все последние дни, шестицы ей было невыносимо находиться рядом с этой, как звала она Фалиту, безвкусно разодетой курицей, смотреть, как та набрасывается на обеденный стол и сжирает всё на нём, кроме скатерти и столовых приборов, терпеть её выходки к несчастным невольникам. Но сейчас перед ней стояла не безвкусная тиранша, а мать, которая дорожила сыном. Такая же мать, как и она. И нет гарантий, что кто-нибудь с отцовских шахт не ворвётся к ней в дом и не выстрелит в Тину.

— Эван, помоги проходящему встать рядом с Дрисом и целителями! Целители не могут прекратить лечение даже на секунду! — повелела Элеонора, поглаживая Фалиту.

Эван вскочил от её громкого голоса, пошатнулся.

— Нора, я это… Я боюсь. Может, я помешаю.

— Тогда чего воздух портишь? — презрительно бросила Элеонора. — Пшёл вон отсюда и не появляйся, лапоть!

Если бы у неё было время, она бы задумалась, почему пытается спасти Дриса. Жалость к парню? Ни малейшего сострадания не чувствовала Элеонора. Она уважала Дриса как талантливого добытчика сероземельника, ценила его ум, но понимала, что в парне течёт казокварская кровь, пусть при ней он и не причинял боль рабам. Может, хвасталась перед Нормутом и Эваном, какое же у неё самообладание? Вот сейчас, что подумают про неё братья-Казоквары, Элеонору волновало меньше всего. Чуть позже она вспомнила своих родителей. Оделл и Ханна так воспитывали дочерей, что в смерти все были равны — любимые и ничтожные — и допустить чью-то смерть даже в мыслях сёстры страшились и презирали.

Стоя над почти бездыханным Дрисом, Элеонора показывала руками, куда необходимо подвинуться целителям, чтобы всех их разом смог переместить проходящий. Несмотря на умирающего на глазах парня, она думала о сестре. Родители и дочка в порядке, но эта бестолковка обязательно ведь побежит к Фарар и Уиллу, королевским приспешникам! Ну не дура ли?

Да вот же по стеклу показывают, улицы полны Бонтинами, озлобленными, мстящими. Это только генералы красавцы и люди хоть какой-то чести, пусть посмотрит на рожу предводителя освободителей.

Элеонора слабо услышала со стены имя и фамилию. Тимер Каньете. Что? Ничего себе! Это тот сосунок…

Она впилась глазами в стекло, но картина с площади Славы перенеслась на улицу Циркачей. Какой-то королевский мыслечтец с винамиатисом хотел показать зенрутчанам зверства и ужасы генерала Шенроха. Как по заказу в этот миг пуля, выпущенная револьвером Шенроха, пробила голову солдату.

Взгляд устремился на невзрачного мужчину, который стоял за спиной генерала и вдруг исчез. Появился через миг возле какого-то бунтовщика и оттолкнул его от вражеской сабли. Не может быть…

Круглое лицо, это быстрое перемещение, задумчивые и отважные голубые глаза… В Элеонору словно ударил раскалённый штырь.

Это он! Идо Тенрик, заставивший её ненавидеть магию и магов. Человек, из-за которого она убила своего нерождённого первенца.

***

Филмер, отбив нападения армейцев за углом улицы Йосема, благополучно въехал на площадь Славы. За его пятнистым конём-метисом шло два полка: центральный полк Эйдина, коим руководил в данный час Фон и люди Брас. Перед взором Филмера раскрылась чудовищная схватка, которую он не видел со времён Анзорской войны. Освободители, отчаянный смелый отряд, живущий десятилетия в тени Зенрута, не жалели сил и оружия, отдавая последние искры отваги на победу. Но они отступали. Армия Зенрута сохраняла своё звание сильнейшей.

«Военные должны сражаться с военными», — нахмурил брови Филмер.

— Капитан Хэнс, идите на левое крыло дворца. Капитан Китсон, вы на фасад, — обратился он к подчинённым. — Сержант Нэйбар, на вас пушки — они должны быть уничтожены. Магов касается тоже самое, если возникнет угроза, в плен не брать — расстреливайте на месте.

Не нужно было вглядываться в толпу, рыскать в ней, связываться с Эйдином — Филмер сразу увидел Тимера. Ожесточённый, разгорячённый от крови врагов освободитель рвал всех на своём пути. Эйдин говорил, что Тимер стоит в конце площади, рядом с улицей многочисленных магазинчиков, ресторанов, салонов, но к прибытию Филмера тот смог преодолеть пятьдесят метров, не взирая на врагов. Над Тимером летала Делия, уберегая его от пули.

— Каньете! — примчался к нему Филмер, рискуя попасть под вражеский огонь. — Мы прибыли. Половина города подвластна Шенроху и магам, нам остаётся…

— Благодарю, Фон, — кивнул Тимер и позволил на минуту короткий отдых, пока его прикрывали солдаты полковника. — Теперь-то с вашей помощью мы уничтожим зенрутских собак в мундирах.

— Каньете, — крикнул Филмер, — вы забываете нашу цель! Мы не хотим уничтожать солдат, которые всего лишь выполняют приказ. Наша задача заключается в следующем: отбить дворец, схватить королеву и министров.

— Угу, понял, — пробурчал Тимер и косо бросил взгляд на полковника.

Филмер встрепенулся. Эти глаза! В них отсутствовал человек, был только зверь, хищник, вышедший на охотничью тропу. Филмер думал, надеялся, что с окончанием Анзорской войны он не увидит больше ярости, перворождённой ненависти и жажды убийств. Оказалось, надеялся напрасно. Освободители были двойниками анзорийцев. Дикими безжалостными людьми, видевшими перед собой только смерть. На восстание не пришли освободители из отряда, которые занимались проповедями о свободе и равенстве. Здесь сражались люди, ни разу не попадавшиеся Филмеру на собраниях против рабства, — те миротворцы остались в своих домах. Дикари — так окрестили сегодня утром в стекле воюющих на площади Славы освободителей.

«Провались, Каньете, сквозь землю. Кто тебя создал?» — разразился Филмер. В битвы не до пустых размышлений, но полковник попытался припомнить прошлое Тимера. Оно было покрыто мраком. Ни детства, ни юности. Тимер вышел в свет лишь, когда Грэди и Линда основали отряд освободителей. «Откуда в тебе ненависть ко всему зенрутскому?» — последний раз призадумался Филмер.

Его войска подбирались ко дворцу. Полковник, сопутствуемый охраной, на красавце-коне ехал во вторых рядах. Он не стрелял, он отдавал приказы и вёл за собой полк. Филмер, как и его близкий друг Эйдин, не хотел проливать кровь, от которой ему было дурно. Даже пройдя всю Анзорскую войну, полковник продолжал её страшиться. «Хотя видел ли я войну?», — часто спрашивал себя Филмер. Он, как командир, просидел весь год в ставке, метался на переговоры с послами по зенрутской и анзорской столицы. Перед его глазами не исчезали тысячи жизней, потому что Филмер призывал правителей к миру. Он гордился незапачканными в крови руками, хвастался своим миролюбием. Но в последние годы стал понимать, как ничтожны его мечты. Возьми любого солдата, крестьянина, оставшегося без дома из-за пушечного ядра, он расскажет про мир гораздо больше, чем он, воспитанный в духе любви Филмер Фон.