— Да.

— Вы можете идти. — Арад немного выждал, затем снова взглянул на меня. — Вы не отрицаете, что этот предмет принадлежит вам?

— Я отрицаю, что он оказывает такое действие, как было сказано, а также то, что он рассказывал.

Они обыскивали мои вещи. Что бы они могли найти? Отчеты, сообщения — нет, они не смогли прослушать записанное на ленту, да и невелика была бы разница, если бы они даже сумели это сделать. Аптечка. Это их, наверное, поразило. А мне не хотелось бы ее терять.

Арад показал собравшимся якобы свидетельствующее против меня вещественное доказательство.

— Я требую права говорить! — Я подавила в себе чувство ущемленности. Говорить — это было единственное, что я могла делать, а сейчас мне отказывали даже в этом. — Утверждала ли я когда-нибудь, что Земля не является технологической цивилизацией? Разве я оспаривала, что мы пользуемся своими собственными научными познаниями? Скажите мне, почему это делает из меня принадлежащую к расе, которая вымерла на этой планете! Разве вы не видите, что я отличаюсь от вас? Откройте же ваши глаза!

— Вы отличаетесь от нас, — сказал Арад, — но подобные превращения всегда входили в возможности колдовского народа; это совершенно ничего не доказывает.

— Я нахожусь под защитой Закона Короны. Происходящее здесь — это несправедливость.

— Но вы находитесь в Ремонде, — сказал Арад и был награжден гулом одобрения со стороны ремондцев. — Это — дом-колодец, и вы находитесь под властью Закона Богини.

Охранники вывели меня из дома-колодца, и мы прождали большую часть второй половины дня в расположенной в стороне комнате. Мои протесты не были услышаны. Я начала это понимать.

Когда меня ввели обратно, уже были зажжены факелы, и последний свет дня падал в темную шахту колодца. Я стояла на краю головокружительного глубокого жерла.

— Вы изложили ваши свидетельства, — сказал Арад, обращаясь к собранию, — а теперь выносите ваш приговор.

Наконец вышла женщина и обернулась к с'анам и священникам.

— Мы долго совещались, — сказала она, помедлив, — и подозреваем, что обстоятельства не говорят однозначно против нее, но мы не убеждены также и в том, что она невиновна. Она могла бы быть представительницей колдовского народа, но, может быть, она ею и не является — мы в этом не уверены.

Послышался одобрительный гомон. Я отыскала глазами лицо Ховиса. Он был явно недоволен таким оборотом дела.

Арад сказал, посовещавшись с несколькими говорящими с землей:

— Тогда вот мое решение. Она должна быть помещена обратно в камеру и находиться там под стражей. Мы же поищем новых свидетельств. О них мы еще услышим. Приемлемо ли это для вас?

Я уже почти не слышала гула с выражением согласия. Значит, я лишь выиграла немного времени. Однако это было лучше того, чего я опасалась.

Я взглянула через зал на изуродованного шрамами человека. «Он не видел акустического парализатора, — подумала я, — и он совершенно точно не видел, что я им пользовалась. Кто-то тщательно подготовил его на роль свидетеля. Кто-то, кто его уже ранее нанял и знал, что доставит его сюда…»

Снова ожили старые подозрения, но сейчас я не находила Сулис. Когда меня ввели в камеру, я мысленно разрабатывала планы и опять отбрасывала их. Если бы только можно было послать весть на свободу. Если бы поскорее выздоровела Рурик и вернулась сюда. Если бы Фалкир…

Я обратила внимание на то, что не видела на суде Фалкира.

— Пора, — заключила я, рассказав Халтерну о происшедшем. — Ведь мы наверняка можем что-нибудь предпринять?

— Мы можем проявлять осторожность. — Он был зол. — Они выслушали посланницу, и закон дома-колодца дает им право содержать вас в камере, пока они не решат еще раз заслушать вас. А разве не стало бы для них желанной случайностью, если бы вы заболели гнилью легких и умерли? Или от отравленной пищи? Или от меча подосланного убийцы?

Я проснулась, когда мне снился теплый сон, в котором сплелись с коротко подстриженной гривой.

Дикарка трясла решетку так сильно, что гудели стены. Ее лицо было поднято к вентиляционным отверстиям в потолке.

— Что случилось?

Она многократно повторяла одно и то же слово, но я поняла его, прежде чем взглянула вверх. Было утро, внутрь проникал бледный свет. Она пнула решетку в последний раз и отошла к своей куче соломы. У нее была завидная способность сохранять силы за счет долгого сна.

Наш разговор с нею никогда не шел дальше уровня «кто ты?». Она не понимала ни моей, ни Халтерна смеси имирианского с ремондским.

— Какой сегодня день?

— Четвертый день четвертой недели, я думаю. — Я была уверена, что слушание состоялось во второй день. — Как вы себя чувствуете?

— У нас почти нет топлива. — Однако, мой вопрос он пропустил мимо ушей. Я слышала, как он ночью кашлял.

— Я не могу в это поверить. — У меня не было возможности выразить свое раздражение. — Не могу поверить, что невозможно заявить протест. И не думаю, что эта пародия представляет собой предписанный законом ход процесса!

— Он неофициален, и речь идет об обычае домов-колодцев. — Халтерн натянул на свои плечи одеяло, как платок. — Если бы речь шла о Законе Короны, то вам было бы позволено высказываться и вызывать ваших собственных свидетелей. Это, как я предполагаю, и есть причина того, почему Т'Ан Ремонда предоставил вести все дело Араду.

Я наполнила чашу углем, предварительно вытряхнув на пол золу.

— Ховис. Не Колтин.

Он кивнул.

— Четвертый день четвертой недели… Если бы Т'Ан Рурик чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы смогла вернуться…

— «Если бы». Мысль об этом беспокоила меня. Я знала, что Халтерн ошибался, и что Ховис в данный момент еще не отдал приказа убить меня. Еще нет, потому что ему еще нужно было самому выйти из трудного положения, которое он создал, посадив в тюрьму принятую королевой посланницу. Но если бы ему удалось утаить от Рурик, где я нахожусь, а она уехала бы на юг, тогда бы он придумал что-нибудь новое. Он был, пожалуй слишком осторожен, чтобы устранить посланницу.

Он, должно быть, не мог сделать ничего, чтобы меня оскорбило.

Воздух был очень влажен. Тонкие струйки воды стекали вниз через вентиляционные щели и образовывали лужи на каменном полу. В чаше оставалась только теплая зола.

Дикарка схватилась за прутья двери своей камеры и стала трясти ее. Лицо ее по прежнему ничего не выражало.

— Прекрати этот проклятый шум! О, Богиня! — Халтерн добавил серию бранных слов из пейр-даденийского языка. Его руки дрожали. Он швырнул в нее пустую винную бутылку, разбившуюся о прутья решетки и усеянную осколками лужу на полу.

— Не кричите на нее, ведь ее вины нет в том, что мы здесь.

— Моей также нет, — сказал он с ядовитой резкостью.

— Проклятые, полуцивилизованные дикари, — сказала я. — Вы все тут заодно.

Дождь прекратился. Влага мельчайшими каплями осела на мехе моего халата. Холодные железные прутья пощипывали руки.

— Халтерн, простите меня. Мне очень жаль.

Наши руки прикоснулись сквозь решетку друг к другу.

— Мне тоже. Извините. Эти ремондцы… — Он пожал плечами. — Я думал, что был слишком хитер, чтобы меня схватили таким образом. В моем-то возрасте.

— Это неправда, что вы полуцивилизованные. — Я следовала за ходом своих мыслей. — Колдовские народы не являются только легендой. А я не подготовлена к встрече с обществом, пережившим катастрофу.

— Кристи, — крикнула дикарка. Она отошла от решетки и стала наблюдать за входной дверью.

— Что?..

Дверь отворилась. Я ждала, что принесут побольше пищи и вина, которые передавались нам анонимно, или стражников Т'Ана Ремонде. Вместо этого вошла женщина и прикрыла за собой дверь.

— Верек Сетин. — Халтерн подошел к решетке.

— У меня мало времени. — Женщина открыла дверь его камеры, потом моей.

Я спросила:

— Где Фалкир?

— У моего брата Ховиса. Организуется выезд на охоту. Сегодня праздник пятого дня.

— Его здесь нет?