Ходьба стоила адских усилий. Бурый мох был здесь цепким, выносливым и вырастал по колени. Через него невозможно было пройти, на каждом шаге его приходилось притаптывать. К тому же он скрывал ямы, трещины, в которые можно легко угодить и переломать себе кости. Через первые полчаса, несмотря на ледяной ветер, я даже вспотела.

Старые, высохшие побеги ломались, когда мы наступали на них, а их семена вцеплялись во что только можно: в волосы, глаза, в одежду и сапоги.

По молчаливой договоренности через каждую пару миль мы устраивали отдых. Я обессиленно лежала на животе и думала, что дикарка могла бы идти и дальше, если бы ей не приходилось нас ждать, но, как я предположила, она чувствовала наше дыхание и замедляла шаги.

Во время вторых сумерек я подняла голову, после того как весь день при ходьбе смотрела только вниз, чтобы видеть, куда поставить ногу. Меня поразило, насколько близко мы подошли к горам. Нет, не близко, подумалось мне, мы уже в них самих.

В нескольких километрах по обе стороны возвышались гигантские вершины. Эта суровая, без каких-либо деревьев, полоса между вершинами была обязана своим существованием тектоническому сдвигу во время одного из ранних периодов. Вот это-то и был упомянутый дикаркой горный проход. Мы находились уже гораздо выше уровня болот, а подъем все не кончался.

Над холодной водой протекавшей речки клубился туман.

Дикарка достала из трещины на склоне, не заслуживавший даже того, чтобы называться пещерой, кожаные мешки с пищей и материалом для палатки. Мы расчистили участок поверхности, чтобы на нем можно было жечь мох, и укрылись, как смогли, от ветра.

Уснуть было нелегко. Мы надели на себя всю одежду, какая у нас до сих пор сохранилась, и все равно нас пробирало до костей. Я много раз просыпалась и растирала себе руки и ноги, чтобы активизировать кровообращение.

Я думала, что если погода не изменится, тогда возможно, у нас есть шанс. Если же усилится ветер… или будет мороз… или пойдет дождь…

Если мы за день-то есть завтра — не осилим этот перевал и не доберемся до лежащих за ним земель, шансы будут против нас.

Я погрузилась в сон, не спрашивая себя, что могло находиться по ту сторону гор.

В предрассветных сумерках на фоне неба, усыпанного звездами словно пылью, стали видны бледные скалы всех молочных оттенков — от голубого до светло-серого, — казавшиеся мягкими, и все же один их вид создавал у меня впечатление острых, как лезвие ножа, кромок и обжигающе-холодных ветров. Здесь я вплотную могла почувствовать ледяную реальность скал: темную, влажную, массивную и твердую.

Перед нами и всюду вокруг нас в северное небо взлетали скалистые стены. Три, пять, шесть тысяч метров высотой при поразительной крутизне. А голубая даль смягчала их очертания серыми и белыми оттенками.

Наступало утро, а у нас был впереди долгий день.

Чем выше мы лезли, тем хуже рос мох — блаженством было идти вдруг без прежних усилий, — а на крутом склоне валялись большие, отколотые обломки скал. Холод, исходивший из камней, мучил наши тела сквозь бекамиловые пальто, а в воздухе висел пар от дыхания.

К полудню с вершин поползли первые хвосты тумана.

На северных сторонах глыб, неподвластных погоде, лежал старый, смешанный с грязью снег прошлой зимы. Слышалось эхо шорохов. Я слышала и шум, мчавшейся в долину воды.

Обжигающая боль поселилась у меня под ребрами. Воздух сушил горло и легкие. Холод в сочетании с физической усталостью не допускали удовольствия вести разговоры; так как каждый из нас продолжал лезть вверх, замкнувшись в своем внутреннем мире. Дикарка всегда шла впереди, то исчезала в сгущавшемся тумане, то снова возникала, как виденье.

Для того, чтобы поставить одну ногу впереди другой, требовалась концентрация всего моего внимания и всех усилий. Туман оседал на меня в виде капель воды на волосах и промочил их, мои губы с каждым вздохом становились холоднее.

Дважды я мгновенно засыпала, когда приседала, чтобы отдохнуть, но холод снова будил меня. И каждый раз становилось все труднее подыматься.

Меня испугало то, что я так скоро и так сильно устала. Было и еще одно чувство, которое я испытала, но не могла определить — это было скорее опустошенность, чем усталость, — которое напугало меня гораздо больше, если бы я была в состоянии побеспокоиться об этом.

Туман клубился, шел волнами, он промочил нас насквозь, как мелкий моросящий дождь, и прошло много времени, пока до меня не дошло значение этого обстоятельства — сейчас мы шли вниз по склону.

Я увидела рядом с собой стекавшую в долину ледяную воду, туман рассеялся, когда мы достигли нижней границы облачности, и мы все остановились, чтобы приготовиться к длительному спуску.

Холод уменьшился, когда подул ветер. Не было никакой радости от того, что мы оставили перевал позади себя, не было и момента, чтобы посмотреть назад; теперь мы могли лишь продолжать идти.

— Нам повезло, — нехотя сказал Блейз, когда мы отдыхали, — чуть позже этот перевал перекрывается снегом. Сейчас, наверное, идет вторая или третья неделя риардха.

Я вздрогнула от неожиданного движения. Дикарка опять уже была на ногах и начала спуск по длинному склону. Скалы тянулись вниз множеством разломов и поперечных холмистых структур. На тундре лежал ясный свет и окрашивал ее в цвет светлого золота.

Даже я понимала, что при более плохой погоде у нас не было бы шансов выжить и что даже при хорошей погоде, находясь на верху более длительное время, мы не могли надеяться на благоприятный исход. Здесь ничто не росло, а охотой мало что можно было добить. Здесь перед нами лежали ребра суши и кости всей Орте. Это была суровая земля; нам предстояло приспособиться к ее условиям, или она погубила бы нас.

Дикарка шла вперед — единственный наш проводник.

Запас пищи был спрятан в ущелье, проходившем вниз от стены Мира, однако половина его испортилась.

Узкие, белые ручейки, текшие с вершин, становились в долинах ревущими потоками, стремившимися вниз с огромной силой. Они были так холодны, что в них могла замерзнуть руки.

Мы находились там весь следующий день, в этом воздухе, казавшемся нам теплым после того, которым мы дышали на перевале. Мы спустились ниже не более чем на девятьсот или тысячу метров, а все плоскогорье лежало выше Топей.

— Куда ты идешь? — спрашивала я дикарку в разных вариантах, какие мне только приходили в голову.

— Мы — люди Кирриах, — сказала она и протянула свою смуглую руку в северо-западном направлении. Это было все, чего я от нее добилась.

Я подумала, что мы приближаемся к своему концу. Так или иначе. Существует предел выживания человека в экстремальных условиях. Есть предел, который решает, сколько ночей можно обходиться без достаточного количества сна… О, боже, как я жаждала одной-единственной ночи ненарушенного сна! Существует предел перенесения голода. А рано или поздно погода ухудшится.

Дикарка сможет выжить. Она была очень выносливой даже по ортеанским представлениям. Но мы, все остальные, лишались последних сил.

Я проспала большую часть дня. Всякий раз, ненадолго просыпаясь, я видела Марика и Блейза, дремавших возле костра. Как-то вдруг пропала необходимость следить друг за другом. Дикарка иногда находилась рядом, иногда ее не было. Казалось, она не знала усталости.

Меня кто-то тормошил, и я открыла глаза. Начинало смеркаться. Солнце уже скрылось за вершинами и окрашивало снег в розовый и желтоватый тона. Склонившись надо мной, рядом стоял Марик.

— Я думаю, она хочет, чтобы мы продолжили путь. Что нам делать, Кристи?

Потребовалось некоторое время, пока я собралась с мыслями. Я подышала на руки, чтобы согреть их, и поискала свой мешок.

— Это имело бы смысл — идти ночью и спать днем, когда теплее. Это лучше, чем замерзать. Да.

— Имело бы смысл? — с недоверием спросил Блейз. Я ничего не ответила.

Мы шли дальше в свете звезд, достаточно ярком, чтобы видеть путь. Дикарка ускорила шаги и нетерпеливо ждала потом, когда мы ее догоним. Явно нараставшая спешка в ее поведении заражала и нас. Я не знала, что было в той земле, которой нам приходилось опасаться.