— Ну, ты чего? — прорицатель как и прежде заботливо утёр её слёзы. В ответ госпитальерка лишь помотала головой. — Ведь ты пообещала, что вернёшься, а, значит, нет смысла грустить. А чтобы ты там вдруг не заскучала, смотри на звёзды, — мужчина взял её за подбородок, чтобы показать Башире красоту ночного небосвода, — и вспоминай меня. И, даже если свершится воля Аллаха, вспоминай этот день, — эфенди поцеловал девушку, и вновь крепко обнял. Склонившись к его груди, француженка слушала учащённое сердцебиение, и ей хотелось, чтобы во всём мире время замерло.

Звездочёт сел по-турецки, и уложил ханым на свои колени, как она всегда любила отдыхать. Усталость взяла своё, и веки француженки сомкнулись, но даже во сне она не отпускала благоухающую восточными маслами руку. Сбросив с себя шерстяной плащ, мужчина укрыл им девушку, охраняя её сон всю ночь.

*

— Капитан Загалу!

Рослый мужчина в богатом, но уже изношенном алом кителе обернулся на своё имя. На корабль спешно зашла ханым, от которой он вчера получил задаток.

— Катрин-Антуанет, — суровый мореходец расплылся в дежурной улыбке и поцеловал руку загадочной гостье его судна, — ждём только вас.

— Благодарю, — застенчиво отвела глаза Башира, пристыженная таким замечанием.

— Я покажу вам вашу каюту…

— Стой, — раздалось у них за спиной. Сердце госпитальерки дрогнуло, когда она дала слабину и взглянула на турка, оставшегося на причале. Завладев её вниманием, он продолжил. — Подойди ко мне.

Не в силах сопротивляться его воле и своему влечению, она сошла с корабля, сопровождаемая раздражённым взглядом европейца.

— Да?

— Я забыл тебе что-то отдать, — эфенди достал из сумки грубый матерчатый мешочек, — открой его, когда тебе будет одиноко или грустно, — высказав последнее напутствие, он вложил подарок в раскрытые ладони Баширы, как бы невзначай касаясь их.

— Спасибо вам, пусть он станет моим талисманом, как и, — она достала из-под воротника тумар, — эта вещь.

— Ты хранишь его…

— Я всегда буду хранить всё от вас. И никогда не смогу забыть всё пережитое рядом с вами.

— Это будут хорошие воспоминания?

— Возможно, лучшие в моей жизни, — тихо ответила француженка, и решительно направилась к кораблю, но почувствовала грубую хватку на своём плече. Якуб развернул её к себе, и подарил последний поцелуй, долгий, властный и ненасытный.

— Я освобождаю тебя. Освобождаю. Освобождаю, — столь желанные слова, произнесённые её господином, ранили душу Баширы, но она лишь кивнула, выражая благодарность.

А затем их пути разошлись: госпитальерка зашла на судно, что приведёт её к давней мечте, а Якуб побрёл домой.

Облокотившись о поручни, Катрин провожала турецкий берег, старательно, но тщетно выискивая знакомый силуэт. Она не увидела, но прорицатель смотрел вслед её кораблю, скрывшись под сенью глубокой тени. Когда суша скрылась из виду, иоаннитка закрылась в своей каюте, бессильно упав на кровать. Скоро это всё станет былью, а за этим в жизнь придёт много нового.

*

В порту Савойского герцогства сплошь мелькали фигуры, облачённое в чёрные табарды с белоснежными крестами. Катрин вдохнула итальянский воздух, понимая, что османское рабство осталось позади. Она собралась было ступить на сушу, как стражник в госпитальерском нарамнике преградил ей путь.

— С какой целью вы прибыли к нашим стенам? — его насторожила женщина, увенчанная хотозом и одетая в чёрную фераджу, чьё лицо скрывало непроницаемое пече. Сощурив глаза, гостья с турецких земель стала оценивающе смотреть в лицо нахмуренного юноши.

— Сальве, — ханым сняла вуаль, смеясь над своим давним приятелем. Он был в замешательстве, но всё ещё не верил своим глазам. Тогда девушка показала кинжал Великого Магистра.

— Ты? Катрин? — громко восклицал он, привлекая внимание других госпитальеров. — Как это может быть?

— Может, может, — радостно улыбаясь, отмахнулась она. — Я всё расскажу погодя. Лучше отведи меня к Его Преосвященнейшему Высочеству.

— Я не могу, — неуверенно проговорил стражник.

— Это ещё почему? — писарь магистра никак не рассчитывала услышать отказ.

— Он на приёме у Карла V.

— Когда вернётся? — продолжила расспросы француженка. Молодые люди уже шли по какой-то узкой улочке, не замечая этого за увлекательным разговором.

— Дня через три .

— Ну, ты ж меня устроишь? — с надеждой она обратила внимание на старого знакомого, пытаясь вспомнить его имя. Оливер, это точно был Оливер, сержант из Языка Англии.

— Спрашиваешь! Конечно!

— Ты мне вот ещё что скажи, — Катрин-Антуанет нахмурила густые тёмные брови, решаясь задать главный вопрос. — А Магистр нашёл себе нового писаря? — в её глазах читалась бесконечная тревога.

— А как ещё? Нашел! — засмеялся англичанин, вызвав у собеседницы скрытое раздражение.

— И кто же — новый писарь?

— Да мальчишка один, не общался с ним…

Уста иоаннитки растянулись в счастливой улыбке, она рада была слышать, что это какой-то юнец. Чтобы продолжить разговор, она начала причитать:

— Куда ж теперь мне податься?

— А Магистр тебя в госпиталь отправит, будешь горшки выносить! — ещё не прошло и получаса, а госпитальер шутил так, как мог бы себе позволить только несколько лет назад, но он знал Катрин, и понимал, что она не затаит обиду.

— Ты у меня сам пойдёшь их выносить, когда меня вновь писарем сделают. Уж я-то замолвлю словечко, — она наигранно упёрлась кулаками в бока, грозно нахмурив брови. Едва увидевшись, они уже общались как закадычные друзья.

*

Бежавшие с Родоса католики выстроились по обеим сторонам широкой улицы, ведущей ко временной резиденции Ордена святого Иоанна: сегодня в герцогство возвращается их предводитель, чтобы доложить о результатах переговоров. Филипп де Вилье де л’Иль-Адам шёл с гордо поднятым подбородком, как и всегда, но в его напряжённом взгляде читалось категорическое нежелание выступать перед народом, поскольку Карл всё ещё не перешёл от обещаний к действительным поступкам. Во время осады его промедление и нерешительность стоили госпитальерам поражения при абсолютном военном преимуществе, теперь же — не позволяет рыцарям и католическому населению покинутого острова осесть и укрепиться. Сдержанно поприветствовав поднятой ладонью своих верных вассалов, Великий Магистр медленно ступал по мощённой дороге, окидывая внимательным взором пришедших.

Катрин стояла прямо перед ним, среди сержантов. Она долго думала, в чём желает предстать перед своим сюзереном, и наиболее верным признала надеть свой любимый чёрный хотоз с закрывающим лицо прозрачным пече и фераджу поверх шёлкового зелёного платья. Вспоминая удивление Оливера, девушка хотела посмотреть на реакцию повелителя, да и узнает ли он её вообще. Её очерченные сурьмой глаза пристально смотрели на статную фигуру в табарде с белым крестом и неизменном берете, шаг за шагом приближавшуюся к ней. Вдруг Филиппа де Вилье де л’Иль-Адама отвлёк помощник, по всей вероятности — новый писарь, и тот обратил на него внимание, выслушивая то, что он шептал ему на ухо. Иоаннитку разозлило это, но она лишь терпеливо ждала, в то время как её сюзерен оказался в пассусе от неё. И вот, дав короткий, едва слышимый ответ, магистр поднял глаза, и увиденное заставило его изумиться и перемениться в лице. Он не сбавил шагу, но позволил себе обернуться, чтобы убедиться, что ему не привиделся мираж. Катрин-Антуанет это увидела, и её алые уста изогнулись в победной ухмылке. Оливер так же не мог не заметить реакцию сеньора, и, дотронувшись до её руки, обеспокоенно обратился к приятельнице:

— Может быть не стоило встречать Его Преосвященнейшее Высочество в таком облачении? — юноша всё ещё не мог свыкнуться с изменившимся внешним видом его знакомой.

— Как будто несколько лет в турецком рабстве и без этого на мне не отразились, — с нотой раздражения ответила госпитальерка. — Лучше скажи, этот белобрысый мальчишка, — она кивнула вслед сопровождающему магистра, — и есть его писарь?