— Не зови меня Лисенком.

— Ну, а как тогда? Красношерстная лисица Василиса Огнева обитает в диких степях, питается только побегами растений и, наоборот, прячется ото всех на свете…

— Прекрати, — она загребла ногой побольше мокрого ила и резко дернула ей в сторону Лешки. Ее вдруг пропитало ранее незнакомое что-то — такое воздушное, мягкое, искристое, как шампанское, сладкое и тягучее, как карамель. Оно заполнило легкие, мешая дышать, и Василиса начала задыхаться от смеха. Своего смеха. Звонкого, переливчатого, так что напрягались мышцы живота. Она смеялась и смеялась вместе с Лешкой, до того, что слезы выступили на глазах. Эти слезы были такой же соленой карамелью, как та, что продавалась в небольших ларьках напротив городского парка.

— А вот и не прекращу, — Лешка начал ее щекотать, повалил на берег, совершенно не обращая внимания на то, что они уже грязные как черти. Василиса пыталась вывернуться, щекотала его в ответ. — Лисица-лисица, лиса Василиса!

И стерлись границы и условности. И плевать было, что им почти по двадцать два года. Они были дурные и такие до одури счастливые в этот момент. Они были живые.

По-настоящему.

*

— И о чем вы думали этим утром? — вздохнула Инга, вдыхая костровый дым.

Она не пустила их на порог дома тогда, заставила отмываться из того бака, что стоял на улице, выдав им по ковшику. Василиса тогда задумчиво зачерпнула холодную воду, не понимая, что с ней происходило несколько минут назад. А потом почувствовала, как сотни ледяных иголочек впиваются под кожу, а мокрые волосы прилипают к такой же мокрой одежде, пока Лешка хохочет рядом с пустым ковшиком.

— Ну берегись! — наверное, этот ее крик слышали все отдыхающие, что до этого момента спали в своих кроватях.

И снова ее сердце заполнило это странное чувство. До основания.

— Лично я думал о том, что Василиске чертовски идет быть мокрой, — весело сказал Лешка.

Василиса вдохнула вечерний воздух, что осел в легких. Он пах прогретой солнцем землей, речной водой, цветущими липами и… радостью. Вот что это было.

Р а д о с т ь.

Демонесса отхлебнула какао с терпким вишневым ароматом (спасибо ликеру), чувствуя, как тают на языке мелкие маршмеллоу. Ее накрывала сонная леность, когда не хотелось делать ничего, когда воздух вот так пах костровым дымом и расплавленным зефиром.

— Отвали, Рознев, — фыркнула она, отворачиваясь. И столкнулась взглядом с Нечеловеком. Этим чудовищем, определения которого не было. Маар Броннер улыбнулся ей яркой, лучистой улыбкой; его волосы казались золотыми в свете языков пламени.

— Тебе того же, Лисенок.

И все-таки, Василиса ощущала это и сейчас — нереальное, окрыляющее, заставляющее задыхаться от подступающего счастливого, сахарного смеха.

Радость.

*

На следующее утро, правда, наваждение прошло. Первой мыслью после открытия глаз было… а не было ничего. Только слепая, всепоглощающая боль, что сворачивалась внутри кольцами, свивая свое гнездо. Она мешала двигаться и мыслить. Мешала дышать.

Запирала вот так легкие на замок, не давая доступа кислороду.

И все тело горело в агонии.

Василиса, дрожа и едва переставляя ноги, поплелась в ванную, надеясь не встретить никого из жителей их домика. Ингу, разве что.

Брызнуть холодной водой на лицо и попытаться не задохнуться. Сцепить пальцы на кафеле, сдернуть полотенце с петли и постараться не упасть. Дышать. Дышать-дышать-дышать.

И в зеркале смотрела девчонка такая изнеможенная, усталая, с чернильными ночами под глазами, испуганно-закатными вспышками в них, острыми скулами — такими острыми, что можно порезаться, — дышащая болью. Живущая ей.

— Что с тобой, Антихрист? — изумленный голос Нечеловека едва добрался до ее ушей. В них шумело штормившее море.

— Ничего непривычного, — Василиса горько усмехнулась, закусывая губу. Ей было б о л ь н о.

Не только морально, но и физически.

Боль сдавливала горло.

Маар Броннер подбежал к ней, и Василиса облокотилась на него, чувствуя, что сейчас ее сознание соскользнет окончательно, и она упадет. Провалится в забытье. Окончательно и, кажется, бесповоротно.

Но Нечеловек не дал ей это сделать: стал плескать на лицо воду, а после еще прошептал что-то, после чего дымка в голове развеялась, обратившись прахом. Василиса возненавидела его за это еще больше: ей хотелось потерять сознание, чтобы не чувствовать эту чертовски сильную, рвущую все еще существо на части боль.

Ей хотелось умереть. Прямо сейчас.

— Так вот каковы последствия потусторонней магии, — донесся словно сквозь вату голос Маара до нее.

— Ч-что?

Но умереть никак не получалось почему-то.

— Ничего, Антихрист, — произнес Маар, щелкнув пальцами и пробурчав что-то на грани слышимости. И вдруг стало тихо. Штиль. Море не бушевало, не истерило в предсмертной агонии, словно бы она уже выпила положенный литр до одури крепкого и терпкого кофе.

И сердце колоть перестало.

— Иногда даже рад тому, что потратил несколько лет на изучение целительского дела, — усмехнулся Нечеловек, отпустив ее и присев на бортик керамической ванны. Василиса вдохнула аромат химикатов и присела рядом. Голова больше не кружилась.

— Я думала, что это или затяжная депрессия, или посттравматическое стрессовое расстройство, — произнесла она, вспомнив его слова про последствия какой-то магии.

— Не знал, что в период ПТСР отказывают мышцы, а сердце бьется, как при аритмии, — Маар в деланном удивлении приподнял брови.

— То бьется быстро, а то почти останавливается, — отстранено произнесла Василиса, глядя куда-то в свою пустоту.

— Именно. Это последствия потусторонней магии.

— Что значит потусторонней?

— Ты, Антихрист, не ангел и не демон. Ты нечто выше, ты не из этих миров. И магия у тебя другая. Как и у меня, — он невесело усмехнулся. — Думаешь, почему мы оказались в том помещении вместе? Там наш мир и только там наша магия работает во всю свою мощь. Потустороннюю.

— И много нас таких?

— В этих трех мирах, завязанных друг на друге? Только мы с тобой. Там, у нас? Несметное количество. Старейшины послали меня защищать тебя, беречь, обучать и помогать. Ты ведь была единственным Высшим, родившимся здесь.

— Высшим?

— Да, ты Высшая. Как и я. Как и вся наша семья, — Маар улыбнулся.

— Моя семья состояла всего из одного чел… существа. И оно погибло.

— Отец?

— Нет, — Василиса горько усмехнулась. — Может, я и успела привыкнуть к нему, полюбить его, мне даже больно думать о том, что он мертв… Но это не он, это Марта была со мной с самого детства, это она воспитала меня, она была для меня всем.

— Марта?

— Архангел, леди Марта Охристая.

— М-да, интересно.

— Очень, — хмыкнула Василиса.

— Ну, ничего. Все будет хорошо. И эмоции вернутся, стоит нам провести кое-какой ритуал. Ну и тем более, — Маар приобнял ее за плечи в знак поддержки, подтянув к себе. — Мы ведь в какой-то степени родственники. Так что не пропадем, сестренка!

— Хотелось бы верить.

Василиса смотрела на холодный кафель, чувствуя, как легким действительно становится легче дышать от этой непоколебимой веры — все будет хорошо. Все когда-нибудь обязательно будет легче ваты, мягкое и приятно-тягучее, сладкое, как патока. Пропитанное медом и поцелуями. Этим самым счастьем и прочими эмоциями.

Когда-нибудь… обязательно.

— А как называется наш мир?

— Знаешь, какая глупость все эти названия? Имена, названия — это рамки. В них заковывают и не дают возможности изменить что-либо. Из рамок не выбраться. А наш мир — вечен и безграничен. У нас нет названия. Мы просто есть.

— Но как-то же нужно его называть?

— Ну, в древних австронезийских трактатах наш мир называют Высшим миром. Но иногда мелькает другое название — Иман — вера, в переводе с яванского.

— Иман, значит, — вздохнула Василиса, прикрыв глаза.

— Тебе понравится.

— Даже не сомневаюсь.

Она надеялась, что этот мир все-таки будет для нее родным. Тем миром, где она найдет себя.