Только на севере над горизонтом на небе виднелась голубая полоса более темного оттенка, ширина которой составляла около десяти градусов. Я не могла точно определить, были ли это низкие тучи или очень высокие горы. Когда восходящее солнце растворило туман, я уже совсем не увидела цветовых различий.

— Я не стану тебя ждать, — сказала дикарка.

— О… конечно. Мы пойдем этим путем.

Я показала рукой на север, потому что подумала, что мы могли бы большую часть дня двигаться параллельно Ремондским горам и надеяться, что всадники Талкула потеряют нас из виду, если мы снова попадемся им на газа.

— Нет. — Она показала на северо-запад. — Это мой путь.

— Проклятие, мы не хотим углубляться дальше!

— Это моя дорога, — ответила она таким тоном, какой более всего из того, что я до сих пор от нее слышала, походил на раздражение. — Если это не твоя дорога, тогда иди своей.

— Телук!

Но Телук тоже не смогла нечего от нее добиться. Дикарка хотела идти домой — где бы это ни находилось — и больше никуда.

— На другой стороне Малых Топей начинаются Большие Топи, а с другой стороны Больших Топей находился Пейр-Дадени. До него будет шестьсот зери сплошного болота, так неужели ты думаешь, что мы сможем пройти шестьсот таких зери? Ты это сможешь?

Наконец она сдалась.

— Мы сможем одни идти на юг?

— Вы видите дорогу? — Когда она переварила это, я продолжила: — Если мы потеряем ее, то пропадем, ведь это так просто.

— То, что вы прибыли сюда, могло обозначать смерть для всех нас.

— Может быть, но это н удерживает меня от того, чтобы попытаться выбраться отсюда.

Она повернулась ко мне спиной.

— Сделай свой мешок полегче, аширен-те, я положу в мой побольше.

Голова у меня была тяжелой и с трудом соображала. Мой нос распух от насморка, я вся непрерывно дрожала от холода. Горло и легкие болели от кашля. Я проглотила еще одну из горьких болеутоляющих таблеток, остававшихся в моей аптечке. Она не уменьшила боль, но сделала меня равнодушной к ней.

У Марика при кашле выделялась красная мокрота. Даже в дыхании Телук стало прослушиваться хрипение, типичное для начала легочной гнили.

Дикарка требовала от нас идти как можно быстрее. Хотя она часто делала круги, возвращаясь на наши старые следы, и сильно петляла, от общего северо-западного направления она не отклонялась. Возможно, причина заключалась в том, что у меня был жар, или в умении приспосабливаться, однако я начала видеть топи ее глазами: островки и острова твердой почвы, отделенные друг от друга протоками и лужами, которые кишели насекомыми.

Через два или три дня мы пережили первую ночь, в которую не смогли разжечь костра. Мимо нас тянулись испарения, казавшиеся серебристыми на фоне неба. Изогнутые ветви низких деревьев скрывались в клочьях тумана.

Мы сидели среди корневищ на возвышавшемся над водой озерца островке, закутавшись в бекамиловые одеяла, а наши ноги были почти что в болотной жиже.

Мимо шныряли блестящие зирие, сверкали их фасеточные глаза. В густом тростнике раздавались странные крики. Марик спал, прислонившись ко мне, рот его был раскрыт, я слышала хрипящее дыхание.

Темнота проглотила меня. Это не было сном. Я находилась в непонятном бодрствующем состоянии; мне казалось, что сместилось само время. Проснулась я с такими сильными головными болями, что с испугом подумала, что так может расколоться голова.

На меня смотрели глаза, и лицо, на котором они находились, не было человеческим. Время снова сместилось, я была совершенно дезориентирована. Сев прямо, я взялась за голову и застонала. Затем из горла пошла слизь, я стала задыхаться и с усилием выплюнула ее. Моя голова сотрясалась от судорог. Я почти ослепла от боли.

Наконец я смогла сидеть спокойно. Облегчение было неописуемым. Я открыла слезящиеся глаза. Свет был зеленым. Я протянула руку вверх, мои пальцы коснулись какой-то гибкой поверхности. Очень медленно до меня дошло, что меня что-то накрывало. Это была кожа. Разве ее положили на ветви? Еще больше кожи было подо мной и остальными.

Лицо, которое я видела, — или оно было лишь в кошмарном сне? — это лицо с кошачьими глазами и колючими ушами отпечаталось в моем воображении со зримой ясностью.

Телук, Марик. Аширен лежало вытянувшись рядом со мной, оно выглядело очень беззащитно. Лицо Телук имело цвет тухлой пищи. Они спали или были без сознания. Дикарки я не видела. По другую сторону от Телук спиной ко мне лежал широкоплечий мужчина. «Халтерн!» — на секунду промелькнула у меня мысль. Но, встав на колени, я увидела, кто это был.

Лицо в шрамах, кожа телесного и белого цвета проходила полосой по половине лба, подбородку и груди. «Солидный ожог», — рассеянно подумала я. Светлая, серебристого цвета, грива. Слабо выраженные пятна болотного цветка на широких кистях рук.

Я видела перед собой наемника из Римона, как о том говорил Халтерн. В Эт.

Неужели все они шли за нами? Или он один? Зачем? Кто он?

Было такое ощущение, словно я проснулась после наркоза; мне не верилось в реальность этого мира. Это были сны, приходившие в этой темноте, которая вот уже снова опускалась на меня. Это могла быть и какая-нибудь иная темнота. В моей памяти существовали большие провалы. «Со временем последнего привала прошло больше суток», — подумала я и опять уснула.

Мелькал свет. Я протирал слипшиеся глаза. В моей памяти оставалось какое-то слабое воспоминание о том, что меня кормили чем-то жидким… и, возможно, даже несли, однако я не была в том уверена.

Свет имел красно-желтый цвет, он шел от костра, и за стенками палатки двигались тени. Палатка была горазда больших размеров, чем ранее. Ближе к верху ее имелась щель, через которую виднелось небо, усеянное дневными звездами.

Возле костровой ямы сидела дикарка со скрещенными ногами и бросала в пламя куски торфа и хвороста.

Я пошевелилась, села и закашляла. Мои физические страдания опять напомнили о себе. В палатке было одновременно и душно, и холодно, и мне дышалось с трудом. Я на четвереньках подползла поближе к огню.

— Ты?.. — Она коснулась своей шеи, потом моей.

У меня болели голова и шея, но легкие, как я чувствовала, были в более удовлетворительном состоянии. Я подумала с замутненным сознанием, что должна была бы поздравить Адаира. Шприц-тюбики подействовали. Ни воспаления легких, ни плеврита нет. О, Иисус, что за счастье!

Я спросила:

— Где мы?

Я не смогла понять ее ответа, постояла на коленях воле огня, потом встала. В ногах была слабость. Палатка воняла экскрементами и болезнью. Я двинулась к выходу, держась за стойку, расшнуровала его.

Я не ощутила никакого тепла от солнца, висевшего низко над горизонтом с южной стороны. Белесое небо ослепило меня. Я зажмурилась. Здесь, снаружи, я почувствовала холод. Мы находились на высоком месте, примерно на метр поднимавшемся над уровнем воды. Это был гораздо более крупный остров, чем многие другие. Он порос кустарником и кривыми деревьями. Я отошла в сторону от палатки, чтобы отправить естественную потребность.

Ремондские горы больше не были видны. По всей безотрадной окрестности до самого горизонта я не увидела ничего кроме сплошного болота.

По другую сторону протоки стояло еще большее число бледно-зеленых палаток, сливавшихся с фоном. Я увидела несколько фигур, но на большом расстоянии не могла их разглядеть, кто или что это такое было.

«Карантин», — подумала я и слабо хихикнула. Кто бы ни были те, у кого мы находились, мы им были не нужны.

Вернувшись в палатку, я увидела, что Марик проснулся и сидел на корточках у огня. Телук старалась получить от дикарки какую-нибудь информацию. Мужчина — его звали Блейз н'ри н'сут Медуэнин, как мне сейчас вспомнилось по судебному слушанию — бормотал что-то и вздрагивал во сне.

— Это обитатели Топей! — взволнованно сказал мальчик. — Я не спал и видел их.

— Где мы? — спросила Телук.

— Мы находимся так близко к центру Нигде, что это уже не играет никакой роли. — Мне пришлось сесть, чтобы не упасть. У меня больше не было сил. Я спрашивала себя, насколько действительно была больна.