— Может, они просто не знают, что говорить, — тихо отзывается он и резко убирает руку вниз, когда дверь палаты снова открывается.

— Итак, мадемуазель Агрест, давайте еще раз проверим.

Маринетт сжимает губы и, утерев пальцами соленые щеки, убирает одеяло, задирая медицинскую сорочку. Врач сосредоточенно слушает, смотрит в одну точку, водит стетоскопом по животу девушки, и Маринетт понимает, что затея еще в первый раз была бессмысленна. Он ничего не слышит, потому что нечего слушать.

— Хватит! — резко дергает она сорочкой вниз, вынуждая врача отдернуть руку в сторону. — Они мертвы, да?..

Вопрос застает врасплох не только акушера-гинеколога и Габриэля, но и саму Маринетт. Слова, обжигающие ей глотку все эти бесконечные восемьдесят минут, срываются языком пламени. Девушка сглатывает, поднимая на врача взгляд.

— Мадемуазель Агрест…

— Скажите мне, — срывающимся голосом произносит она. — Вы приходите уже четвертый раз и молчите. Скажите мне.

Мужчина молчит, снимая стетоскоп, и трет переносицу, на мгновение закрывая глаза. Это становится красноречивее всяких слов. Маринетт смаргивает слезы, резко качнув головой, и, избегая взгляда Габриэля, который не сводит его с нее с момента прихода врача в палату, едва слышно шепчет:

— Вытащите их из меня.

Операционную подготавливают за десять минут и ограничивают доступ персонала в крыло, где находится Маринетт, чтобы непроверенные люди не растрепали эту новость первой же собаке из прессы, притаившейся у входа в клинику. Акушер-гинеколог заверяет Маринетт, что та ничего не почувствует, и все пройдет очень быстро.

Ее везут в операционную под светом ярких ламп, увешанных по стенам светлого коридора, и девушка не сводит взгляда с Габриэля, который молча идет все это время рядом, но вскоре сбавляет шаг.

— Не уходи, — просит она, хватая его за запястье.

Габриэль останавливается вместе с персоналом и впервые не печется о том, что могут подумать другие.

— Останься, прошу, — шепчет она. — Потеряй их со мной, я одна этого просто не выдержу.

Когда Маринетт надевают кислородную маску, в тумане надвигающегося забвения она видит лицо Габриэля, а затем становится тепло и спокойно. Сухо и безопасно. Ее несет над волнами теплого лазурного океана, слышится крик чаек, никакой боли просто нет, однако это оказывается временным, и, стоит дымке света раствориться, она снова видит его лицо и находится в палате, куда ее доставили после попадания в отделение.

— Ты проснулась, — немного хрипло произносит он, придвигаясь ближе, и садится на колени возле постели, обнимая ее руку и целуя холодные пальцы. — Я поговорил с врачами, и, оказывается, вероятность потери двойни на этом сроке так высока, что…

— Мальчик и девочка, да? — хриплым шепотом едва слышно прерывает его Маринетт.

Габриэль замолкает на полуслове, чуть кивает и смотрит в ее влажные глаза, не представляя себе, что она сейчас чувствует.

— Они были красивые?

Маринетт не знает, почему задает этот вопрос. Не знает, почему именно Габриэлю. Знает только, что, если не будет слышать собственного голоса, то она просто умрет. Умрет в эту самую секунду, как двое ее детей, которых она не смогла сберечь. Габриэль видит, как осознание потери подкрадывается к ней ближе с каждой последующей секундой.

— Я уверена, что они были совершенны.

Горячая слеза стекает по переносице девушки и течет вниз, останавливаясь где-то на виске.

— Всё закончилось, — он не знает, что ему делать. — Адриан скоро приедет, — и не знает, что говорить.

Маринетт вытаскивает свою руку и не без усилий с болью переворачивается на другой бок, не желая никого сейчас видеть. Она подсовывает руку под подушку и чувствует, как в глазах снова закипают горячие слезы.

— Я буду ждать в приемной, тебе надо отдохнуть, — не выдерживая звенящей тишины, поднимается с места мужчина и трет лицо ладонями.

Он уже направляется к двери, как вдруг…

— Габриэль… — мольба. В ее голосе отчетливо слышалась мольба.

Он останавливается, опустив ладонь на ручку двери, и поворачивается к ней.

— Да?

И ей хочется сказать ему. Сказать сейчас, здесь. Ей не хочется быть одной, когда он так сильно нужен ей. Когда она не знает, как справиться с этим в одиночку. Но вслух лишь…

— Ничего.

Габриэль сглатывает без надобности. В груди отчего-то безумно болит.

— Мне остаться?

Она так сильно хочет, чтобы он остался. Чтобы лег рядом с ней, обнял сзади, крепко прижал к себе и позволил ей разрыдаться при нем. Расплакаться навзрыд, разделить этот груз на двоих, эту проклятую скорбь. Скорбь по детям, которым не суждено было родиться.

По их с Габриэлем детям.

— Нет.

Дверь палаты с тихим щелчком закрывается.

========== Глава XII. Стежки ==========

Два года со свадьбы Адриана и Маринетт. Годовщина. Два месяца после потери детей.

— Здесь довольно мило, — замечает Маринетт, аккуратно опуская дорожную сумку на постель.

— И море рядом. Вот, посмотри, прямо из окна номера видно, — улыбчиво отзывается Адриан.

Маринетт отвечает на улыбку и делает это почти искренне.

Эти два месяца были тяжелыми для каждого из их окружения, все родные и друзья Агрестов восприняли новость крайне болезненно, принимая ее настолько близко к сердцу, словно это их личная потеря.

Сабин пролила много слез; так много, словно она делала это еще и за собственную дочь, у которой после выписки из клиники, кажется, их совсем не осталось. Маринетт зачерствела, охладела ко всему окружающему, сухо принимала слова сочувствия или не принимала их вовсе, просто отмалчиваясь при возможности.

Хлоя несколько раз порывалась приезжать к Маринетт домой на ночь, обещая оставлять Софи на Натаниэля, но Аля ее отговаривала из раза в раз, ссылаясь на то, что Маринетт должна принять это сама, и лишние слова ей сейчас попросту не нужны.

Аля была единственной из их окружения, кого Маринетт к себе подпускала.

Первые три дня она провела в собственной спальне, игнорируя общение со всеми, включая Адриана, а в какой-то момент вышла из комнаты в своем строгом костюме, при легком макияже и со слабым хвостом на макушке. Взяв ключи от машины, она, не привлекая ненужного внимания прислуги, вернулась к работе в доме моды Агрестов.

Габриэль отложил в тот момент все дела, прервал совещание и вышел к ней, плотно закрыв за собой дверь.

— Что ты здесь…

— Показ через три месяца, у нас много работы, месье Агрест, позвольте мне пройти в свой кабинет, вы загораживаете мне путь.

Но как бы они оба ни старались, как бы не предпринимали все возможное, они впервые на своей памяти совершенно не могли сработаться и быть на одной волне, находясь в одном помещении. Они ругались, ссорились при подчиненных, оба хлопали дверями и дважды били посуду.

Они не говорили о том, что пережили в клинике, хотя должны были, давно должны, и эта недосказанность стала расщелиной в их взаимоотношениях.

Маринетт приняла решение не появляться в офисе, чтобы не пересекаться с ним. Чтобы не видеть его. Чтобы не ковырять собственную, кровоточащую и инфицированную рану в душе. Они стали созваниваться.

Говорили сухо, только по работе, и, когда Габриэль пытался поднять их личные темы, предпринимал попытки вывести ее на самый важный разговор… Маринетт бросала трубку.

Годовщину свадьбы Адриан предложил провести на море, и Маринетт, почему-то, ни секунды не колебалась, когда ответила на его предложение согласием. Ей нужна была смена обстановки, ей нужно было убраться от Габриэля и от душащих стен дома как можно дальше, но едва переступив порог отеля, она поняла, что это была дрянная идея.

Она только сильнее начала ощущать острую тоску по Габриэлю. Даже по ругани с ним, по всему. Ей нужен был он, и она проклинала себя за то, что так от него зависима.

— У модели три специфическая внешность, — придерживала ухом телефон Маринетт, расхаживая по номеру отеля, — то платье будет теряться, людей будет отвлекать цвет ее кожи, ей лучше показывать брючный костюм с колоколами рукавов, думаю, это лучшее решение… Да, ты прав.