— Мы, многоуважаемый лорд Драгоций, собрались на выписку и в небольшое путешествие, одобренное мистером Лазаревым. Повелительнице стоит сменить обстановку, чтобы окончательно пойти на поправку. Это подтвердила целительница, что лечила ее все это время. И вообще, путешествие — самое лучшее, что может быть, пока есть такая возможность.

Неловкое молчание повисло в воздухе. Оно буквально хрустело и потрескивало от электричества, как оголенные провода, и Василиса поежилась, сильнее закутавшись в пуховое одеяло.

Ей снова было холодно. И внутри, и снаружи.

— Прекрасно, — процедил Фэш сквозь зубы, пробурчав что-то еще. И куда девалась вся выдержка истинного аристократа? — Не могли бы вы оставить меня наедине с Повелительницей на несколько минут?

Нет.

Нет-нет-нет.

Черт, Маар, даже не вздумай, не смей, не смей. Фэш раздирал ее взглядом до крови, до мяса и костей, остервенело так, будто когтями. Было и больно, и грязно, и противно от одного только взгляда. Злость вскипала внутри чуть шипучей лавиной, так похожей на ненависть. Полусладкая, полугорькая, полутерпкая, вся такая наполовину. Взгляд Фэшиара Драгоция туманил ее мысли, заставлял сбиваться и путаться, потому что ну нельзя, нельзя быть таким тяжелым и грозным, таким сверлящим и темным.

Почти пугающим.

Маар молча распахнул стеклянные двери и покинул палату.

Василиса сжалась, как могла.

Вот оно как все, оказывается.

— Нам нужно с вами серьезно поговорить, леди Огнева. Желательно прямо сейчас, но… как вам угодно, — Фэш устало вздохнул и потер переносицу.

— Сейчас не лучшее время, — сказала она тихо слабым голосом. Ей все чаще казалось, что она становится похожей на призрак. Ребра и тазовые кости выпирали, ключицы и скулы стали видны отчетливо, кожа словно истончилась и еще сильнее побледнела, а под ней виднелись переплетения чернильно-синих вен. Еще синяки под глазами и вечная усталость.

Василиса до отчаяния надеялась, что сегодня все это прекратится наконец. Надежда цвела в ее сердце, дарила какое-то странное умиротворение, больше похожее на смирение. И думалось — будь оно что будет, главное, чтоб было хоть что-то.

— Хорошо, — Фэш, кажется, тоже был пропитан этим смирением. Оно забивалось в рот и в нос, пропитывало горло и легкие, текло по венам и артериям, пряталось где-то в сердце. Оно везде было, куда дотянуться могло.

Это смирение — и с тем, что война, и с тем, что Василиса медленно угасает, кажется, и с тем, что мир пресный и монохромный, и нет в нем ни чувств, ни эмоций. Для нее — уж точно.

— Но… завтра, — почти прошептала Василиса, отворачиваясь.

— Завтра, — выдохнул успокоенное Фэш и покинул больничное крыло. Она бы тоже хотела, правда. Желательно, навсегда.

Потом зашел Маар, потом снова были сборы, а после весь мир круговертью завертелся. И снова то белое помещение, и его яркий блеск буквально раздирает глаза, пробирается под кожу.

Под воспаленными веками — слезы. Потому что в мыслях все, кого ей не удалось спасти, все, кто умер из-за нее и ради нее. Все те, кто пожертвовал собой ради нее.

Глупые-глупые-глупые.

Было бы из-за кого жертвовать.

Маар вел ее под руку, сжимая другой ладонью сумку с ее вещами. Белое помещение казалось бесконечным. Двери. Вокруг их несметное количество, что не сосчитать. Но в этот раз даже не страшно почти, ведь рядом снова Маар, снова он указывает путь и ведет, ведет.

Как бы эта дорога не завела в тупик.

«Что ты выберешь?»

Снова этот голос в голове, голос Маара Броннера, что, оказывается, хранитель этого места и чуточку ее родственник. Ну, в какой-то степени.

«Василиса, что ты выберешь?»

И ничего. Только голос в голове. Она снова одна, никого рядом. Белый цвет ослеплял.

«Василиса, выбирай! Только от тебя зависит, что будет дальше!»

Она устала. Устала от того, что от нее что-то там зависит, только от нее одной. Всегда одна, и никого рядом. Не на кого опереться, некому довериться. А ей, быть может, страшно. И хочется побыть маленьким ребенком, подростком Василисой Огневой, у которой рядом ее Лешка и ее Марта, надоедливая школа и еще много-много времени на то, чтобы повзрослеть.

Бесконечность, на бесконечность помноженная.

Василиса просто закрыла глаза. Маар, эй, ты же помочь обещал! Снова обманул? Снова… снова она одна, да?

Все они врали и врут. Все, кого она выбирала, кому научилась доверять, кого полюбила.

«Выбирай!»

И она выбрала. Ту дверь, за которую взгляд цеплялся чаще всего.

Это… это была та самая дверь, через которую она попала в Преисподнюю, с которой все началось.

И, кажется, которой все и закончится.

Василиса стояла перед своим проклятием и спасением одновременно. Мир вдруг стал алым. Дверь была резная, изящная и красивая, из красного дерева, она прямо манила демонессу к себе, та словно кожей чувствовала необходимость повернуть ручку и узнать, что там, по ту сторону. Какие тайны хранит то неизведанное, что там, за резной древесиной прячется. Что-то древнее, пугающее, заставляющее трепетать и кожу покрываться испуганными мурашками.

Что же ты откроешь в этот раз? Как вновь попортишь мою жизнь, чертовка?

Василиса ухватилась за резную ручку, потянула и шагнула внутрь.

*

Руки дрожали, как и картинка перед глазами. Она была нечеткая, то и дело смазывалась, но этого хватало, чтобы Василиса могла рассмотреть зал, в котором оказалась. Он снова белый был, но рядом сидел Маар. Зал был пустой, совершенно пустой, будто нежилой.

Как… как темница.

— Маар?

— Ты не такая, как мы, Антихрист. Ты — нечто другое. Мы ошибались, слишком сильно ошибались. Но Высшие милосердны. Мы позволим пройти тебе обряд очищения, но за результат отвечать не в силах. Ты — другое, нечто столь же сильное и могущественное, как мы, но нам противоположное, — взгляд Маара был затуманен, и говорил он заторможено. Это словно не он был.

Его глаза были затянуты белесой дымкой, и это до ужаса пугало.

Василиса вдруг поняла. Маар… он был проводником для кого-то другого, для кого-то, кто был не в состоянии поговорить с Василисой так. И он мучал Маара.

— Ты сделала не тот выбор, что сделали бы Высшие. Ты — другое, — вновь повторил голос.

И Василиса поморщилась.

— Да поняла я уже. Проведите наконец этот обряд очищения да освободите Маара.

Маар-не-Маар поморщился на ее неуважение, помог ей встать и повел прочь из пустого белоснежного зала.

Василиса вдруг обнаружила, что оказалась абсолютно обнажена. И пол под ногами мраморный, кое-где сколотый и щербатый, что неприятно ощущалось босыми пятками.

Она поморщилась.

Ее провели по красивому цветущему саду, и она замерла бы в восхищении, если бы у нее была такая возможность. Цветы вокруг были прекрасные и пахли так божественно, как не пахли ни одни цветы на Земле. В этом аромате было все, что она так любила.

И корица, и растопленный шоколад, и кофе, и те самые ландыши, которыми пахнет шея Фэша и пропитана каждая его рубашка, и зеленый чай с лепестками вишни, который так любила заваривать Марта, и непросохшие чернила, и аромат типографии, в котором каждая новая книга, и горько-терпкая полынь, и маршмеллоу, пропитанные дымом, горячие, потому что только от костра, который они палили с Лешкой. И еще столько всего, что и не вспомнить сразу.

А потом Маар-не-Маар подвел ее к какому-то фонтану, что даже можно было назвать бассейном, потому что он был слишком большой и глубокий. И пах не так, не обычной хлорированной водой, а морской солью и водорослями. Как пахнет самое настоящее море.

— Ныряй, — ладонь подтолкнула ее в спину, и Василиса, недолго думая, нырнула, лишь только и успев задержать дыхание.

Ей словно стало легче дышать. И она распахнула глаза. Она могла дышать, могла дышать под водой, словно и не ныряла.

И поплыла ко дну. Оно было песчаное, кое-где проглядывались круглые, обтесанные морем камни и мелкие водоросли. И по воде золотом — солнечные блики. Прохладно. Словно глоток свежего воздуха, и исчез цемент, пропитавший легкие. Исчезла эта тяжесть, давившая на грудь отчаянно, в желании потопить-убить-изничтожить.