— А что такое жизнь, Фэш? И разве есть она у демонов?

— Жизнь — это не три этапа: детство, молодость, старость. Не строй из себя несмышленого ребенка. Это чувства, это эмоции, это воспоминания и опыт.

— Но что все это перед бессмертием и вечностью?

— Вот я и хочу показать тебе.

Он так же незаметно выскользнул за дверь, как и появился. Эта встреча была словно призраком, нелепым миражом, которого и не существует вовсе. А ведь они должны были обсудить серьезные вещи, новую войну, что уже на пороге. Но они вновь размениваются на глупости, на нелепые детские игры, что свойственны только лишь подросткам.

Василиса сделала глубокий вдох и, постаравшись абстрагироваться, вновь потерялась в сюжете скучного романа.

*

Василиса проснулась от обжигающего холода. Капли ледяного пота стекали по спине и лбу. Невероятный, всепоглощающий ужас накрывал ее лавиной воспоминаний. И она давила, душила, погребала под собой.

По щекам текли слезы. А во рту было удушливо-сухо. Василиса нетвердо встала, распахнула двери покоев и побрела в сторону кухни, надеясь не затеряться в коридорах Кровавого замка.

А он все тут же, будто знал, будто только ее и ждал. Перед глазами — глаза. Улыбка — укус. Да, медленная, сладкая боль — укус — чтобы еще глубже, еще больнее. Но так до одури нежно, заботливо, ласково, словно говоря: смотри, я рядом, я всегда рядом, я помогу, я спасу тебя.

Василиса задыхалась. Она забыла, как дышать. Перед глазами были только смерти — сотни, тысячи, миллионы чужих смертей, тех, кто погибал за нее и ради нее. Родных и близких. И глаза, всегда, всегда они разные.

У кого-то обреченные, пустые, выцветшие.

У кого-то яркие, горящие гневом, силой, самой магией.

У кого-то пропитанные любовью, нежностью. И болью. Везде, везде, где эта проклятая любовь — боль. Василиса знает не понаслышке.

У кого-то изумрудно-зеленые.

Или охристо-карие.

Или небесно-голубые.

Или стальные, серые.

Но всегда, всегда живые, в отличие от ее собственных.

И сейчас — сейчас тоже живые, такие невероятно родные, и на дне радужки плещутся чувства, оголенные до неприличия эмоции.

— Дыши, — горячий терпкий шепот на ухо. — Дыши, Василиса. Медленный глубокий вдох и резкий выдох. Давай, ну же, повторяй за мной.

Чужая грудная клеть ходит ходуном прямо за спиной. И сердце бьется, точно пойманная птица.

Дыши, дыши, Василиса.

Так нужно, необходимо.

И Василиса делает глубокий вдох. Резко выдыхает. Потом медленнее, спокойнее, ведь за спиной — чужая грудная клеть. Почти тетрадная. Василиса представила, как выписывает на ней поцелуями строчки из известных стихотворений о любви.

Всегда такие похожие и такие разные.

Чтобы запомнить. Все это — запомнить.

Создать новые воспоминания, пропитанные чувствами.

Фэш просто молча обнял ее, дождавшись, пока успокоится окончательно. Проводил обратно в покои, налив в хрустальный бокал вина из бара в кабинете ее отца.

— Для успокоения, — выдохнул он, бледно и как-то слабо улыбнувшись. Устал, от нее, верно. Она тоже от себя устала уже.

Вино было терпкое, сладкое, чуть пряное.

Василиса села на кровать, скинув с ног теплые вязанные носки. Осторожно пригладила растрепавшиеся волосы и сделала еще один глоток.

Ей было безумно холодно после очередного ночного кошмара, и, — Фэш угадал, — вино было самым подходящим плацебо в данной ситуации.

Фэш всегда угадывал.

Оказалось, шторы в ее покоях были задернуты не полностью. На дне бокала танцевало дрожащее отражение полумесяца.

Василиса вдруг заглянула прямиком Фэшу в глаза.

Он осторожно улыбнулся. Василиса тут же решила проверить, да, его улыбка была со вкусом все того же вина. Он не ответил на ее поцелуй, но этого и не требовалось. Василисе казалось, что она сама сейчас тот полумесяц — дикая, холодная, но одновременно теплая, неукротимая, языческая богиня, неподвластная простым смертным.

В тот момент ей показалось, что она ж и в а я.

Танцуй, танцуй, полумесяц.

Она обняла родного и ранее столь любимого демона крепче, прижалась к нему, поцеловала еще раз. Фэш вдруг показался почему-то облаченным в пламя. Не просто горячий, безумно обжигающий, вдруг повторяющий ее дикий танец. Его глаза почти черные, как и вино в бокале, ответные поцелуи нежные, такие, как несколько лет назад. Безумные, но осторожные, теплые.

Фэшиар Драгоций — одно сплошное противоречие, короткое резкое «но» в предложении.

Василиса в нем же — восклицательный знак.

Танцуй, полумесяц.

Фэш неосторожно стянул с нее шелковый халат. Слишком чувственно, слишком ярко, слишком остро. Холод облизал ее обнаженное тело на смятых простынях. На губах Фэша — капли вина и улыбка.

Это безумие.

Это… страсть?

Он поцеловал ее, спустился к шее, укусил, повторил осторожно: поцелуй — укус — безумная нежность. Василиса вновь забыла, как дышать (но уже не от кошмаров).

Дыши, дыши, Василиса.

Танцуй, танцуй, полумесяц.

Это пропасть, а в ней — дикое, неукротимое, обжигающее пламя.

Фэш пах серой, чернилами и мятной зубной пастой. Он пах лесом, солнцем и грозой одновременно. Озоном и пеплом. Сплошное противоречие.

Василиса вдруг застонала, когда мурашками покрылась бешено-вздымающаяся грудь от чужих поцелуев. Этот звук настолько незнакомый, настолько непривычный, что она на секунду замерла.

Голова — кругом, мысли спутались, пока вино в жилах срывало все рамки.

Перед глазами — глаза. Или звезды? Или пламя?

Не разобрать. Мир закружился, потерялся, Василиса потерялась.

Фэш поцеловал ее острые торчащие ребра, выпирающие тазовые кости и наконец спустился ниже. Горячее дыхание обожгло, и Василиса задохнулась от эмоций. Впервые за долгое время.

Внутри скрутился тугой узел, комок из страсти и желания, испытываемых ею впервые. Она даже не знала раньше, каково это.

Теперь знала.

Обжигающе горячо.

Танцуй, танцуй, полумесяц.

Этот демон такой же дикий и безумный, как и она. Он будто пытается выпить ее до дна, сводит с ума своими прикосновениями и этим чертовым языком, творящим такие чудовищные вещи. Чудовищно-прекрасные, черт возьми.

В глазах Фэша — небо. Дикое, ночное, чернильно-черное. Она посмотрела на него сверху вниз, впилась пальцами в кудрявые волосы, прикусив губу.

И вдруг резко распахнула глаза,

потерявшись

окончательно.

Через секунду пришло подростковое смущение. Оно ударило промеж крыльев так, что Василиса задохнулась. Фэш улыбнулся так же смущенно, лег рядом, накрыл тяжелым теплым одеялом.

— Я люблю тебя.

Василиса замерла, сжалась в комок, потерялась.

— И я буду рядом. Мы разберемся со всем этим вместе.

В м е с т е.

Какое прекрасное слово.

*

Яд, боль, страх — вот что приходит с дневным светом. Василиса осторожно встала с кровати, отыскала в шкафу большой длинный свитер с высоким горлом, натянула его, почти брезгливо поморщившись при виде алых пятен почти по всему телу.

Этот поступок был таким глупым, таким невероятным для нее, что стало страшно. Впервые в жизни она испытала страсть. Она испытала хоть что-то.

И это ей так понравилось, что до безумия пугало.

Это было так дико, так невероятно, так на грани, что на выдохе забываешь собственное имя и теряешься в ощущениях. Горячо, ярко, пьяняще.

А теперь Василисе стыдно даже в глаза ему смотреть, потому что это она, она не совладала с новыми испытанными эмоциями, потерялась.

Страсть была, и правда, как глоток вина. Пьянящая, сладкая, пряная, в какой-то момент — острая. В ней теряешься и тонешь.

Забываешься.

Стонешь.

Василиса непроизвольно покраснела, захватила со стола вчера так и не дочитанный роман и пошла в комнату к Николь. Там думалось легче всего.

Там даже дышалось легче.

Николь мерно дышала, спокойно улыбаясь во сне. Она была солнечным лучиком во мгле ее существования. Милая, маленькая, чистая и невинная, но уже такая взрослая, потому что пережила самый ужас войны.