Раздраженный взгляд буравил его лоб, руки тряслись, поэтому он схватился ими за край стола, за которым сидели.

Мысли блуждали где-то в районе Василисиных губ и ее же шеи.

Будь его воля, черт, он бы уже отправил чертов приказ. Но за главного в Преисподней был Ник, который все время занимался не пойми чем.

А ему, Фэшу, всегда расхлебывать.

Всегда.

И он, конечно же, врал. Знал почерк Николаса Лазарева, как свой собственный, каждый переплет неаккуратных, спешащих куда-то букв, каждый их темно-синий или кроваво-алый перелив, каждую подпись, начиная с пятнадцати лет. Он мог и сам все написать, конечно, но — помоги-и-подтолкни читалось в его глазах.

Ник проскользил взглядом по завещанию, после чего свернул его и подвязал лентой.

Мрачные стены кухни Астарта давили. Давил и взгляд Николаса.

Собственные мысли сжимали виски в тисках, и оставалось лишь давить необоснованную злость, забрасывая ее поверх горстями непоколебимости и покрывая шлейфом безразличия.

— Значит, я сейчас составлю приказ и пришлю тебе его к вечеру. Нет необходимости отправлять его ей прямо сейчас. Отправим, как я уже сказал, вечером. А утром ты явишься за готовой к переезду Повелительницей, — Ник ухмыльнулся сонно.

*

И он явился.

Стоял опять, как дурак, под раскидистым кленом и наблюдал за сонной девятиэтажкой.

В нескольких окнах горел свет.

Фэш смотрел на одно из них, на пятом этаже, где форточка была распахнута и доносился аромат свежесваренного кофе. Чернела тонкая фигурка в растянутом бежевом свитере, сверкали в лучах электрических ламп вишнево-красные волосы. Такая вся знакомая, сломанная, разобранная по крупинкам.

Подумал вдруг — главное, ведь действительно главное, что хотя бы живая.

Потом шаг, два, три, дверь знакомой квартиры, кособокая восемь на ней дважды, нажим на протертую кнопку звонка, и вот она стояла перед ним. Растрепанная, точно воробушек, глаза цвета моря, распахнутые в ужасе, рука, опершаяся на дверной косяк, удерживающая от падения.

Леди Огнева во всей своей красе.

Василиса Огнева.

Ва-си-ли-са.

Лиса.

— Нет-нет, только не это, прошу, пожалуйста, исчезни, тебя не существует, нет-нет-нет, — шептала она в отчаянии, пока его сердце билось через раз, взгляд скользил по таким знакомым чертам.

— Доброе утро, Повелительница, — он склонился в поклоне, ничуть не издеваясь. Ему просто вдруг этого захотелось — хоть раз проявить уважение к этой маленькой, несчастной девчонке, которой пришлось столько вытерпеть и почти не сломаться. Собираться по кусочкам и осколкам вновь и вновь. Склеивать себя скотчем, зализывать раны каждый раз и делать вид, будто ничего особенного, пустяки, все замечательно.

От нее веяло холодом и подступающей истерикой.

— Н-нет, г-господи, то-только поднимись, пожалуйста, — прошептала она в отчаянии невероятно горьким голосом. Он в нем всегда находил целую галактику. Его сердце делало удар — лживый, только ради имитации собственной пригодности, — а потом и вовсе не чувствовалось в груди.

Он поднялся, отряхнул мантию, дернул отросшими волосами.

…а внутри, словно на мелкую пепельную крошку, в пятки осыпался некогда крепкий металлический стержень. Фэш умел скрывать свои чувства — этому его научила собственная семья, собственная криво-построенная жизнь, собственные наивные и слишком-слишком чувства, — но Фэш не умел бороться с болью. Особенно с той, что неожиданно ударяет в спину. Как битой промеж лопаток, выбивая из легких последний кислород, и с каждым новым ударом не запуская его обратно.

— Простите, Повелительница, если напугал, — его голос звучал непривычно жалко. Отвык он разговаривать с н е й. — По завещанию вашего отца, вы вступили на престол еще пол десятка лет назад, но в связи с вашей нестабильностью, делами Преисподней заведовал Николас Лазарев. Я так понимаю, письмо вы не прочли и даже не потрудились впустить летучую мышь в дом. Уведомляю вас сейчас — завтра утром я вновь явлюсь за вами, и вы должны быть готовы к отправке. Девять утра вас устроит?

— У-устроит, — заикаясь, ответила она. И захлопнула дверь перед его лицом, вырвав конверт из рук.

Он успел заметить сверкнувшие в свете электрической лампы слезы на покрасневших щеках,

но

ему же совершенно, потрясающе плевать, верно?..

Комментарий к Two: Полюбить Повелительницу Ада, пролог

В общем, здравствуйте, давно не виделись.

Правда, то, что я выложила пролог, не значит, что первая глава наступит так же скоро — у меня по-прежнему экзамены на носу, а это просто первый нормальный выходной за месяц.

Возможно, буду радовать драбблами и отрывками из будущих глав. Фанфы вместе с обложками и песнями в тему будут появляться тут —> https://vk.com/autumn_m_v

Я вас люблю с:

========== Глава первая, «Немножко о боли» ==========

Комментарий к Глава первая, «Немножко о боли»

https://vk.com/autumn_m_v?w=wall-142914022_18%2Fall

как за одну главу кардинально изменить мнение о персонаже:

Как кормила хворостом, подливала масла, приговаривала: гори, гори,

А теперь я такая пустая стала, будто выгоревшая изнутри.

Оболочка глазами дразнится, улыбается, говорит,

А под ней ничегошеньки не щелкает и ни капельки не болит.

(с)Катерина Билибина

Василиса засыпала.

И просыпалась.

Каждый божий день.

Она поморщилась от громкого звона треклятого будильника, скинула одеяло на пол, не желая вставать с кровати и вновь видеть сотни и сотни каштановых крапинок на белых простынях. Краска пеплом осыпалась с волос. Попытки вернуть привычное, перекрасить этот чертов цвет волос во что-то нормальное, забыть весь тот ужас, убить всех этих внутренних демонов.

И каждое утро — только они перед глазами были. Смеялись истерически, хохотали над ней, а она боялась сделать и шаг. Помнила весь свой ужас. Первобытный. Животный. Нереальный.

Маленькими шагами на кухню, не включая света поставить чайник на плиту и упасть на скрипящую табуретку, чувствуя, как трясутся колени в припадке.

Потом снова звон, и уже не будильника — Инга стояла за дверью уже минут десять, пока она пыталась справиться со своими проблемами. У бывшей одноклассницы волосы были заколоты в пучок, в руках два пакета и один контейнер с еще горячим завтраком. В одном из пакетов термос со свежим натуральным кофе, и Василиса выпила его залпом, обжигая горло и хрипло кашляя.

Жалкая.

Жалкая-жалкая-жалкая.

— Доброе утро. Иди на кухню, я со всем сама справлюсь.

Василиса не возражала. Она и без того едва переставляла ноги по утрам.

В ее спальне Инга с громким стуком захлопнула дверцу шкафа, сложив в него все разбросанное по полу. Заправила кровать наверняка, как всегда стряхнув с нее шелуху, в которую превращалась любая краска для волос, пробывшая на ее голове больше двух часов. Проветрила квартиру.

А Василиса смотрела-смотрела на еду, аккуратно сложенную в контейнер, и чувствовала, как ее т о ш н и т. Перед глазами — трупы. Море трупов и крови, все те люди, ради которых она жила раньше.

Марта.

Ее тоже больше не было.

Уже лет пять как.

А сердце все еще екало-сжималось в приступах острой боли, корчилось на дне грудной клетки, мешая дышать.

Как и ненависть.

Она ненавидела Фэшиара Драгоция. Первая причина — этот смех, который, словно вирус, проникает в тебя и заставляет чувствовать себя больным. Заражает, но отнюдь не весельем, а частичкой Фэша остается в крови, спешит по венам и навсегда поселяется в сердце. Этот смех Василиса ненавидела больше всего. Так он смеялся со своей сестрой однажды, за дверьми палаты. Этот смех был трескучим, горьким, как полынь, и дурманящим.

Рядом с ней он не смеялся вообще. Только плакал.

Она видела — искренне. Помнила его руки на своих, его губы на своих, всю эту его щемящую нежность.

Но ничего не чувствовала.

Только боль, навечно поселившаяся в грудной клетке, дарила право жить. Она растекалась по нервам, заставляя тело содрогаться в конвульсиях. Она жила, дышала внутри нее, и это была единственная эмоция, которую Василиса ощущала. Ни радости. Ни сострадания. Ни любви.