— Я обо всём договорилась и заплатила. Мы сядем на корабль завтра вечером.
— А если в Неаполе не окажется судна до Ниццы?
— Мы обогнём Неаполитанское королевство и пойдём прямым путём. Мой знакомый, капитан Загалу, к нашей удаче запланировал очередную поездку. А теперь пойдём, не будем тратить время впустую, уже поздно.
Оливер заметил извозчика, ожидавшего пассажиров, но Катрин лишь отмахнулась, заявив, что хочет пойти пешком, чтобы вновь взглянуть на город, где она целыми днями, и в жару, и в дождь, гуляла вместе со своим сердечным другом. Казалось, что она и вовсе не покидала эти места. Ноги сами ступали по знакомому маршруту, и, у самого дома, она повернулась к спутнику, протягивая ему мешок с золотом.
— В конце переулка есть таверна, где останавливаются европейские купцы. Пойди, сними себе комнату.
— А ты? — с недоверием во взгляде спросил англичанин.
— А мне есть, где переночевать. Я же просила, никаких вопросов. Что захочу — расскажу сама. Встретимся за послеобеденным намазом. Когда на закате услышишь голос намазчи, приходи сюда.
Не до конца всё для себя уяснив, Оливер неуверенно кивнул головой и пошёл по указанному направлению. А Катрин с замиранием сердца зашагала к дому, который так не хотелось покидать. Усыпанный опавшей листвой, он выглядел давно брошенным — ни закрытых занавесок, ни света в столь поздний час, лишь зияющая тьма в окнах. Усилием воли, девушка запретила себе плакать, но горячие слёзы сами собой лились по еле тёплым щекам. Из соседнего дома за ней наблюдали какие-то пожилые женщины, что-то между собой обсуждая и окидывая ханым недоверчивым взглядом, но её это совсем не волновало. Подул сильный, уже по-осеннему прохладный ветер, приятно охлаждавший кожу. Госпитальерка расслабленно закрыла глаза, а, когда открыла их, всё уже выглядело совсем иначе: озаряемая высоким полуденным солнцем постройка утопала в некошеной зелёной траве, в которой резво бегала маленькая девочка. «Йилдыз!» — громко позвала её наблюдавшая за ней женщина, одетая, как и девочка, в фиолетовое платье. Из-под платка окликнувшей её ханым проступали золотые завитки, совсем не такие, как у Йылдыз — пепельно-каштановые, вьющиеся на концах. Та подошла и потянулась миниатюрными ладонями к матери, чтобы та подняла её на руки.
Завороженная этой картиной, Катрин простояла так некоторое время, но когда ветер утих, оказалось, что и вовсе не было на улице никого. Воспалённый разум, давно не знавший полноценного сна, подменял реальность собственными картинами, и только сейчас иоаннитка поняла, как далеко могла зайти в своей тоске. Госпитальерка подошла ближе к дому и достала ключ, дрожащими пальцами вставила его в замочную скважину и нерешительно провернула. Пройдя через небольшой узкий коридор, она ступила в салон Якуба Эфенди. Увиденное заставило её в ужасе зажать ладонью рот и тихо простонать: на половицах так и остались пятна: видимо, дом бросили совсем сразу после прихода Ибрагима, успев только похоронить тело господина. Девушка подошла ближе, и, несмотря на свою боязнь крови, она села на пол и провела рукой по шершавой обветшалой древесине. Сейчас совесть корила её за то, что она не была рядом в тот момент, ведь возможно ей удалось бы чем-нибудь помочь или вовсе предотвратить эту ситуацию, но прошедшего не вернуть, как и её возлюбленного, от которого всё, что осталось — эти пятна. И моральная, и физическая усталость истощала француженку. Больше всего в этом мире ей хотелось бы как и прежде лечь на колени эфенди, и уснуть навсегда, но об этом оставалось лишь мечтать. Робко, словно опасаясь реакции прорицателя, она без стука вошла в его спальню, и увидела, что всё убранство было покрыто пылью, даже его постель. Сняв с кровати покрывало, Катрин отряхнула его и аккуратно сложила, убирая в сторону. Она легла на мятые простыни, словно на них ещё вчера кто-то спал, и прижалась лицом к подушке. Его ложе до сих пор хранило неповторимый запах своего хозяина, и девушка не могла оторваться от ткани, так легко обманывавшей разум. Несмотря на невыносимую печаль, очернявшую её раненое сердце, француженка спокойно уснула. Впервые за столько времени ей снился Якуб. Мужчина стоял на пороге и был разгневан за то, что Башира оставила его, пренебрегла чувствами и вернулась в объятия неверного. Ханым слёзно отрицала его обвинения, и всё повторяла: «Я же вам обещала», а он слушал, не перебивая, и лицо его смягчалось. Она то звала его к себе, то просила забрать её, но он молчал, не сводя сурового взгляда с перепуганных глаз француженки, пока не заключил: «А ведь ты вернулась». Звездочёт сел на постель, и она прогнулась под ним, как под живым, и он потянулся своей мягкой ладонью к лицу возлюбленной. И вдруг иоаннитке стало так хорошо, что теперь она плакала от счастья. Она прижималась щекой к его руке и улыбалась, призывая взглядом приласкать её. Склонившись над Катрин, эфенди начал страстно целовать девушку, то и дело подхватывая пальцами горячие слёзы. «Не истязай себя больше, хотя бы потому, что я никогда не захотел бы твоих страданий. Даже океан слёз не сможет вернуть того, кто по воле Аллаха должен был уйти из мира живых» — турок расчёсывал её волосы и прижимал к себе, а тёплый шепот из его уст заставлял принимать иллюзию за реальность. «Ты видела Йилдыз?» — он обратил на девушку пытливый взор.
За окном раздался призыв на Зухр, оборвав столь ценный сон, что был для ханым дороже всей действительности вокруг. Катрин, склонная мыслить рационально, не пыталась списать ночное явление на что-то иное, чем плод её переживаний и укоров совести. От этого осознания стало совсем плохо: даже тешить себя мыслями о бессмертии души — значит обманывать себя. Госпитальерка понимала, что пора принять тот факт, что Якуба больше нет, как и нет его Баширы, но на это не хватало её духовных сил. Превозмогая себя, она встала и решила осмотреть его опустевшую комнату. Все вещи остались на своих местах — даже воры не осмелились войти в жилище наводившего на них ужас колдуна. Полки были уставлены травами и склянками, наполненными разными жидкостями. Ханым, как раньше любила делать, начала подносить разные вещества к носу, безошибочно распознавая их. Она собрала ароматы, что составляли запах её возлюбленного, и положила их к себе. Его потёртый полосатый кафтан, на котором остались тёмные волосы, плащ, в котором он тайно проходил во дворец — француженка обнимала их, чувствуя такое родное и знакомое покалывание шерстяной ткани. А на дне сундука она обнаружила деревянную шкатулку, на крышке которой была неумело выцарапана одна надпись на древнегреческом: «Ἀναδυομένη» — «вышедшая из моря». Внутри лежала длинная нить жемчуга, лишённая изысков, но столь прекрасная, с какой не сравнится даже золото базилевсов. Улыбнувшись бесцветными губами, словно получив подарок, Катрин прижала шкатулку к сердцу, понимая, что она предназначалась для неё. Голос муэдзина за окном призывал всех правоверных мусульман на Аср. Огорчившись, что время так неуловимо ускользает из её рук, девушка торопливо покинула обитель Якуба, спеша посетить последнее место.
Она бродила среди однообразных деревянных надгробий уже час, выискивая зорким взглядом одно-единственное имя. За ней неторопливо брёл Оливер, рассматривая мусульманские захоронения, как и попросила его француженка — соблюдая с ней дистанцию. Взглянув вдаль, он увидел, что госпитальерка остановилась. Возле могил Мустафы Эфенди и Шафак Ханым она нашла и посмертное пристанище их сына. От этой близости — на глубине, чуть больше её роста, где покоились её душа и сердце — Катрин растратила все попытки успокоиться. Француженка получила тот дар, о котором просила Уранию, уходя с острова. Богиня была щедра на подарки, и послала ей любовь, разительнее вражеского кинжала. Она упала на колени, срывая оранжевые цветы лилий, и начала укладывать их на землю дрожащими руками, зачерпывая её пальцами и утирая ею слёзы. За ней наблюдали две женщины, и одна из них громко, чтобы ханым услышала, проговорила будто бы своей собеседнице: «Взгляни на эту неверную, что спуталась с тем, кто отверг Аллаха! Приворожил бедняжку, и теперь в могилу её за собой тянет, Бисмилляхи Рахмани Рахим». Не слыша их, француженка склонила голову к надгробию, и вдруг услышала шелест крыльев. Возле её пальцев сел иссиня-чёрный ворон, и любопытными блестящими глазами взирал на сокрушающуюся девушку. Восхищённая красотой птицы, Катрин смотрела на него, и, словно завороженная, осторожно потянулась к нему рукой, боясь спугнуть. Она дотронулась крыла ворона, и он не улетел, позволив ещё пару раз до него дотронуться. Затем птица взмыла в небо, а госпитальерка провожала её взглядом. К ней подошёл Оливер и помог встать, а сам, пока сестра Ордена отряхивалась от земли, пристально смотрел на привлёкшую её внимание могилу.
