Девушка не ответила, и спешно покинула покои магистра. Она развернула лист бумаги, чтобы ещё раз прочитать:

«Даю тебе знать, что моего брата больше нет. Когда он был один, в наш дом ворвался Ибрагим-паша и убил Якуба. Я вернулся и обнаружил его мёртвым, всего в крови, с распоротым животом и грудью, без языка, что и свёл его в могилу. Я покину этот дом, и больше никогда в него не вернусь». Подпись: Юсуф Эфенди.

Француженка шла, куда глядели остекленелые глаза, постепенно осознавая ужас написанного. Сначала она не поверила, словно ей приснился кошмар, но теперь пощёчина реальности привела её в чувства. Иоаннитка ступала мимо братьев и сестёр Ордена, не позволяя ни единой эмоции отразиться на лице, и лишь полный боли взгляд выдавал адские муки, в которых пылало сердце Катрин-Антуанет. Тысячи кинжалов вонзались в душу, когда госпитальерка понимала, что больше никогда не сможет услышать голос Якуба и прикоснуться к нему, не ощутит на себе его мягкие ладони, не увидит загадочного блеска его серебристых глаз. Почему-то сейчас особенно не верилось в бессмертие души, на место этому слепому убеждению пришло осознание конечности и краткосрочности жизни, что может оборваться совсем неожиданно. Ноги привели девушку на безлюдный берег, над которым сгущались сумерки. Она смотрела вдаль, в сторону Османской империи, места, бывшего для неё адом и ставшего раем из несбыточной мечты: там она бы называла себя Баширой и вышла б замуж, доживая свой век в старом, но уютном доме, где всегда бы пахло травами и мёдом; дети звали бы её «аннэ», а она играла бы с ними в саду и учила всему, что знает сама. Порождённая разумом картина на миг заглушила окружающую реальность, заставив духовно её покинуть, и, словно со стороны, госпитальерка слышала, как навзрыд она плачет, как страшны стенания этой бедной безутешной ханым. Но наваждение не длилось долго, и сознание вернулось в лишённое сил тело, что дрожало от невыносимой боли, утратившей границу между моральной и физической. Ей вспомнилось данное прорицателю обещание, которое она много раз ему повторяла, и поняла, что теперь исполнить его невозможно.

Несколько ночей подряд бушевала гроза, и, даже когда Катрин проваливалась в неглубокий болезненный сон, раскаты грома пробуждали её, не позволяя высохнуть слезам на её бледном обветренном лице. Когда слуги заметили, что она не спускается к трапезе, им было велено приносить еду под дверь, но каждый раз они замечали, что к девушка так и не притронулась к яствам. В её комнату стучали, пытались окликнуть, но француженка всем отвечала одинаково: «Мне нездоровится. Спасибо, лекаря не нужно». Приходил Великий Магистр, справляясь об её состоянии, и, искренне огорчённый неизменным ответом, уходил. Настойчивее же всего ломился Оливер, не признавая никаких отговорок. Встав на ватные ноги, госпитальерка провернула ключ, впуская товарища в свои покои. Она неодобрительно посмотрела на него, но ничего не сказала, ведь сил не осталось даже на гнев. Юноша с ужасом окинул взглядом приятельницу, подобную увядшему цветку, лишённому земли и корней, и бесцеремонно сел на её мятую постель.

— Что у тебя болит? — побеспокоился он.

— Голова, — правдиво ответила девушка, ведь от непрерывных переживаний и слёз она у неё раскалывалась.

— Я принёс тебе успокаивающий чай из трав, который посоветовал лекарь.

— Спасибо, — охрипшим голосом ответила француженка, принимая глиняную чашу. Она вдохнула горячий пар, восстанавливавший в памяти знакомые родные запахи из дома в Стамбуле. Глаза защипало от слёз, но девушка не позволила себе заплакать при посторонних.

— Чем я могу тебе помочь? Ты только попроси, — англичанин горел энтузиазмом, но в ответ он встретил лишь скептический потухший взгляд.

— Оставь меня, пожалуйста.

Дождавшись, когда Оливер уйдёт, госпитальерка легла на кровать и склонила голову к влажной подушке. Османы сумели нанести беглой рабыне последнюю рану, и она оказалась самой болезненной.

Очнувшись ото сна на рассвете, Катрин увидела, что тучи расходятся, позволяя солнцу озарять спящий савойский город, однако оно уже не было столь ярким, словно напоминая, что за летом приходит осень и зима — всё, как в жизни. В углу комнаты стоял сундук с её скромными пожитками, он и привлёк внимание девушки. Она открыла его и начала предаваться воспоминаниями, разглядывая свои платья. Вот — белое, из тончайшего шёлка, полученное в подарок от госпожи Махидевран, в нём француженка отправилась к Якубу, чтобы тот прочёл её судьбу, вот — оранжевое, словно закатное небо, которое звездочёт сравнивал с цветками лилий, а вот и лохмотья, оставшиеся от голубых одеяний, что были на Башире в момент поджога — их она хранила как память и доказательство всему тому, что с ней произошло, чтобы никогда не забывать о той стойкости и силе, что сокрыты в глубине её души, готовые вырваться в любой момент и испепелить врагов. И вдруг госпитальерка вспомнила о загадочной вещи, которую ей дал прорицатель. Перевернув все вещи в комнате, она нашла искомый мешочек в потайном кармане фераджи. Затаив дыхание, девушка с трепетом открыла его и достала скромное, но приковывающее восхищённый взгляд кольцо с небольшим аметистом, но то, что нащупали её пальцы, заставило сердце девушки кровоточить вновь. Записка: «Я хотел подарить тебе его на наш никах». В голову закрался один вопрос: написал ли это Якуб, ожидая её возвращения, либо же осознавая, что больше не увидит свою французскую спутницу? Выплакав всё слёзы, Катрин просто сидела в тишине, в то время как душа выла от боли, и надела украшение на руку, любуясь его скромной красотой. Холодный металл, словно заколдованный, понемногу придавал сил и желания жить несмотря ни на что. Госпитальерка подошла к окну. Распахнув его настежь, её лицо остудил прохладный ветер, а в небе послышались голоса стрижей. Их пение всегда вселяло в разум девушки веру в лучшие дни и грядущее счастье. Свежий воздух принёс за собой рискованное, но несомненно верное решение.

В дом Оливера постучали, и тот, удивляясь чьему-то неожиданному визиту, лениво побрёл открывать. На пороге стояла Катрин-Антуанет, а в её бордовых воспалённых глазах блестел нездоровый энтузиазм. Она оценивающе осмотрела его с головы до ног, а затем, без лишних приветствий она перешла к делу:

— Мне будет нужна твоя помощь, — серьёзно заключила она. Англичанин сразу начал кивать, но девушка жестом велела ему слушать. — Но не спеши соглашаться, это очень опасное дело. Ты молодой и сильный, сможешь защитить и проводить, но если ты не захочешь рисковать, то я пойму и найму солдата.

— Куда проводить? — изумился юноша.

Прижав руку к опоясанной болью голове, девушка вспомнила, что не рассказала саму суть.

— В Османскую империю.

Глаза госпитальера расширились ещё сильнее, и тогда француженка добавила, что щедро ему заплатит, и вдвое больше — за молчание и отсутствие каких-либо вопросов.

— Хорошо. Я поеду, только чтобы с тобой ничего не случилось. И не надо мне золота.

— За безопасность в Ордене не переживай: завтра Его Преосвященнейшее Высочество отправляется в очередную дипломатическую миссию. Мы успеем вернуться, — на самом деле Катрин сомневалась в собственных словах, но ей нужно было пресечь любую неуверенность со стороны товарища.

*

Оливер вошёл в открытую каюту в одеждах купца среднего достатка, и увидел иоаннитку, прилаживавшую на голове хиджаб. Его охватили противоречивые эмоции, но он ничего не сказал, как и не задал будоражащего вопроса: что за «недуг» такой сломил сестру Ордена, а затем заставил вернуться на земли, где её поработили?

— Мы прибыли в порт, — холодно заключил он. Девушка обошла его и спешно покинула трюм, чтобы взглянуть на турецкий берег. Госпитальер взял её брошенную сумку и неохотно побрёл за ней. Наверху он обнаружил, что француженка решила его не ждать и ушла без него. Плохо ориентируясь в незнакомой стране, он не смог отыскать приятельницу в разношерстной толпе. Он вздрогнул, когда чья-то рука хлопнула по его плечу, и обернулся, по привычке держа руку на рукояти меча. Он увидел Катрин-Антуанет.