Ночью он мог запросто пойти по постам, без разводящего и без фонаря, а после окрика часового «Стой, кто идет?» норовил спрятаться за угол. Так, выдавая себя за нарушителя, он проверял порядок действий постовых. Конечно, легко мог при этом схлопотать и пулю, но был уверен, что именно так и стоит проверять бдительность на посту.

Все, от солдата, до командира части ставили ему один диагноз – долбонавт.

Подсыпая Потапу в кисель порошок, полученный в результате измельчения одной из чудесных таблеток, сержант Курманаев лукаво ухмылялся, предвкушая удачный караул.

И напрасно. Серегиным видам на спокойное несение службы не суждено было исполниться. Попав в здоровый, не загаженный никакими стимуляторами организм майора (тот не пил и не курил), снадобье произвело совершенно иной эффект.

Потапенко не заснул. И даже его тяга к порядку и выполнению предписаний устава никуда не улетучилась. Но зато она приняла иные формы. Если раньше майор нес службу как набравший ход скакун, несущийся вперед не разбирая дороги и не замечающий препятствий, то теперь он начал вести себя как молодой необъезженный жеребец.

Что делает напоенное росой и опьяненное свежим воздухом молодое животное? Оно удивленно и радостно открывает новые возможности своего тела – внезапно взбрыкивает, прыгает козленком, вдруг отскакивает, на манер африканской газели, резко вбок, а затем припадает на передние ноги.

Его восхищает полет бабочки – и оно пускается за ней вдогонку, пытаясь повторить причудливый танец насекомого, его пугает прожужжавший над ухом шмель – и тогда животное начинает носиться полукругами, вдруг останавливаясь и увлекаясь колыханием травы.

Стремглав сорвавшись, мчится оно, раздув грудь на встречный ветер, словно предлагая тому помериться силою в бесшабашной схватке. Опять замирает и напряженно стрижет ушами. В одну секунду взрывается и вертится вокруг себя, пытаясь достать зубами хвост. Валится на траву и, ужаленное пронзившей мышцу судорогой, вскакивает в дыбы. Ржет, опрокидывается на спину, опять вскакивает, лягается задними ногами и вдруг начинает смиренно есть травку.

Буйная, неисчерпаемая энергия животного ищет выход в физических упражнениях: тело его пытается подчинить себе гудящую в нем силу, и в этом противоборстве рождается совершенство красивейшего создания природы.

Но это животное. А в случае венца творенья, майора Потапенко, новое нечто подействовало скорее не на физические свойства, а на мозговую деятельность. И стало причудливо влиять на заложенные в мозгу офицера стереотипы, странным образом ослабляя одни и усиливая другие, резко потом всё смешивая, меняя местами и создавая новые пропорции…

В новом состоянии майорова исполнительность и страсть к порядку нисколько не канули в объятья Морфея, как ожидал того Курманаев, но почему-то вдруг ограничились размерами караульного помещения.

Если раньше Потап постоянно ходил проверять посты (предоставляя тем самым хоть какие-то минуты отдыха людям, находящимся внутри караулки), то теперь он, словно паук в паутине, прочно обосновался в помещении.

Он начал перемещаться по нему по-паучьи деловито, странными зигзагами. Появлялся в сушилке, а через секунду уже громыхал у пирамиды с автоматами. Только что голос его был слышен в туалете, где он заставлял посыпать хлоркой пол, а спустя минуту уже строил бодрствующую смену и проверял чистоту сапог. Еще через пару минут его обнаруживали надолго окаменевшим в роденовской позе на топчане, в комнате начальника караула.

Внезапно какая-то вспышка озаряла майоров мозг: он хватался за телефонный аппарат и начинал звонить по постам, проверяя несение службы. При этом посты он обзванивал не подряд, а по какому-то сложнейшему, ему одному ведомому алгоритму: первый пост, за ним тотчас третий, немного подумав, снова первый, второй, четвертый, второй, первый, снова первый, потом (видимо, вспомнив про пятый) звонил туда и орал на часового за то, что тот слишком долго подходит к трубке, вопил, что он, Потапенко, уже устал крутить рычаг…

Закончив обзвон, вызывал выводного. Посмотрев на того, отпускал восвояси, сразу после этого вскакивал и мчался за ним через всю караулку, но оказывался почему-то в сушилке. Орал оттуда, вызывая разводящего и требуя принести ему туда устав. Потом опять проверял чистоту сапог.

Построив весь личный состав (приказав при этом разбудить и отдыхающих),надолго исчезал вдруг на гауптвахте, разглядывая в глазки арестованных. И столь же внезапно начинал пересчитывать огнетушители, сверяясь с описью. Потом, распустив так и не проверенных бойцов, опять мчался к телефону – и звонил в штаб, дабы узнать, на месте ли боевое знамя. В совершенно неурочный час звонил с докладом дежурному по части.

В этой суматохе он не забывал о смене часовых. Сбивчиво инструктировал заступающую смену, ходя с каждой на заряжание оружия и зачем-то заряжая и разряжая свой собственный пистолет.

Он то орал на всех, то добродушно называл «сынками». Очутившись у боксерского мешка, сразу же начинал отрабатывать приемы и блоки, то подскакивая, как павиан, то, подобно кошке, замирая на половине хода. Вдруг он оказывался за столом и, схватив листок бумаги, делал неразборчивые выписки из устава. Поминутно ходил мыть руки, подозрительно оглядывал углы. Запретил личному составу смотреть телевизор, но зато разрешил играть в шахматы, которых в карауле отродясь не было.

Караул тихо охреневал от происходящего. Кое-кто был посвящен разводящим Курманаевым в причины такого поведения начкара, но большинство, особенно из числа молодых, не понимали, в чем дело. Духи суматошно носились по всему помещению, усердно вытирали несуществующую пыль, равняли по нитке мебель, чистили сапоги, подметали крыльцо и были уже вконец замотаны.

Особенно доставалось рядовому Смирнову, который вследствие злой путаницы с листами нарядов залетел через сутки не в свой караул. Он уже четыре раза драил очко. Протер все стекла, перемыл всю посуду, высушил тряпки и теперь мыл пол.

Серега Курманаев колебался. Его терзали воистину гамлетовские сомнения: подсыпать начкару в питье еще одно колесо, или терпеливо дожидаться, когда того отпустит.

Для такой тревоги были все основания. Постоянно ходящие с Потапенко в караул солдаты уже знали, как нужно от него гаситься, как под него подстраиваться, были готовы к его придиркам и, хотя и находились сейчас в тихом шоке от его внезапного преображения, как-то интуитивно все равно выскальзывали из-под раздачи. Кто-то хуже, кто-то лучше, но все приспосабливались.

Недотепа же Смирнов, совсем недавно вообще не представлявший, что собою представляет майор Потапенко, постоянно попадался под руку. Помимо природной кротости, он обладал еще, на свою беду, и редкостной исполнительностью: не мог возразить, не мог схалтурить, не мог зашланговать.

Потап, уже попутавший всё на свете, постоянно его напрягал, заставляя убирать то здесь, то там. Смирнов, отстоявший смену на посту, должен был уже спать, но вместо этого отлетал, прибираясь, и бодрствующую смену, и половину своей отдыхающей. Поздно заметивший это Курманаев чуть не силой отправил его на топчан.

Взять тряпку в руки Серега заставил какого-то черпака. Тот зло сверкнул глазами на легшего отдыхать салабона, но все-таки продолжил мытье пола.

До конца отдыхающей смены оставалось только полчаса. Ине выспавшемуся Смирнову вскоре пришлось снова отправиться на пост.

Поразмыслив, Курманаев решил дождаться, когда начкара отпустит. Кроме того, он решил, что не стоит будить лихо, пока оно тихо – и спустил все оставшиеся таблетки в унитаз.

3.

После отбоя на втором этаже учебки, в казарме второй батареи, собралась довольно-таки многочисленная компания. С первого этажа подтянулись Тихон и Виталик, со второго – все местные сержанты. Подвалил и с десяток сержантов из других батарей – третий, четвертый, пятый этажи. Все пришли, чтобы посмотреть видак.

Здесь, на втором этаже, помимо собственно казармы находились владения начальника учебки, канцелярия, оружейная комната, и «красный уголок». Красным уголком он назывался для красного словца, а по сути это была неплохая бильярдная с внушительных размеров бильярдным столом и телевизором.