Звуки турецкой речи заполонили всё пространство, от неё было некуда скрыться, также, как и от смуглых янычарских лиц и бешеных, горящих кровожадных глаз. Казалось, что стремление этих варваров бесчинствовать и мстить сдерживал лишь приказ их правителя.
Когда Сулейман, Мустафа-паша и Ахмед-паша вступили в собор Святого Иоанна, Катрин-Антуанет была внутри. Когда аги провозгласили приход незваных гостей, она спешно направлялась в библиотеку, где и столкнулась с Полем. Его глаза по-прежнему горели огнём христианского фанатизма, а уста были изогнуты в коварной, но счастливой ухмылке. Госпитальерка невольно улыбнулась ему в ответ. Девушка была так рада видеть своего друга, но какое-то недоброе, и в то же время светлое предчувствие вмиг словно парализовало её. На глазах выступили слёзы, и девушка не могла для себя объяснить, почему впервые за все шесть месяцев она заплакала именно сейчас.
Поль положил руки на её плечи и притянул к себе. Она крепко обхватила его спину, а жёсткая тёмно-коричневая сутана впитала слёзы госпитальерки. Монах гладил светлые волосы, уже не покрытые красной накидкой, и еле слышно проговаривал слова молитвы.
— Они уже здесь? — шёпотом спросил священник.
— Да, — коротко ответила Катрин-Антуанет. — Что ты собираешься сделать?
— Этим ножом, — из-за полы своего льняного одеяния Поль достал роскошный османский кинжал, щедро украшенный крупными драгоценными камнями, — я должен убить Сулеймана. Он принадлежит его родственнику, принявшему христианство и живущему здесь.
— Но тогда тебя же убьют… В любом случае убьют!
— Я знаю. Сегодня — последний день моей жизни. Я отправлюсь на небо, и я рад этому. Погибнуть за такое дело — величайшая честь.
Девушка вновь обняла священника, так крепко, чтобы в последний раз почувствовать его тепло, сердцебиение, которому скоро суждено прерваться навсегда. Ей хотелось вцепиться в его сутану и просить: «Не уходи!», но она лишь одобряюще кивнула и напряжённо улыбнулась.
— Каждый день я буду молиться за упокой твоей души. Спасибо тебе за весь свет, что ты мне принёс, — Катрин взяла его холодную руку и смотрела в серые глаза монаха, стараясь изо всех сил сдерживать чувства. Она разжала пальцы, понимая, что уже нет времени, и священник спешно зашагал в наос.
— Deus vult! — обернувшись, крикнул на прощание Поль и спрятал кинжал в рукав.
Госпитальерка медленно пошла за ним, туда, где вместе с другими главнокомандующими Сулейман проводил свой первый намаз на Родосе. Окружённые крестами, захватчики молились своему богу.
Тем временем бесшумно, словно тень, Поль поднимался по лестнице на хор, откуда прекрасно просматривался каждый молящийся. Катрин наблюдала за ним снизу, выглядывая из-за угла, и молча умоляла Господа, только бы всё свершилось так, как надо.
Вытянув руку вперёд, священник старательно целился, ведь у него был только один шанс.
Предатель-епископ, который ранее упрашивал Великого Магистра капитулировать, стоял в стороне и наблюдал за происходящим. Его взор заметил монаха на хоре, и служитель церкви продолжил неотрывно смотреть на него. Ибрагим-паша, правая рука султана Сулеймана, увидев, что епископ устремил свой пристальный взгляд наверх, куда-то за его спину, обернулся. Но было уже поздно. Бросок был совершён, и кинжал устремился к своей цели. С криком Ибрагим рухнул на своего повелителя, только лишь с благословения Аллаха опередив летевший клинок.
*
Катрин сидела на винтовой лестнице, по которой ещё вчера поднимался Поль — последняя надежда для христианского Родоса. Священник пожертвовал своей жизнью, чтобы избавить остров от османского владычества, однако его покушение на жизнь султана так и не удалось. Перед глазами девушки застыло лицо юноши, когда он показывал ей кинжал Мурата Султана. Тогда казалось, что ещё есть какая-то надежда, но выстрел, убивший Поля, разбил эту иллюзию. Юноша рухнул перед алтарём, и она не могла к нему даже подойти. Возможно, священник ещё был жив, но после случившегося ему было лучше умереть — османы не знали пощады для своих врагов.
А могилой Полю стала морская пучина, где покоился не один враг Сулеймана и его предков.
Ужас, который госпитальерка познала в тот день, сковал её тяжёлыми цепями, заставляя руки дрожать. Место, всегда приносившее радость и счастье, теперь напоминало о тех страшных событиях, а кровь Поля так и осталась на полу, не давая забыть пережитое.
Теперь они призвали к себе Великого Магистра, и вряд ли разговор с ним будет завершен быстро. Катрин боялась, что её сюзерена будут пытать, а затем казнят и сбросят туда же, в море, за покушение, содеянное его подданным, вероятно, по его же приказу. Мусульмане весь день посещали храм, осквернённый кровавым намазом, обсуждая на своём языке происходившее в шатре Сулеймана. Катрин всегда готовилась к любым исходам, поэтому ещё при первых педпосылках османского вторжения начала изучать турецкий и теперь почти всё понимала, но не могла уяснить для себя главное — жив ли Вилье де лʼИль-Адам. От этого ненависть наполняла её сердце, а в беглом тревожном взгляде читалась паника и злость, желание мстить.
Когда костёл наконец-то был пуст от неверных, девушка закрыла разгорячённое лицо ледяными пальцами и заплакала навзрыд, уже совсем не боясь, что кто-то услышит.
Как в один из тех счастливых зимних дней год назад, дверь неожиданно отворилась, и Катрин-Антуанет увидела высокий силуэт. Он приближался, ступая против света, отчего лица не было видно, но госпитальерка узнала вошедшего по одной только походке.
Филипп сел на ступень ниже, обращая взор к девушке. Она не убирала трясущиеся руки от лица, открывая только заплаканные красные глаза. Иоаннитке не хотелось, чтобы хоть кто-то видел её такой, особенно Магистр.
— Я не знала, что и думать. Мне было страшно, что вас уже нет в живых…
— Я жив. Хотя последние события почти выбили из меня дух.
— Из меня тоже. В этих стенах было столько зла. Они убили Поля, затем мне пришлось слышать грязные слухи про вас, которые распространяли османы… А за ними эти слова повторяли и местные.
— Что же они говорили? — непривычно тихим, уставшим голосом спросил Магистр, сжимая пальцами виски, пытаясь унять головную боль. С одной стороны, ему было плевать на мнение этих предателей, с другой — было любопытно. — Скажи, что бы там ни было.
— Они… — в горле застал ком, она не могла сказать такое своему сюзерену, но и не говорить после данного приказа тоже. — Что вы встали на колени и поцеловали полы кафтана Сулеймана, моля о пощаде.
Филипп нахмурился и сжал кулаки от злости, но не на подданных Сулеймана, а на неблагодарных родосцев, говоривших такое, но всё же совладал с гневом.
— Они силой заставили меня, — Вилье де лʼИль-Адам отвёл глаза в сторону, избегая пересечения с полным боли взглядом Катрин — этот позор виделся ему несмываемым, но он находил произошедшему оправдание, и это оставляло место надежде в его душе. — Иногда, чтобы победить, надо отступить. Если бы я не покорился, то погиб бы прямо там, а это позволило бы им грабить и убивать без препятствий.
— Вы правы, я никогда не усомнюсь в этом. Простите, что повторила эту гнусность, — Катрин без прежней смелости взяла главу Ордена за руку и поцеловала её, не в силах находиться так близко, при этом держась на расстоянии.
— Мне пришлось покориться. Кто знает, какая участь ожидала бы мой народ после этого покушения? Я пошёл туда, будучи готовым погибнуть, только бы гнев Сулеймана не обрушился на родосцев, в особенности моих госпитальеров. Безрассудство этого священника чуть было не разрушило всё.
— Безрассудство? — изо всех сил сдерживая эмоции переспросила девушка.
— Так и есть. Зря погиб один из самых преданных вере людей. К тому же, если бы он убил Сулеймана, его обезумевшие головорезы не знали бы никаких ограничений на захваченной земле. Да и смерть Ибрагима не решила бы проблемы, на его место встал бы новый человек, только прежде мы были бы вынуждены заплатить жизнями.
