Фэш все это чувствовал и понимал без слов.

— Почему ты живешь на поверхности? Здесь опасно.

— В катакомбах все пропиталось пылью.

Василиса не хотела говорить, что она тоже вся в пыли. Та осела на ее плечах, волосах, забилась в глаза, так что теперь она видела в черно-белом цвете все, кроме глаз Фэша. Василиса была бы рада стряхнуть ее, но не могла. Не было ни сил, ни желания. Она чувствовала, как пыль подбиралась к сердцу, оседала на языке и глотке.

Вообще, многое в ее жизни было серым, монохромным. Лишь только несколько пар глаз сверкали в ночи, потому что они были настолько родными, что образ их не вырвать, не выкорчевать из сердца. Он там навсегда.

— Как бы хотелось, чтобы это все закончилось, — наконец вновь заговорила Василиса, опуская голову на влажный тюфяк, набитый соломой. Он служил ей подушкой.

— Зачем вы сбежали? На Земле безопасно. Ваш отец, леди, переживает за вас двоих, — произнес Фэш, откинув голову на тюфяк, в нескольких сантиметрах от головы Василисы. — И я тоже.

— На Земле не безопаснее, чем здесь, лорд Драгоций. В конце концов, меня нашли бы и там, и тогда бы опасности подверглись близкие мне люди. А они — не демоны. Залечиться не смогут, к сожалению, — Василиса горько усмехнулась, смежая веки. Убаюканная теплом, исходящим от тела Фэша, лежащего рядом, она засыпала.

— Не буду спорить, леди Огнева, хотя останусь при своем мнении.

— Как вам угодно, лорд.

*

Василиса проснулась от ощущения соли на своих губах. Впервые в жизни она плакала во сне.

И снилась ей впервые не боль, не окровавленные тела родных и близких, не испытанная горечь, а что-то размытое, теплое и приятное, неясное. Оно наполняло душу и сердце вдохновением, необъяснимой радостью, что толкает людей на непредвиденные поступки.

Рядом лежал Фэш, и разделяла их только Николь, такая маленькая и хрупкая для пятилетней девочки, но притом сильная, умная и добрая.

«Как же ей не повезло родиться в такие времена», — подумала демонесса, слизывая соленые капли с губ. Непрерывный поток горячих слез все не останавливался, да и Василиса не спешила его прерывать, потому что эти слезы были о несбыточном счастье, о той теплоте, о которой Василиса мечтала уже долгие годы.

Потому что ничто ее не согревало, и она сама не осознавала, что ей холодно.

Не снаружи, внутри. Нестерпимо. До ломоты в костях и пьяного электричества на кончиках ватных пальцев.

— Доброе утро, — прошептал Фэш где-то рядом, боясь разбудить спящую Николь. — Думаю, ваша девушка обидится, если увидит вас рядом со мной сейчас, леди Огнева.

— Не обидится. Она все прекрасно понимает, — также тихо произнесла Василиса с грустной улыбкой.

— Хм, и что же она понимает?

Василиса крепко зажмурилась, отсчитывая удары своего сердца.

— Что мое сердце принадлежит не ей.

— И кому же?

…

— Вам, лорд Драгоций.

Ну вот. Она произнесла это вслух.

Василиса вновь принялась отсчитывать удары сердца, бившегося испуганной пташкой.

Ожидание. Оно хуже отказа, хуже всего, что есть в этой жизни, потому что заставляет самостоятельно рассматривать все варианты исхода, все ситуации, большинство из которых заставляют слезы выступать на глазах.

В этот раз Василиса ненавидела ожидание больше, чем что-либо.

И лучше бы, наверное, в ее легких зацвели цветы от неразделенной любви, от которых, в конце концов, она бы задохнулась.

Фэш осторожно потянулся к ней, подобно цветку, тянущемуся к солнцу, и нашел ее губы своими. Он целовал ее медленно, нежно, то и дело замирая, а Василиса почти не отвечала, изумленная. Она, наверное, меньше бы удивилась отказу.

Демон приобнял ее, стараясь не разбудить Николь, и сжал в объятиях, заставляя Василису задохнуться в его губах — ментоловых с закатными вспышками, в его волосах — угольно-черных, алкогольно-темных, с ароматом темного шоколада и пепла в кофе, в его руках — нестерпимо нежных, мраморно-холодных и сильных.

Столь сильных, что не отпустят.

— Прости, — горько прошептал Фэш ей на ухо, и Василиса попыталась вырваться, но он не пустил. — Нельзя, только не сейчас, когда кругом война.

Кругом война.

…Чувства, возникающие на обломках уже разрушающегося мира, похожи на огонек свечи в бурю — может он что-либо осветить или нет, но люди цепляются за эту надежду…

Василиса цеплялась. Она отчаянно цеплялась за Фэша, за его руки, за его губы, за эту чертову нежность, оплетшую ее тело, не давая ни капли возможности отпустить и смириться. Только не сейчас.

— Не отпускай меня.

— Глупая девчонка, — прошипел Фэш с болью в голосе. — Я не могу подвергать тебя опасности. Они наверняка знают, что ты влюблена в меня. Лисса сказала, что они делают ставки именно на это. Меня могут схватить на каком-нибудь из рейдов, и ты ведь помчишься за мной без раздумий. Они знают.

Василиса наконец расцепила руки, отползая от демона на край матраса и отчаянно мотая головой. Она чувствовала, как от слов Фэша сердце крошилось о ребра, начинали кровоточить губы и где-то внутри шевелилось что-то дикое, дремучее, заставляющее непрерывно страдать.

— Прости, самоубийца.

Прозвище резануло слух, точно нож масло.

— Я не могу быть с тобой и за это ненавижу тебя еще больше. Просто… ненавижу тебя.

Он быстро встал и вышел из-за шатра, где в ногах заворочалась просыпавшаяся Николь.

Василисе просто нужно было смириться с этим. И она смотрела в удаляющуюся спину Драгоция, не задернувшего брезент, и думала, что нужно найти Сольвейг, пожаловаться ей на демона, нужно найти искру тепла и прижаться к ней, потому что Фэш будто бы выпил ее до дна, забрав все силы и весь жар своим ненавистным поцелуем.

Василиса продала бы душу за еще один его поцелуй.

*

Василиса с остервенением натирала уже блестящие от спирта ножи, после чего вновь прошлась по набору отмычек и своему защитному жилету. Вытерла ладони о полотенце, заплела волосы в косу, начав прятать в ней свое оружие.

В тот момент под шатер забежала Николь под руку с Захаррой.

На секунду все помещение заполнилось золотистым светом рассвета, обнажив летающую повсюду пыль, сделав волосы Василисы вишневыми, как венозная кровь.

Она наклонилась вперед и поцеловала сидящую на ее матрасе Сольвейг в уголок двигающихся губ, что повторяли миллионы целительных заклинаний. Это тоже была секунда — она тут же отпрянула, — но потрясающе-зеленые глаза Паркер уже смотрели на нее.

— …Серпанториум, — закончила очередное заклинание Сольвейг, улыбнувшись Василисе теплой, как горячий шоколад, улыбкой. Она протянула руку, и демонесса ухватилась за нее, как за спасательный круг, присаживаясь рядом.

— Скоро пора выходить, — сказала Захарра, вздыхая. — Николь пора отправляться к остальным детям и старикам в катакомбы. Сейчас там утроенная защита.

— Я знаю, — горько усмехнулась Василиса, потянувшись за очередным оружием из своей коллекции. — Я ведь помогала с ней.

На некоторое время они замолчали, лишь Сольвейг продолжила наполнять шатер своим тихим шепотом, похожим на шелест листвы.

Сейчас Василиса обращала внимание на каждую деталь — на выбившуюся прядку из короткого хвостика Паркер, на маленькие морщинки, залегшие в уголках губ Захарры, на небольшую радугу, сверкавшую в отражении одного из ножей, разложенных на матрасе, на нитку, свисавшую с рукава рубашонки Николь, на ее сверкающие серые глаза, яркие и невозможно живые.

Ощущение реальности вдруг накатило на Василису, как приливная морская волна, как в детстве, давно-давно, когда она помогала Марте подстригать розы и укололась до крови, и все вместе — боль, жара, запах цветов, теплые тетины руки — все это было так реально, что слезы покатились по щекам Василисы от осознания того, что она — живая.

Она слушала музыку, и голоса, и шум деревьев, и стрекот насекомых, она видела яркое полуденное солнце и людей, таких же живых, как и она сама, она ощущала дыхание ветра на коже, тепло солнечных лучей, запах травы, пыли и цветов, твердость чернозема под собой, мягкое прикосновение ткани к своему телу… и любовь. Огромную, необъятную, ко всей Преисподней и всем ее жителям. Она согревала ее сердце, дурманила разум, она поселила внутри нее, в районе солнечного сплетения, маленький огонек, что с каждой секундой распалялся сильнее и сильнее на пару с ее решимостью, даруя уверенность и покой.