От гневной тирады подруги Маринетт спас заглянувший внутрь Нино, который объявил о том, что Маринетт пора выходить к дверям, где ее уже ждет Габриэль. Церемония начнется с минуты на минуту. И Нино скрылся за дверью. Дюпэн-Чэн помолчала какое-то время, глядя в пол и чувствуя взгляд Али на своей спине.

— Знаешь, — негромко начала Маринетт и повернулась к Але, — лучше у меня будет два дня в году, когда я смогу к нему прикоснуться, обнять его и почувствовать все, чего буду лишена с Адрианом, — девушка облизнула губы, чуть нахмурившись, — чем таких дней не будет вовсе, если обман раскроется.

Маринетт уже открыла дверь, направляясь в сторону коридора, где уже виднелся силуэт Габриэля. Она даже позволила себе измученную, обессиленную улыбку. И уже собралась ускорить шаг, но…

— Ты ненормальная, — услышала она голос подруги рядом и тут же остановилась. — Гробишь не только себя, но и его.

Маринетт проследила за кивком Али и увидела, как Габриэль, невероятно потерянный, в костюме с иголочки, с прямой спиной и лихорадочно сухими глазами смотрел вперед, скрестив руки на груди.

— Не будет ни победителей, ни проигравших в этой ситуации, — сказала Аля, глядя вперед. — Больно будет в любом случае. Двум из трех. И тебе будет больнее вдвойне, потому что ты и в той, и в другой группе.

Маринетт молчала несколько секунд, а после тяжело вдохнула.

— Аля, ты должна пообещать мне.

— Что именно? — взглянув на подругу, спросила она.

— Молчать, — ответила она, не в силах оторвать взгляда от Габриэля. — Молчать как можно тише.

И, не дожидаясь ответа подруги, направилась к дверям и встала возле Габриэля, не поднимая взгляда. Платье было тесным, мешало нормально дышать. А стоя с Габриэлем, просто вдохнуть теперь казалось непосильной задачей. Маринетт не сразу поняла, что звуки органа заполнили просторный холл уже довольно давно, учитывая тот факт, что обе пары шаферов с подружками невесты, которыми были Курцберги и Нино с Алей, уже почти дошли до алтаря.

Маринетт взяла Габриэля под руку и тяжело вздохнула, двинувшись вперед. Она непроизвольно сжала побледневшими пальцами ткань на рукаве его пиджака. Габриэль постарался сохранить хладнокровие, однако почувствовал, как пальцы Маринетт чуть сильнее на мгновение сжали его руку.

Маринетт не замечала ничего, что творилось вокруг. Не видела восхищенных взглядов, направленных на нее. Не замечала, как все просто задерживали дыхание, глядя на платье. И совершенно не обращала внимания на человека, который уже стоял у алтаря.

Она не любила того человека. Она любила мужчину, за рукав которого цеплялась в эту секунду так, будто это была ее спасительная соломинка. Будто этой хваткой она просила его о спасении. Просила, ментально крича. Но он не слышал.

Остановившись у алтаря, Габриэль усилием воли заставил себя повернуться к ней. А Маринетт понадобилось все свое мужество, чтобы отпустить его руку. Отпустить, зная, что больше к ней не прикоснется. Она повернулась к нему, и Габриэль, медленно наклонившись, прикоснулся губами к ее лбу, закрыв глаза.

Девушка зажмурилась. Он, кажется, правда решил добить ее. Он опустил ладонь на ее волосы и в последний раз вдохнул ее запах. Господи, он любил ее. Он так ее любил, вы даже представить себе не можете. И в этот невинный поцелуй он вложил все то, что не сказал ей сегодня.

Все то, что теперь нельзя будет сказать. Ему теперь придется молчать. Молчать как можно тише.

Маринетт чувствовала, как внутри у нее что-то умирало. Аля видела, что происходило с ее подругой. Видела, как Маринетт ломало. Как девушка опустила на мгновение пальцы на запястье Габриэля — на руку, которая была на ее волосах — и в следующую секунду отдернула ее, будто это был страшный, опасный огонь.

Повернувшись к алтарю, Маринетт заставляла себя подниматься на три ступеньки и не оборачиваться на человека, который уже занял свое место на первом ряду, чувствуя себя так, будто проглотил пригоршню стекла.

Священник что-то гулко заговорил, но Маринетт не слышала ни слова. Ее словно оглушило. Она только периодически смотрела на Габриэля, добивая себя только сильнее. Смотрела, выпав из реальности, и даже не заметила, как Адриан уже произнес клятву.

— Маринетт? — старческий голос священника заставил ее обернуться. — Повторяйте за мной.

Девушка с дрожью вдохнула и кивнула, снова посмотрев на человека, жизни без которого она, черт возьми, просто не представляла. Все не имело смысла без него. Все. Абсолютно.

— Я, Маринетт Дюпэн-Чэн, — начал священник, заставляя Маринетт посмотреть на того, кто стоял перед ней.

— Я, Маринетт Дюпэн-Чэн, — повторила она.

— … беру тебя, Адриан Агрест…

Внутренности завязались в узел, в глазах взорвались искорки. Девушка сглотнула. Она помолчала несколько секунд. Адриан мягко вскинул брови, побуждая девушку продолжить, но Маринетт внезапно перестала видеть перед собой его. Она видела напротив себя Габриэля. Видела, как он держал ее за руки.

И это могло бы произойти.

Могло бы, но…

— Беру тебя, Адриан Агрест.

В ушах зазвенело. Гулкие апплодисменты заполнили просторный зал, эхо оваций окутало небольшую церковь огромным вакуумом, и спустя бесконечную патоку времени, события которой смешались у Маринетт в одну неразборчивую кашу, она уже сидела за столом для молодоженов на банкете в честь самого глобального события года города любви.

— Ты такая красивая, Маринетт, — без умолку щебетала Хлоя, обнимая подругу и смаргивая слезы. — Я так за тебя рада. Наконец это случилось!

Со всех сторон на молодоженов сыпались поздравления, Адриан светил белозубой улыбкой без остановки, поднимал бокал вместе с Маринетт, когда кто-либо произносил тост, и, кажется, правда был безгранично счастлив. Маринетт была уверена, что что-то у нее внутри непоправимо сломалось, надломилось, треснуло так, что никогда уже больше не починишь.

Она смотрела не на супруга все это время, она смотрела на него. Молчаливого, убитого ее ответом в церкви. Человека за первым столиком для близких родственников, который сбросил неимоверно тяжелый груз выбора на ее хрупкие плечи и даже не попытался хоть как-то помочь. Но Маринетт понимала.

Какой-то частью сознания понимала, что сделала неправильный выбор.

— Ну что, подруга, танец отца с дочерью, — чуть улыбнувшись, коснулась ее руки Аля, — как ты и хотела.

Сезер готова поклясться, что за все долгие годы дружбы с Маринетт она ни разу не видела ее такой. Але казалось, что кольцо в семь каратов обжигало бледную кожу на фаланге пальца Маринетт. Ей было ее жаль. Жаль так сильно, что она даже не могла подобрать слов.

— Ты же этого хотела, верно?

Маринетт переводит взгляд на лучшую подругу, и в глазах девушки тут же встают слезы. Я хотела совсем не этого, Аля.

— Да, разумеется.

Аплодисменты и громкое улюлюканье снова заполняют роскошный зал, оформленный в бежевых тонах, и Маринетт вкладывает ледяную ладонь в широкую руку папы, выходя с ним в центр танцплощадки. На сцену выходит начинающая французская певица и начинает петь действительно красивым голосом кавер на одну из песен Селен Дион.

Том осторожно приобнимает дочь.

— Солнышко, ответь мне, только честно, — внезапно произносит он, кружа дочь в танце.

Маринетт поднимает взгляд.

— Ты счастлива?

Слабая улыбка трогает сухие губы девушки, и взгляд медленно переводится за спину отца, за тот самый первый стол, останавливаясь на том самом человеке. Внизу живота все сжимается от осознания утраты, в горле встает ком. Так близко и так далеко. Руку протяни — схвати, пожалуйста! В его глазах обреченное серое море.

— Счастлива, — она старается, чтобы голос был тверд. — Очень счастлива.

На лице Тома расцветает улыбка. Это все, что он хотел услышать.

После завершения танца Том целует дочь в лоб, трепетно-трепетно, и передает ее руку в ладонь супруга, а сам тихо просит, умоляет даже: “Береги ее.” Адриан кивает, целует жену в висок, дает обещание. Маринетт закрывает глаза, представляя на своей коже губы другого человека. Ей становится мерзко от самой себя в ту же секунду.