— Как прошёл сеанс? — с искренним любопытством поинтересовалась она, поправляя волосы.

— Яд не подействовал, — горестно констатировал Якуб. В печали его благородные тонкие черты казались особенно завораживающими, а тень, отбрасываемая капюшоном, очерчивала его обаятельные морщины.

— Вы приготовите Хюррем новый?

— Мы не успели договориться, в павильон пришла Валиде Султан, и Гюль-ага увёл меня, — эфенди поднял голову, окидывая взглядом юную жену. С непокрытой головой и приспущенной с плеч фераджой она виделась ему то ли райской гурией, то ли суккубом из ада. В её очерченных сурьмой глазах он видел азарт и желание, которым невозможно было сопротивляться.

— Не работайте с ними больше, это опасно, — томным голосом молвила ханым, осознанно провоцируя звездочёта. Её рука соблазнительно прошлась по колену, слегка приподнимая чёрную юбку и открывая линию вязаных чулков. Якуб склонился над Баширой и начал целовать её, переходя устами к щекам и шее, а его руки властно проходили по телу девушки. Француженка обхватила спину мужчины, притягивая к себе и чувствуя его тяжесть, ощущая горячее глубокое дыхание на своей шее. В то время как он был охвачен страстью, девушка из-под ресниц смотрела по сторонам, чтобы не попасться на глаза нежелательным свидетелям, пока река уносила их дальше от дворца.

*

Башире снился старый дом Якуба, и всё в этом сне: и как она сидит на подоконнике и кормит птиц, и хруст сухаря, рассыпающегося в её ладонях, и шелест их крыльев — казалось реальностью. Свинцовые тучи затянули солнце, погружая комнату и всё вокруг в полумрак, а поднявшийся ветер холодил кожу и трепал волосы. И снова — стук в дверь, подобный грому. Птицы испуганно разлетелись по сторонам, а девушка отряхнула руки и, держась за деревянную раму, свесилась из окна, чтобы разглядеть незваного гостя, но какая-то сила не позволяла увидеть хоть что-то, тьма окутывала крыльцо, словно была глубокая ночь. А этот некто продолжал ломиться внутрь. Француженка посмотрела на мужа, а тот сосредоточенно читал какую-то книгу, не отвлекаясь ни на что, словно и не было этого раскатистого звука.

Карета подскочила на камне, и госпитальерка проснулась. Грохот колёс на брусчатке напоминал о неприятном сне, но прохладная влажная ладонь прорицателя, сквозь дрёму поглаживавшая волосы Баширы, успокоила её. Она удобнее устроилась на его коленях и любовалась его умиротворённым спокойным лицом, пока голос извозчика не пробудил мужчину, сообщив о приезде. Якуб взял ханым за руку, и, увидев её некоторую настороженность, подбадривающе улыбнулся. Как и полгода назад у порога ожидали Юсуф Эфенди и Омер Амджа, но теперь оба были рады их приезду. Брат прорицателя для себя осознал, что не всю жизнь ему жить с ним вдвоём, и это большая удача найти ту, что готова пойти на многое ради него. Он видел Баширу, облачённую в скромную мусульманскую одежду, чьи заморские белые локоны были старательно убраны под хиджаб, и радовался, что она наконец приняла для себя их законы.

С того дня ханым начала ощущать, будто бы всё её прошлое до Османской империи произошло не с ней. Оно казалось таким далёким и нечётким, словно это — история, рассказанная ей какой-то малознакомой девушкой. Спокойствие сменило бесконечную готовность к бою, но всё изменилось в одну из ночей. Башира крепко спала, когда ощутила, что её настойчиво пытаются разбудить. Открыв глаза, она увидела Якуба, склонившегося над ней. В его широко раскрытых глазах читалась неподдельная тревога и безумный страх.

— Никогда не уходи от меня, — его шипящий шёпот казался более, чем убедительным.

— Чего мне уходить? — непонимающе уточнила госпитальерка.

— Даже не думай, слышишь? — его пальцы до боли впились в плечи девушки. Мужчина был так близко, что она ощущала его обжигающее дыхание, а тёмные волосы приятно касались открытой кожи.

— Я поняла, не уйду.

Поверив слову этой девушки, прорицатель облегчённо вздохнул, и, словно в награду за верность, он впился в её уста пылким поцелуем, мягко сжимая пальцы на её шее и талии. Взгляд звездочёта стал спокойнее, и он лёг рядом с девушкой, заключив её в свои объятия, и уснул.

Наутро ханым продолжила размышлять об этом, пока мужчины трапезничали, готовясь к трудовому дню. Юсуф покинул дом, вежливо попрощавшись со всеми, включая Баширу, Омер Амджа отправился на рынок, а Якуб ушёл в свой салон, оставив жену убирать столовую. Эти обязанности, доселе неведомые выходце из аристократического рода, приносили ей особую радость, как и забота об этих господах, что приняли за порог незнакомку и доверились ей. Решив отдохнуть, француженка отложила посуду в заполненный водой казан и села на лавку, наблюдая в щель, как Якуб перебирает какие-то зёрна и травы. В его комнату проникал солнечный свет, и он в своём соломенно-жёлтом кафтане, окружённый множеством горящих свечей, казалось, и сам сиял, заставляя ханым неотрывно им любоваться.

И вдруг — снова стук, теперь уже наяву. Всё внутри иоаннитки похолодело, страх и адреналин сковали её тело и разум, не позволяя сдвинуться с места. Она знала, что это произойдёт наяву, и, если открыть — случится что-то ужасное. Шаркающая походка, минувшая её комнату, стихали по мере отдаления младшего слуги. Скрип двери, и к шагам раба добавилась другая, более твёрдая и решительная поступь. Башира совладала с собой и вновь заглянула в щель: высокий мужчина в богатых одеждах, окантованных дорогим мехом, вошёл в её дом.

— Ибрагим-паша, — прозвучало из уст звездочёта знакомое имя, и он встал, почтительно склонив голову. Госпитальерка затихла и с ужасом ожидала действий от того, кто пленил её и обратил в рабство.

— Якуб Эфенди, — в ответ поприветствовал его вошедший человек. — После того, как тебя выгнали из дворца, ты не образумился, и продолжаешь обманывать людей. Твои выдумки лишили Хатидже Султан спокойствия.

— Я говорю лишь то, что вижу. Но султанша слишком слаба, чтобы знать всю правду.

— И какова же она, твоя правда?

— Я вижу кровь на мраморных плитах дворца, — прорицатель поднял взгляд и дерзко посмотрел в исполненные гневом глаза Ибрагима. — Эта кровь твоя.

Ханым всё слышала, и ей до боли хотелось помешать эфенди произнести эти слова, за которыми не последовало бы ничего хорошего, но наиболее верным для неё было сидеть тихо и не попадаться на глаза Великому Визирю. Дрожа от страха, она вновь заглянула в приёмную комнату, и увидела, что паша уходит, не проронив более ни слова. Он громко хлопнул дверью, а затем настала тишина. Якуб всё так же стоял, а Башира не спешила выходить — все замерли в тревожном ожидании, словно в самой глубине подсознания понимая, что это ещё не конец. В мгновенье ока в дом ворвались стражники, решительно направляясь к звездочёту. Когда двое рослых мужчин схватили его, госпитальерка решила, что они собираются арестовать её мужа, но его никуда не повели. Аги Ибрагима-паши заломили руки прорицателя, обездвижив его и лишив возможности сопротивляться. К ним неторопливо ступал третий, обнажая свой кинжал. Он вонзил его в солнечное сплетение Якуба, и с усилием рванул нож вверх. Зажимая от ужаса рот, девушка наблюдала за происходящим. За широкой спиной аги она ничего не могла увидеть, кроме исполненного болью и страхом лица прорицателя, чьи застывшие глаза взирали куда-то вдаль, в пустоту. Они продолжали терзать его тело, но ни крика, ни стона не сорвалось с уст мужчины, был слышен лишь треск рёбер, скрип разрываемой плоти и его шумное болезненное дыхание. Дойдя до груди, стражник достал окровавленный кинжал и вытер его об одежду. В этот момент уже, как показалось, неживой взор колдуна устремился в сторону Баширы. Девушка не смогла больше смотреть и вжалась в стену, закрыв уши оледеневшими руками, чтобы заглушить эти ужасающие звуки. Она услышала глухой удар о деревянный пол — убийцы отпустили его, но не спешили уходить. Всё происходило быстро, но ханым казалось, что время замерло здесь, в этой комнате, в шаге от смерти.

Даже когда слуги Ибрагима ушли, иоаннитка боялась выходить из своего укрытия, так же, как и выглянуть и проверить. Лишь сдавленный стон и прерывистый кашель Якуба вывели её из забытья. Она подбежала к нему и увидела, что весь пол вокруг, вся его изорванная одежда была красной, отчего у девушки перехватило дыхание. Упав на колени, госпитальерка стала самозабвенно зажимать руками глубокую рану, но горячая чёрная кровь проступала между её пальцев, забирая вместе с собой жизненные силы колдуна. Схватив чистую тряпку, она уже ею попыталась задержать кровотечение, но ткань вмиг обагрилась. Прорицатель закашлялся, и Башира подняла его голову, чтобы он не захлебнулся хлещущей изо рта кровью. Ханым чувствовала, что мужчину лихорадило, и видела, как его воспалённые глаза безвольно закрывались. Она звала его по имени, не давая ему потерять сознание, а тот, силясь, смог выдать лишь заглушенные клокочущие звуки, и тогда-то девушка увидела, что люди Ибрагима-паши отрезали ему язык. Башира заплакала только сейчас, она ощутила ту боль, которую сравнивают с ударом ножа прямо в сердце. Девушка прижала его к груди, и ощутила, как тёплая алая жидкость заливает её платье. С нежностью в каждом прикосновении, француженка гладила его сбившиеся мокрые волосы дрожащими пальцами. Из горла рвался крик, но она сдерживалась, издавая лишь слабый вой. Ощущая трепет раненого тела возлюбленного и видя его слабое шевеление, ей хотелось отдать полжизни за его спасение, принести в жертву сотни и тысячи людей, вместо чего в действительности она не могла даже позвать кого-либо на помощь. И вновь его гортанный голос, едва похожий на человеческую речь. Ханым отстранила эфенди от себя. Он смотрел на неё, заплаканную и разбитую, а его слабая рука потянулась к багровому от слёз лицу девушки, провела по нему и бессильно упала на её колено. Усилием воли Башира заставила себя улыбаться, в то время как глаза её отражали адские муки. «Я люблю вас, не оставляйте меня» — молила она, хотя и понимала, что его исход очевиден. Когда вспыхивала невыносимая боль и с уст звездочёта срывался стон, её словно ударяло сотни плетей, а когда он что-то бормотал растерзанными губами — тысячи. Она не знала, сколько часов прошло, но понимала, что с таким ранением эфенди осталось ещё столько же. Тот самый лик, которым Башира была готова любоваться до конца своих дней, теперь был бледен, словно первый снег, и искажён в невообразимых муках. Мужчина сжал окровавленные зубы, сдерживая крик, но ханым понимала, как ему было больно. Ей доводилось видеть госпитальеров с подобными ранениями — страшная и медленная смерть, когда даже взывать к Господу об исцелении было тщетно. Несчастные молили о смерти. Возможно, если бы Якуб сейчас мог говорить, то он попросил бы девушку именно об этом. Дрожащей ладонью она вслепую нашла коробку с самыми опасными ядами, среди которых находилась уже знакомая ей склянка, несущая мгновенную смерть. Иоаннитка открыла её, и замерла в нерешимости. Эфенди видел, что она делает, и на мгновенье смиренно опустил взгляд, показывая своё согласие. Тонкие, уже похолодевшие пальцы звездочёта с неожиданной силой сжались на окровавленной руке Баширы, в то время как в другой её руке находилось его избавление. «Я люблю вас» — всхлипывая молвила девушка, целуя его руку, и выливая всё до последней капли в зияющую рану. Мужчина содрогался от конвульсий, душераздирающе стеная, но не отводя взгляда от своего прекрасного Ангела Смерти. Сделав последний вдох, он замер, так и не выпустив руку. Госпитальерка легла на его изувеченную грудь, и рыдала взахлёб, когда, казалось, уже не было сил. Она гладила его застывшее лицо, и не верила, что на этом всё. Башира не могла оторваться от него, даже от мёртвого, и напоследок поцеловала его, словно живого, и губы её окрасились вязкой зловонной кровью. Она захотела вытереть её, но окровавленные ладони лишь сильнее испачкали лицо. За смертью возлюбленного всё остановилось и для Баширы: единственной родной души больше нет, а Юсуф обвинит во всём её, и, если не убьёт своими же руками, то прогонит, а в этой чужой стране она совсем одна, окружённая врагами со всех сторон. И лишь один корабль ещё не сошёл с якоря. Эта мысль, словно глоток свежего воздуха, вернула ей веру в спасение.