Адриан вытирает волосы полотенцем и заходит в спальню номера, терпеливо дожидаясь того момента, когда девушка положит трубку. Ждать приходится сорок минут. Маринетт бросает телефон на подушку и тут же хватает планшет, начиная бегло тыкать пальцами по экрану. Адриан чуть кашляет, привлекая ее внимание. Девушка поднимает взгляд.

— Что? — не понимает она.

Адриан подходит к ней, осторожно забирая планшет из рук.

— Адриан, мне нужно только…

— Подожди одну секунду, — нажимает он кнопку блокировки, — садись…

Девушка стоит какое-то время, нервно сжимая кулачки, а затем все же сдается и садится на кровать, потирая лицо ладонями. Адриан садится рядом и какое-то время молчит. Секунды эти тянутся бесконечно, и Маринетт ужас как нуждается в том, чтобы снова влиться в работу. Это заглушает ее боль. Это заглушает всё.

— Я думаю, тебе стоит вернуться обратно в Париж.

Маринетт озадаченно хмурит брови, совершенно не ожидая таких слов. Они здесь всего три дня и, да, будем честны, за это время она выходила из номера трижды, и во второй раз она лишь спустилась в бар внизу, напилась и снова вернулась обратно. Она даже не была на море, потому что к черту сраное море.

— Я не понимаю…

Адриан осторожно берет ее за руку и целует костяшки прохладных пальцев.

— Я рассчитывал, что поездка поможет нам, поможет тебе, но… Ошибся. Идея с курортом была провальной, и я теперь это понял.

Маринетт на мгновение задумалась и тут же поджала губы. Прошло два месяца, и за это время они ни разу не были вместе в интимном смысле этого слова. Адриан не требовал, он понимал, что она пережила; что они оба пережили. Тут нужно время, много времени, и Адриан давал его ей, ничего не требуя взамен. Маринетт терзала горькая мысль, что она попросту его не заслуживала.

— Тебе нужна работа, Маринетт. Она помогает тебе справиться, я окончательно понял это за эти три дня.

— Адриан, — она не находит слов, лишь слегка сжимает его ладонь.

— Всё пройдет, любимая, — снова целует он ее руку, — всё пройдет. Билет я купил, проверь свою почту.

Маринетт невесомо целует его в гладкую щеку и тут же начинает собираться, и ее греет мысль о том, что она не будет видеть Адриана как минимум три дня. И ей не противна эта мысль, она даже не пробуждает голос совести. Девушке порой кажется, что ее душу уже не спасти.

Габриэль выходит из лифта, кивком отвечая на приветствие отчего-то затихшего персонала, и идет в сторону своего кабинета, забирая из рук секретарши стакан с дымящимся горячим кофе. Но, стоит ему переступить порог, как он перестает чувствовать высокую температуру стакана. Она сидит на коленках возле манекена с одним из нарядов грядущей коллекции и делает сборку на подоле, сосредоточенно вставляя в ткань английские булавки.

— Маринетт? Ты же с Адрианом в…

— Думаю, сборка будет смотреться эффектнее, — тут же прерывает его она. — Она снова входит постепенно в моду. Новое — это хорошо забытое старое, — замечает она, продолжая делать свою работу.

Габриэль закрывает дверь кабинета, чтобы никто не ворвался без стука, ставит стаканчик на стол, кладет в кресло портфель и чуть ослабляет узел галстука, делая два несмелых шага вперед. Он не видел ее лично целый месяц. Она говорила с ним исключительно по телефону, ночью не бывала в его крыле, не пересекалась с ним в доме ни единого раза, а теперь сидит здесь, в его кабинете, и его разрывает чувство непомерной тоски.

Безумной тоски по ней.

По ее мягким волосам, любимым глазам, нежным рукам, горячему дыханию и гулко бьющемуся сердцу. Между ними появилась такая чудовищная пропасть после того, что случилось в клинике, что у него даже нет сил бросить ей канат, чтобы дотянуться до нее. Чтобы спасти ее.

Чтобы вернуть ее.

Габриэль знает: есть лишь одно решение. Сказать вслух о том, что случилось два месяца назад.

— Маринетт, — начинает он, — нам надо поговорить.

— Нет, — тут же осаждает его девушка. — Не надо, — глядя на английские булавки, продолжает работать она, по-прежнему сидя к нему спиной.

— Ну же, Маринетт, — почти умоляет он.

— Поговорим о коллекции, — резко сменяет тему она.

Габриэль делает еще небольшой шаг, чувствуя, как бешено бьется сердце, и трет губы тыльной стороной ладони. Начать. Нужно лишь начать.

— Это не твоя вина, Маринетт.

Руки девушки замирают, дыхание на мгновение сбивается, и она резко мотает головой.

— Я не хочу говорить об этом.

— Но нам нужно это сделать. Это не твоя вина, Маринетт, я повторяю. Не твоя.

Девушка поджимает губы, разжимает побелевшие от злости пальцы, оставляя на полу булавки, и встает на ноги, одергивая юбку. Она не поворачивается к нему лицом. Не может. Не может найти в себе силы посмотреть на него и какое-то время молчит.

— А чья? — наконец произносит она. — Твоя? — дергает она линией плеч. — Адриана? — укол под сердцем и шепот: — Детей?..

Габриэль сухо сглатывает, заставляя себя сделать еще шаг к ней. Как он хочет увидеть ее лицо, обхватить ладонями, целовать каждый сантиметр кожи, нос, щеки, губы и лоб и шептать нескончаемым потоком просьбы о прощении. За то, что тогда ушел. За то, что оставил ее одну. За то, что между ними теперь эта пропасть.

— Это случилось, потому что случилось…

И она не выдерживает. Оно взрывается в ней разрядом тока и шашкой динамита в пороховой бочке.

— Я носила под сердцем твоих детей, Габриэль! — резко повернувшись к нему, почти кричит она. Лицо девушки изломлено судорогой скорби.

Мужчина замирает, оглушенный, сжимая кулак в кармане брюк и впиваясь в ладонь короткими ногтями, чтобы цепляться за реальность. Он чувствует себя так, словно его окатили ведром ледяной воды, но ни один мускул на его лице отрепетированной годами холодности не дрожит, в то время как внутри от ее слов всё начинает биться в агонии.

— И я не сберегла их! — дрожащим голосом продолжает она. — Я хотела, видит Бог, я хотела, чтобы их не было, — глядя ему в глаза через дымку слез, выдыхает Маринетт. — Я думала об этом каждый день, Габриэль, — на мгновение смотрит она вверх, смаргивая накатывающие слезы. — Думала о том, что они все испортят! Что они разлучат нас!

Маринетт с силой прижимает ладони к лицу и, с всхлипом выдыхая, опускает руки вниз.

— Это были мои поганые мысли, Габриэль. Из-за них наших детей не стало, — выдыхает она дрожащее признание. — И это моя вина.

Маринетт смотрит на него. Застывшего, точно статуя, бледного, со сведенными на переносице бровями, и ей хочется закричать на него. Заорать в голос, сорвав голосовые связки, потому что он снова молчит. Он всегда молчит, абсолютно не умея говорить с людьми вне светских вечеров. Не имея навыков общения ни с кем.

Даже с ней.

— Скажи что-нибудь, — шепотом просит она, — хватит молчать. Ты постоянно молчишь, Габриэль, черт тебя дери, — цедит она сквозь зубы, делая к нему несколько шагов, и останавливается так, что врывается в его личное пространство, глядя в глаза.

От него пахнет так же. Так, как и от нее все эти два месяца. Она чувствует. Девушка теряет весь свой запал гнева, когда видит, как он начинает дрожать. Нижняя губа мужчины дергается, грудная клетка начинает трястись.

— Габриэль?..

— Закрой глаза, — дрожащим шепотом требует он.

Маринетт не слушает его, глядя на то, что происходит сейчас с ним. С ними обоими.

— Закрой! Я не хочу, чтобы ты…

Он не находит в себе силы, чтобы договорить. Вынимает дрожащую ледяную руку из кармана и сам тянется к ее лицу, закрывая пальцами веки. В наступившей темноте Маринетт слышит то, что никогда в своей жизни не слышала. Габриэль громко всхлипывает, и из души мужчины вырывается сдавленный гортанный крик, который он глушит в своей ладони.

Маринетт вздрагивает, но не открывает глаз, как он и попросил.

И в следующее мгновение он падает перед ней на колени и прижимается широким лбом к ее плоскому животу, трепетно обнимая руками худую талию. Его руки дрожат, и он плачет. Горько плачет при ней, содрогаясь всем телом. А она не выдерживает и открывает глаза, опуская вниз голову.