Никогда больше не бросай.

Во рту скапливалась слюна, хотелось податься вперед, обхватить головку губами, попробовать ее на вкус, а потом взять глубже, почувствовать себя наполненным, беспомощным рядом с ним, для него. Нельзя. Я сам себя после этого возненавижу.

Прикрыв глаза, я сосредоточился на реакциях Никиты, на том, как его влажный от смазки член лежит в руке, на том, чтобы поудачнее потереться о ширинку собственных джинсов.

Наверное, поэтому я не заметил, как рука Никиты потянулась в сторону. Я распахнул глаза только тогда, когда в лоб мне уткнулся твердый и холодный металлический ствол пистолета.

Посмотрев вверх, я встретился с тяжелым взглядом Никиты. Зрачки его были расширены, почти закрывали светлую радужку, рот – приоткрыт, дышал Никита поверхностно и часто, его член тек мне на руку так, что мне казалось, он вот-вот кончит.

Какая-то часть меня хотела отшатнуться, встать и заявить, что мы на такое не договаривались. Черт, да я даже не запомнил, в каком положении находится предохранитель, а потому не знал, угрожает ли мне выстрел прямо сейчас, или все это – только притворство. Но… в каком положении он должен быть? Поднят или опущен?

Никита надавил на пистолет сильнее, опустил ствол ниже, к виску, провел им по щеке почти за самого подбородка. Перед глазами все расплылось.

– Открой рот.

Я послушался, и ствол тут же коснулся губ, скользнул влево, смял их. Двигаться я не мог, дышать тоже. Все силы уходили на то, чтобы удержать внутри поднимающийся в голове туман, топкий и вязкий – все из-за проклятого предохранителя. Я попытался вспомнить: выступ должен быть опущен или поднят, чтобы я не рисковал получить пулю в голову, – и тут же почувствовал слабость в коленях и тошноту, перед глазами все побелело.

Нет! Только не это, нет!

На глазах выступили слезы, потому что если я сейчас хлопнусь в обморок, если все забуду и сестре придется меня отсюда забирать – я все потеряю. Его потеряю.

– Шире.

Рука Никиты, тяжелая и твердая, зарылась в волосы, заставила меня запрокинуть голову. Дуло пистолета прошлось по губам, как будто было опасным и болезненным вариантом губной помады. Впрочем, если бы мне пришло в голову с такой силой прижимать к губам помаду, то я наверняка сломал бы хрупкий красящий столбик.

– Смотри на меня.

Я послушался, пришлось поморгать, чтобы лицо Никиты выплыло из уничтожающей все вокруг белизны. Я уцепился за его сумасшедший взгляд, как за соломинку. Пистолет толкнулся глубже, я коснулся языком кислого металла, лизнул его, как будто ствол был членом, и Никита застонал. Кажется, он сам едва это заметил, но этот звук прошел через все мое тело и вернул меня в настоящее. Я наконец смог глубоко вдохнуть.

Предохранитель был опущен, когда Никита угрожал прострелить мне голень, и я не слышал щелчка, когда он взял пистолет со стола. Это значит, я в безопасности, если не принимать во внимание осечку, но ведь от случайностей никто не застрахован: например, каждый день на мою голову может упасть кирпич…

– Двигайся, – голос Никиты был хриплым, сорвавшимся.

Я понял, что давно уже перестал его ласкать, а сижу, сжав руки в кулаки. Я с трудом расслабил кисти, и их тут же пронзило болью, так сильно были напряжены мышцы.

Пистолет во рту двинулся наружу, и я неосознанно потянулся за ним. Никита втянул носом воздух, вздрогнул, не отрывая взгляд от моего лица. Это, в конце концов, все и решило. В прошлый раз Никита тоже спугнул мой приступ, хватило одного только «Котенок, ты как?» и прикосновения уверенных твердых рук, которые удержали меня на самом краю. В этот раз из окружающего тумана помог выбраться возбужденный взгляд с сумасшедшинкой в глубине зрачков, тяжелый кислый ствол пистолета во рту, желание довести Никиту до самого края.

Я осторожно коснулся головки, погладил ее большим пальцем, положил ладонь на ствол члена. Никита прикрыл глаза, с его губ слетел тихий выдох. Запрокинув голову, он подался вперед, снова положил руку мне на макушку, удерживая на месте и заставляя немного глубже насадиться на дуло. Изо рта вырвался такой громкий стон, что мне стало за себя стыдно. Почему-то из-за этого я возбудился еще сильнее.

Я гладил Никиту, неосознанно водил языком по стволу пистолета, как будто у меня во рту в самом деле был член, чувствовал тяжелую руку в волосах. Стояло у меня до боли, казалось, еще немного – и я кончу просто от избытка впечатлений и едва ощутимого трения об собственную одежду.

Когда мне уже казалось, что все вот-вот произойдет, Никита вытащил ствол у меня изо рта, отбросил его на стол – я успел заметить, что на гладкой деревянной поверхности осталась капелька моей слюны.

Он дернул меня вверх, положил ладони на шею, заглянул в лицо, пристально, как будто пытался что-то рассмотреть у меня в глазах. Вряд ли там было что-то кроме похоти, я бы не удивился, если бы по кругу радужки бегущей строкой было написано что-то вроде: «Возьми меня прямо сейчас, пожалуйста, как угодно, и никогда больше не отпускай!»

Никита обхватил руками мое лицо, сдавил, большие пальцы больно впились в щеки, а потом дернул меня на себя и наконец поцеловал. Я застонал, обхватил его за пояс, прижал к себе и чуть не заплакал от облегчения и радости. Он тут, я могу его обнять, он правда настоящий и целует именно так, как я запомнил, и пахнет наконец самим собой, а не одеколоном. В этот запах хотелось с головой нырнуть, да я бы из него духи сделал, как в том жутковатом фильме1, и распылял по комнате каждый день. Все вдруг стало неважным: и его обидные слова, и мои коварные планы отомстить, и то, что мы в офисе. Для всего этого еще наступит время, а пока – есть только мы.

Посадив меня на стол, Никита втиснулся между моих ног, его обнаженный член коснулся живота, и я положил ладонь на головку. Во-первых, потому что по-прежнему хотел его трогать, во-вторых, потому что не хотел пятен от предэакулянта на своей единственной приличной рубашке.

Одна рука Никиты держала меня за затылок, вторая – обвивала поясницу. Когда он оторвался от меня, чтобы вдохнуть воздуха, я выпалил:

– Помнишь, что я тебе сказал, когда мы встретились? – голос у меня был тихий, загнанный, как будто я только что бежал.

– Что дашь мне прямо на той лавке? – Никита звучал не намного громче, чем я.

Его глаза были закрыты, он губами коснулся моего лба над самой бровью, прочертил дорожку до виска. Пальцы, которые лежали на моем затылке, сжались и разжались, как будто кот выпустил и тут же втянул когти.

Я кивнул.

– Так вот, – я сделал паузу, чтобы немного успокоить дыхание. – С того момента ничего не изменилось.

Никита хрипло рассмеялся. Уткнулся лбом мне в лоб, потерся, и я рассмеялся следом за ним. Притянул его ближе, погладил по спине – я бы хотел его всего целиком обнять и пощупать, но для этого нужно сначала вытряхнуть его из всех слоев одежды: рубашки, пиджака, брюк.

– Как. Ты. Это. Делаешь, – открыв глаза, спросил Никита и слегка встряхнул меня, сжав в кулаке волосы.

Я поцеловал Никиту, чтобы заставить какие-то тяжелые мысли выветриться из головы. Для них сейчас не время. Я здесь, и ты здесь, и мы вместе. Что ты вбил себе в голову, ну?

Никита ответил на поцелуй, и мне показалось, что все в самом деле случится прямо сейчас, когда раздался звонок телефона.

Отвратительный звук, хуже сигнала побудки.

– Не бери трубку, – попросил я, утыкаясь лбом Никите в плечо. – Ты директор, можешь не брать.

– Я директор, я обязан. Слушаю. Марк, что у тебя там?

Никита весь напрягся в моих руках, стал жестким, как памятник. Я неосознанно погладил его по спине, и он стряхнул мою руку.

– Выйди навстречу ему и проводи ко мне.

Положив трубку, он прищурился. Посмотрел на меня оценивающе, так что захотелось поежиться. Что случилось? Ведь все было хорошо только что?

Отстранившись, Никита застегнул брюки и поправил полы пиджака, небрежным жестом бросил пистолет в ящик стола. Возбуждение у него пропало, он выглядел собранным и деловым, как будто не собирался всего пару минут назад кончить прямо на свой отличающийся идеальным порядком рабочий стол.