*

Катрин-Анутанет не знала, как дальше жить — вокруг неё сгущался мрак, приближалась зима и увядание всей природы, а она до сих пор не представляла, как залатать ту зияющую пустоту в душе. Да, она больше не плакала, и спала крепко, и под её глазами больше не проступали тёмные круги. Чёрные мусульманские одежды сменились госпитальерским платьем, на которое спадали легкомысленные золотые кудри, контрастировавшие с безнадёжным тёмным взглядом девушки. Она сняла кольцо и так и не примерила жемчуг — это принадлежало Башире, что теперь мертва, но увы, так и не получилось снять бремя скорби.

Француженка и сопровождавший её англичанин не прощаясь разошлись по разным сторонам, едва успели сойти с корабля. И, если девушка спокойно вернулась в свои покои, то Оливера у входа в его лачугу ожидала стража Его Преосвященнейшего Высочества. Подавляя все его попытки сопротивляться, мужчины повели юношу в кабинет Великого Магистра, из лучших побуждений посоветовав брату по Ордену идти спокойно и сознаться во всём. В отличие от Катрин, сержанту не так часто доводилось видеть предводителя госпитальеров так близко. Гневный взгляд пожилого воина столкнулся с испуганными глазами пойманного им мальчишки, который по наивности не допускал того, что Вилье де л’Иль-Адам может вернуться раньше, ведь он верил доводам приятельницы.

— Рассказывай, — бескомпромиссно приказал глава Ордена.

— Что рассказывать? — заикаясь, юноша как мог увиливал от ответа.

— Где ты был с моим бывшим писарем почти два месяца? — с наигранным спокойствием уточнил мужчина.

— В Стамбуле, господин.

— И зачем тебе понадобилось туда отправиться? — ко всему прочему, Филипп был и опытным допрашивающим.

— Не мне, — осознав, что взболтнув лишнего, Оливер закрыл рот руками, а Великий Магистр подозрительно сощурил глаза, вынуждая продолжать. — Так захотела сестра Катрин-Антуанет. Она попросила, чтобы я её сопровождал и защищал, не подумайте ничего плохого.

— Тогда ей зачем? — мысленно восхитившись предусмотрительностью своей подданной, позаботившейся таким образом о своей безопасности, глава Ордена продолжил разговор с юношей.

— Клянусь Божьей Матерью, не знаю! Она взяла меня при условии, что я ничего не буду спрашивать. Я видел одно: она пошла к какой-то могиле, положила цветы и горько плакала над ней.

— Могиле?! — теперь предводитель госпитальеров пришел в бешенство. — Только посмей сказать, что ты не посмотрел на имя.

— Смилуйтесь, Ваше Преосвященнейшее Высочество, посмотрел. Но там было написано по-турецки, а я не умею читать на их языке, — пробормотал англичанин, сгорая от стыда и угрызений совести. Вилье де л’Иль-Адам жестом велел уводить сержанта.

Когда в покои Катрин-Антуанет без стука ворвался её сюзерен, она даже не вздрогнула. Всегда готовая к любому исходу, она предвидела и это. Неохотно встав и поклонившись, она обратила своё лицо на него, и увидела нескрываемый гнев.

— Что за плен у тебя такой, что ты при первой же возможности вернулась в Османскую империю?! — он кричал во весь голос, не стесняясь возможных невольных слушателей.

— А каким должен был быть мой плен? Чтобы меня убили? Издевались? Покалечили?! — госпитальерка впервые в жизни позволила себе такой тон в разговоре с магистром. Не дожидаясь ответа, француженка стремительно покинула собственную комнату, и остановилась за порогом. Девушка снова плакала, облокотившись о стену, не в силах стоять на ногах. Она могла бы знать имена всех звёзд, безошибочно угадывать очертания любых созвездий, и ночами прижимать к сердцу своих детей, а вместо этого от неё требовали отчёта, почему она выбралась из этого злоключения невредимой. За спиной раздались шаги — это Филипп пошёл за ней. Тогда Катрин обратила на него красное от слёз лицо, и не понижая тона прокричала. — Вот каким был мой плен, вот! Смотрите! — она встала под свечой, чтобы огонь освещал её лицо. — Видите эти шрамы? Это наложницы заперли меня и подожгли, потому что я была избрана для ночи с Сулейманом. Они прижали двери и ждали, либо пока я сгорю, либо пока задохнусь. А я выжила, чтобы вернуться в Орден, — договорив, её губы поджались, а узкие плечи задрожали от сдерживаемых всхлипов. Она плакала красиво, и мужчина вновь был очарован этой девушкой.

— Ты же мне об этом не рассказывала. Обо всем говорила кратко и по верхам, — магистр утёр мозолистой рукой бегущую по щеке иоаннитки слезинку.

— А было ли у меня время? Этот кошмар продолжался больше двух лет, и за неделю всё не осветишь.

— Тогда скажи, что было в том письме и к чьей могиле ты ходила?

— Мне сообщили, что аги Ибрагима-паши убили того доброго хозяина, что безвозмездно дал мне приют. Возможно, из-за меня, — слукавила девушка. — Их дому я обязана жизнью.

— Прости меня, — он смягчился и притянул госпитальерку к себе, крепко охватив её тонкий стан. Отстранив девушку, чтобы посмотреть в её лицо, он вновь приблизился, и перешёл на шёпот, — ты умная, предусмотрительная и находчивая, тебе не знакомы принципы, кроме верности Ордену, ты безжалостна к врагам, и бесконечно милостива к товарищам. Ты не боишься заявлять о своих желаниях и нуждах перед другими, тебе они безразличны. Ты не та, кем хотела выглядеть в моих глазах, и я это понял с первого же дня: ты строптивая, волевая и независимая, но передо мной ты становилась самым верным и близким человеком из всех. Не от страха перед моей должностью, а от уважения ко мне. Я видел это в твоих глазах. Я не желаю тебя порабощать и делать своей пешкой, я хочу сражаться с бесконечными противниками, пока за моей спиной стоишь ты. Знаешь, как Амараль назвал тебя во время пыток? Приспешницей Дьявола. В смысле, моей, — с бесовским блеском во взгляде проговорил магистр. Госпитальерка заулыбалась, удовлетворённая таким прозвищем. — Но я бы не стал Дьяволом в глазах врагов без тебя. Ты — мои глаза, уши, обоняние, но главное — не это, — положив ладонь на затылок Катрин, магистр прильнул к её устам, не давая отстраниться. Девушка была ошарашена, и, в то же время, впервые за последние месяцы ощутила будоражащую изнутри радость и энергию. — Ради тебя я пошёл на грех и клятвоотступничество, и, не сомневайся, сделал бы это вновь. Я уже предал орденские обеты, и теперь не отступлюсь. Мне надо написать письмо, — с загадочной ухмылкой проговорил мужчина, — и это приказ.

— Но ваш писарь — это Люсьен, — втянутая в эту игру молвила Катрин.

— Теперь нет. Он — смышлёный юнец, и я повысил его в звании.

— Вот оно как, — вскинув брови ответила Катрин.

— Приходи, когда захочешь, я буду ждать тебя весь вечер и всю ночь.

— Что же, вы пропустите Мессу?

— А на неё пусть ходят те, кто ничем другим не может помочь.

*

Сидя в кресле напротив Великого Магистра, Катрин-Антуанет залпом осушила кубок с ромом и взяла с подноса пирожное, по вкусу отдалённо напоминавшее столь полюбившуюся ей пахлаву. Видимо, сюзерен запомнил это с её рассказов и позаботился о том, чтобы повара приготовили нечто похожее, хоть у них этого не вышло, скорее наоборот — до боли захотелось восточных сладостей, как у Якуба дома.

Из соседней комнаты доносились прекрасные звуки лютни и флейты, в которых узнавалась какая-то старинная и знакомая мелодия.

— А вы знали, что у Амараля была фаворитка? — данное канцлером прозвище заставило Катрин вспомнить об одном инциденте из далёкого прошлого.

— Что? — впечатлённый таким известием о своём давнем враге переспросил Филипп. — Фаворитка?

— Да-да. Вивьен, — госпитальерка ухмылялась, довольная тем, что смогла заинтересовать собеседника.

— Но как ты узнала?

— На корабле она вошла ко мне, и начала угрожать, будто бы расскажет всем, что видела нас с вами. Она была разбита казнью любимого, и уже не боялась смерти. К тому же, она рассказала об этом другим француженкам, — увидев напряжение во взгляде магистра, она поспешила ему всё пояснить, — но османы утопили тех женщин, а нас с Вивьен и молодых гречанок взяли в рабство. Она много болтала, а я была очень зла на этот жестокий мир… Я убила её собственными руками, чем косвенно проложила себе путь к спасению. Как я ей и пообещала — я устроила им с Амаралем встречу в мире мёртвых.