— Верно, — колдун убрал руку с глаз Баширы и сел напротив неё. — Откуда такие познания?
— Я всегда мечтала стать ризотомом. Но мне моя семья единогласно заявляла, что это неподобающее женщине занятие, которое отвлекает её от истинного предназначения, — раздражённо девушка закатила глаза, вспомнив постоянные нравоучения. — Но я утверждала им, что в нашем роду были врачи, в том числе и девушка. С детства я слышала легенду о ней — как её хотели силой выдать замуж за одного богатого, но совершенно непривлекательного ей феодала. Тогда она прикинулась больной смертельной и очень заразной болезнью. Её отвели к лекарше, и она подтвердила — держаться от девушки нужно как можно дальше. Женщина была мудра и сразу всё поняла, пусть к ней и привели совершенно здорового человека. Она обучила её всему, что умела, да так, что умения моей прародительницы оказались уместны при дворе. Я напоминала моим родителям об этой врачевательнице, но они говорили, что это всё глупости и сказки, а даже если правда — эта женщина не знала счастья и не дожила даже до тридцати.
— Чего же сразу неправда? В моём роду так же была великая лекарша, жившая в Палестине, с которой даже учёные мужи вступали в полемику и каждый раз проигрывали. Они завидовали ей, называли ведьмой, угрожали и распускали самые разные слухи, но это никак не омрачало её блестящую репутацию. Мои родители так же были против этого занятия, называли грешником, попрекали, ссылаясь на Коран, но я не мог переступить своё призвание. Ты тоже ушла в свой орден, чтобы заниматься медициной?
— Нет, что вы. Я не выношу вида крови, даже мыслить об этом страшно. Так же, как и та лекарша времён крестовых походов, я сбежала от всех этих «надо», которые мне навязывали, и, поскольку меня в детстве как могли отвлекали от мира живой и неживой природы занятиями иностранными языками, литературой и грамоте, я стала писарем у главы Ордена.
Якуб Эфенди сосредоточился на какой-то своей мысли, и отрешённо смотрел на скользящие между пальцев бусины чёток. Башира не сомневалась: интуиция что-то подсказывала прорицателю, и он задумался об этом.
— Тебе бы следовало хоть как-то дать о себе знать тому, кто тебя ждёт, — как бы невзначай промолвил он осторожные, но позволяющие добыть интересующую его информацию слова.
— Меня никто не ждёт, — мгновенно сорвался с уст госпитальерки продуманный заранее ответ.
— Как же это… — едва слышно пробормотал звездочёт, готовый признать погрешность своего ясновидения. Он чувствовал чужую энергетику, но и допускал, что может ошибаться. — Куда и к кому же ты тогда собиралась сбегать? — в его взгляде была некоторая растерянность, в отличие от действительной обладательницы этой проблемы: она смотрела спокойно и расслабленно.
— Корабль доставил бы меня в Ниццу к братьям моего Ордена, — Башира была готова и к этому вопросу, — но главное — скрыться от тех, кто мог бы причинить мне вред, подальше от полного грехов дворца, врагов, туда, где будет спокойно.
— И разве ты ещё не достигла этого места? — калфа столкнулась с сосредоточенным взглядом собеседника, и, смущённо склонив голову, лукаво ухмыльнулась, придумывая наиболее меткий ответ. Всё это напоминало ей какую-то бесконечную дипломатическую игру без права на ошибку.
— Вы правы, эфенди, достигла, — выгнутыми в улыбке устами прошептала девушка. Звездочёт, удовлетворённый её согласием, положил ладонь на её щеку и развернул лицом к себе, какое-то время не прерывая зрительного контакта. Под пристальным взором серебристых глаз Башира чувствовала себя неловко, но она не смотря ни на что не отводила взгляд. Смести бы он пальцы чуть ниже, то ощутил бы её учащённый пульс, выдававший смущение и возбуждение девушки, скрываемое за притворным спокойствием. Её рассмешила промелькнувшая в голове мысль: коль Якуб — такой знаменитый прорицатель, то чего же не видит, о чём и о ком она сейчас так мечтает?
— О, Башира, не зови меня господином. Все люди равны перед Аллахом, а звания, титулы и богатства — лишь подпитка для гордыни, бренный прах, бессильный перед первым серьёзным испытанием, — звездочёт осторожно гладил одними кончиками пальцев то место, где ещё недавно был ожог. — На твоём лице больше нет ран, значит пора навсегда забыть дворец, — воспоминания омрачили настроение госпитальерки, но в тот же миг колдун приблизился к ней, и коснулся губами её щеки. Кожей она ощутила нежность тонких уст мужчины, жесткость бороды и его горячее дыхание.
Ханым не испытала ожидаемой радости, это будет потом, а сейчас она ещё не осознавала происходящего и чувствовала слабость, смешанную с истомой. На мгновенье подняв глаза на эфенди, девушка столкнулась с ним взглядом, и её охватил страх и смущение, какого до этого она ни перед кем не испытывала, захотелось сбежать и спрятаться от всех, но охваченные приятной негой ноги не позволили бы даже встать. Словно завороженная она смотрела на Якуба, и он, словно продолжая пытку, взял её за руки.
— Отчего они у тебя такие холодные? — своими массивными ладонями он сжал их, наполняя теплом оледеневшую от нервного напряжения кожу.
— Да вот прохладно здесь, — натянуто улыбнувшись, соврала она, с наслаждением разглядывая, какими миниатюрными в его сильных руках смотрятся её руки. Словно слыша её сокровенные желания, скрытые за ложью, колдун приобнял девушку, более не чувствуя никаких ментальных преград с её стороны. Ей вновь стало смешно: прояснялось главное преимущество дружбы с истинным магом — тебя поймут без лишних слов. — А вы умеете читать линии на руках? Я читала, что есть такие люди, хироманты, ещё со времён древних эллинов умеющие их трактовать. Они верили, что эти знаки скрывают тайны судьбы.
— Дай-ка взглянуть, — он сосредоточенно склонился над раскрытой дланью госпитальерки, тонкие и едва очерченные линии трудно просматривались в полумраке покоев Якуба. Пальцами он следовал за слабыми короткими изгибами, и что-то пояснял, а Башира, если сначала ещё и слушала, дабы удостовериться: всё совпадает, то затем лишь обратила пытливый взор на прорицателя и наблюдала за его мимикой.
Он заметил, что его рассказ остался без внимания, и остановился, но ладонь не отпустил. Звездочёт перевернул её, и смотрел прямо на рубин, украшавший средний палец, однако теперь его энергетика не отталкивала, а напротив — притягивала. Мужчина поднёс левую руку девушки к губам, касаясь и того самого кольца. Иоаннитка словно со стороны лицезрела происходящее, наконец справедливо ликуя своей победе, благодаря высшие силы и свой неизменный талисман. Вновь её мысли занял вопрос: кто прежде мог его носить и какую жизнь прожила эта дама, покуда владела им? В сердце больше не оставалось страха, одно лишь принятие и удовлетворение, чувство защищённости и спокойствие, которого ханым уже давно не знала. Пока что не за что бороться: ужасы войны позади, возмездие над врагами совершено, ледяная зима отступила, и даже тот, о ком она думала днями и ночами уже столько времени, прижимал её к себе, согревая этой холодной весенней ночью.
Засыпая в своей кровати с уст Баширы не сходила улыбка. Она не сводила глаз с загадочной вещи, с приобретением которой жизнь наполнялась любовью и счастьем. И вдруг ей вспомнился день, когда она покидала Родос: на миг она задержалась у руин языческого храма, чтобы попросить о сильнейшем из чувств, оставив подношение. Тогда, несмотря на все запреты, ещё звавшаяся Катрин-Антуанет дворянка ни на секунду не сомневалась в том, что древняя Богиня может её услышать и помочь, так же, как и когда всматривалась в застывшие мраморные глаза Девы Марии, мысленно проговаривая молитвы. И мусульманский Всевышний, имена которого не сходили с уст благочестивой Махидевран Султан, был с ней милостив. Разум ханым не покидала одна мысль: к чему все эти религиозные войны, когда нас слышат те боги, к которым мы искренне взываем? Зачем искать истинную веру, в то время как она у нас в сердце? С какой целью мы платим людям, зовущим себя связующим звеном с богом, когда мы и есть то самое звено? Она понимала, что за подобные размышления её не пощадила бы ни одна конфессия, ровно настолько, насколько и осознавала причину тому — мудрые и справедливые люди всегда останутся в меньшинстве, и не они будут вершить над ней суд. Что же остаётся? Говорить заурядным умам то, что они хотят услышать, а в душе держать свою истину и веру.
