– Ладно, Смирнов. Я о тебе наслышан, ты командиров никогда не обманываешь. Не обманываешь ведь?

– Никак нет!

– Молодец, Смирнов. Начкар вернется, ты ему пронаш разговор не болтай. Я по секрету тебе скажу, Смирнов, родственник он мне, этот Бородулин. Ну, оступился парень, ну, положено наказать, понимаешь, а сердце-то ведь не на месте. У меня ведь тоже есть сердце, сынок. Легко, думаешь, нам, старшим офицерам? Ну, понял меня?

– Так точно, товарищ полковник! – расслабившись, начал фамильярничать Смирнов. – Да вы не беспокойтесь, всё будет в порядке.

– У меня служба такая, Смирнов, обо всех беспокоиться, – вздохнул Тихон. И, опять подпустив строгости, добавил: – Ну, выполняйте распоряжение, рядовой.

Из летящей уже на аппарат трубки донеслось гаснущее:

– Есть, товарищ….

И только тут весьма довольный собой Тишка увидел стоящего в дверях кабинета подполковника Марконина.

Радионяня грустно улыбался и качал головой.

– Ох, и бедовый ты, старший сержант. Ох и бедовый. Мало того, что товарища подставил, так и сам чуть под молотки не попал. Ты хоть, дурак, понимаешь, что могло бы быть, если бы ты сейчас залетел?

Тихон понял, что опер не будет его сдавать. И нерешительно улыбнулся:

– Сам погибай, товарищ подполковник, а товарища выручай, как говорится…

– Нечего подставлять товарища было! Кто тебя просил в опись этот чёртов подсолнух вносить? Идиот!

Марконин скрылся в кабинете, гулко хлястнув металлической дверью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

В помещении первого караула творились странные вещи. Отдыхающая смена вертелась на топчанах, вслушиваясь в долетающие из-за двери звуки. Вопреки старой армейской поговорке «солдат спит, служба идет», никто не спал.

Бодрствующая смена передвигалась по караульной на цыпочках. Часовой примыкающей к караулке гауптвахты, против обыкновения, не трещал через решетчатую дверь с сослуживцами, а забился в самый дальний от двери угол арестантского коридора и помалкивал. Молчал и телевизор. В душной атмосфере казенного дома плавало ожидание чего-то неизведанного.

Дело было не в перспективе проверки командира части, не во внеплановой «тревоге» (о которой, как и обо всех внеплановых мероприятиях, в армии становится известно минимум за неделю). Причиной был начкаровский кисель.

Два дня назад Серега Курманаев, разводящий первого караула, гасясь от ПХД в автопарке, увязался с прапорщиком на медсклады. Они представляли собой отдельную часть, стоящую километрах в пяти севернее военного городка, и охранялись полусотней солдат-срочников. Контролировали солдат два десятка офицеров и прапоров, контролировали слабо, ибо под рукой у контролеров всегда был стратегический запас чистейшего медицинского спирта. За этим-то спиртом Серега с прапором и нагрянули: у командира полка намечался юбилей, шли соответствующие приготовления.

Пока прапор о чем-то толковал с завскладом, Серега разговорился с часовым. Между делом пожаловался ему на невыносимую уставщину, постоянные караулы и вечные напряги с начкаром и проверяющими.

Часовой, слыхом не слыхивавший про обязанности часового и прочую караульную муть, посочувствовал Серегиному горю и вынул из кармана горсть таблеток.

– Это, – доверительно сообщил часовой, – со складов наших. Бери, не боись. Но если пару схаваешь, мультики пойдут летать-колотить! Так что на посту не хавай.

– Да ну, – не поверил Серега, – что это за колеса такие на военных складах… Гонишь, поди?

– Ну, если не надо, давай обратно, – обиделся часовой, – самому пригодятся.

Серега не отдал – и часовой, для приличия побухтев, продолжил рассказ:

– Говорю тебе, специальные таблетки. Вот идешь ты, скажем, в атаку, с автоматом наперевес. Знамя, все дела, ленты пулеметные крест-накрест, как у революционного матроса, «ура» кричишь, буром прешь на врага…

Пока часовой разворачивал в своих фантазиях безумную картину наступления, наблюдательный Курманаев понял, что таблетки на самом деле действуют, а инструкция не применять их на посту содержит, судя по всему, исключение для самого рассказчика.

Тот, между тем, продолжал:

– И тут – бац!.. ты на мину наступаешь. Ноги нет, ясное дело. И яйца до земли висят. А товарищи твои прут в атаку, им не до тебя, летать-колотить. Им надо врага в бегство обратить, догнать его, в паштет его измельчить!..

Курманаев убедился, что таблетки имеют очень даже позитивный эффект и что часовой реально гонит.

– Ты, это, – обратился он к часовому, – давай про колеса рассказывай.

Часовой продолжил:

– Ну, короче не до тебя пацанам, они в наступлении. А тебе чё делать? Ну, что ты обгадился – это вопрос решенный. Лежишь ты, значит, в чистом поле, осколки над тобой летают, пули воют, ногу твою вместе с сапогом за километр от линии фронта закинуло. Кровища из тебя хлещет фонтаном. В общем, один сплошной облом. И чё тебе делать?

– И чё мне делать? – озадачился порядком пригруженный Курманаев.

– А вот тут-то эти колесики и сыграют добрую службу. Глотаешь ты пару таких таблеточек – и сразу перед твоими глазами всплывает плакат из класса в учебке. Делаешь себе перевязку, культю жгутом перехватываешь, чтоб кровь не терять, бинтуешься, а все остальное, что оторвало, кладешь в карман, пригодится еще. Тут самое главное, что таблетки блокируют болевые центры и нервные окончания. То есть тебе реально не больно.и ваще всё пофигу. Лежишь ты себе на поле боя спокойно, не психуешь, дожидаешься, когда тебя сестрички из медсанбата на носилках вынесут…

– Ну, а мне-то сейчас чё? Предлагаешь этих колес сожрать полкоробки и забить на службу, что ли, до самого ДМБ? – не унимался Серега.

Часовой тяжело вздохнул.

– Ну, пацаны… Вам, видать, там на самом деле уставом все мозги повышибало. Я тебе говорю: две схаваешь – это мультики! А если одну схаваешь и кипятком запьешь – конкретно срубает в сон, как с пачки валерьянки. Ты растолки и подсыпь начкару в чай!

Глаза Курманаева хищно загорелись.

2.

Начальник караула, майор Потапенко, являл собою яркий образец служаки-офицера, исполнительного, старательного и тупого. Имея, по выслуге, майорское звание, он не продвинулся далеко в должности, поскольку не мог решать сложные системные вопросы, но азы службы усвоил хорошо. Его тупость и ретивость, его желание буквально по пунктам следовать уставу, исполняя все положения даже вопреки логике и здравому смыслу, были настоящим бичом для солдат.

При этом он не был ни садистом, ни садомазохистом, наслаждения от своих действий по службе не испытывал. Но никогда и не рассуждал по поводу сделанного. Надо – значит надо. Так велит устав.

Должность Потап занимал скромную, был заместителем командира роты. Караул, вотчину молодых лейтенантов, он считал обыкновенной военной лямкой, нисколько не помышляя о выполнении обязанностей, более приставших его званию.

Когда ему присвоили звание майора, командир части был в крайнем недоумении: как же это допустили? Поговаривали, он устроил большой разнос начальнику строевой части по поводу того, что тот вовремя не притормозил Потапенко. Командир пыхтел, надувая щеки, и орал на кадровика:

– Ему же теперь под звание должность надо, а куда я эти сто двадцать килограмм с гирей вместо головы пристрою? Ты что – не мог дождаться моего перевода? Тогда бы и творил, что хочешь!

Кадровик оправдывался:

– Вы же сами подписали представление к 23 февраля…

– Мало я бумаг подписываю? Смотри, Потапенко этот будет на твоей совести!

В итоге Потап остался служить в должности, на которой и капитаны-то считают, что она им маловата.

В караульном помещении при Потапенко царила хирургическая чистота, а в порядке несения службы – жесточайший, незнакомый даже педантичным немцам регламент. Положения устава караульной службы при нем соблюдались неукоснительно. Потап лично, вместе с разводящим проверял каждую смену, каждую печать на охраняемых складах, каждый подсумок каждого часового. И если в подсумке обнаруживались сигареты или иные запрещенные на посту вещи – заносил обнаруженное в журнал, нисколько не заботясь о том, был ли подчиненный из его роты, либо из чужого подразделения. Устав есть устав.