— Ты — обманщица, пользуешься добротой и наивностью брата, — он говорил, энергично жестикулируя и выставив указательный палец. — Если ты совершишь даже малейшую ошибку, то не только не сможешь вернуться к себе, но и в живых не останешься! — лицо Юсуфа побагровело, а брови были угрожающе нахмурены.

— Я не доставлю вам никаких проблем, вы меня даже не заметите, а насчёт проживания… Мне есть, чем заплатить. К тому же, когда я спасусь, обещаю сполна вас вознаградить.

— Не нужно, — гордо ответил турок, отрицательно цокнув и подняв вверх раскрытую ладонь. — Лишь бы твоё присутствие не навредило брату, — мужчина бессильно вздохнул и покинул комнату, громко хлопнув дверью. В отличие от своего брата, он был слишком вспыльчив, горяч и неуравновешен.

Девушка расстроилась такому неуважительному, и даже презрительному отношению к себе. Она устало рухнула на тахту, и подпёрла руками подбородок. В комнату тактично постучались, и Башира тотчас поднялась, воспрянув духом, но по её разрешению вошёл совсем нежданный Омер Амджа. Она стояла, пока старец жестом не позволил ей присесть, и сам занял место напротив французской гостьи. Госпитальерка поняла, что этот человек очень уважаем в этой семье, хоть и является всего лишь слугой.

— Ты не расстраивайся, ханым, — улыбнулся он с отцовской мягкостью, — Юсуф очень любит брата. Я и сам тебя не знаю, но чувствую, что у тебя доброе, чистое сердце, и скверных намерений в нём нет, — он не отворил от девушки внимательного взора раскосых глаз, которые, казалось, видели более, чем доступно взору простого человека. — Я пришёл в эту семью, когда они ещё не родились, и видел, как эфенди росли, что и как формировало их мировоззрение. Юсуф всегда был почтителен с родителями, трудолюбив и заинтересован в учёбе, неуклонно жил по законам шариата, и в итоге стал учителем в медресе, продолжив труд своего покойного отца, как тот и завещал сыну. Жаль только, что Юсуф ещё не создал своей семьи, такому добродетельному и образованному господину нужна самая великолепная и покорная жена, что только есть в этих землях, чтобы мусульманский род продолжался и процветал. Ты с ним не ссорься и не держи на него зла, луноликая ханым, он — хороший человек, присмотрись получше, — Омер дотронулся до необычных волос девушки, восхищаясь её заморской красотой.

— А что вы можете рассказать… — Башире стало неловко спрашивать, но любопытство брало своё, — о Якубе Эфенди?

— Ах, был бы он столь набожным, как его брат! Одно меня успокаивает — чтит Аллаха и пророка его Мухаммада, пусть и свершает грех, когда провозглашает, будто бы видит судьбы людские. А ты хотя бы мусульманка?

— Да, амджа, — едва слышно, стыдливо ответила госпитальерка, как она и научилась: «Произноси шахаду, а в голове держи Pater Noster». — Рассказывайте дальше, прошу вас! — хатун изнывала от заинтересованности.

— Ты оставь эти расспросы, ханым. Якуб добрый, совестливый и чрезмерно честный человек, но он нелюдим и слишком погружён в свои мысли. Его никогда не любило общество, но и ему оно не было нужно, лишь Юсуфа признавал своим другом. Только и сидел один в окружении греховных книг, трав да звёзд, и постигал учения неверных. Его прямолинейность и жизнь наперекор Корану заставили людей сторониться и бояться его, но он не понимает и сейчас, что поступает неправильно. А ведь ему так же велели нести проповедь Мухаммада в медресе, но он отверг напутствия отца, избрав такую стезю. Я думаю, что лишь его моральность и непоколебимость на пути справедливости спасают его от гнева Аллаха. О, пусть беды обойдут моего Якуба! Люблю их обоих как родных сыновей, а они чтут меня как предка.

— И я буду вас почитать, Омер Амджа, — беглая калфа елейно улыбнулась прислужнику.

— Теперь и ты должна мне рассказать о себе, Башира. Из каких земель и какими ветрами ты здесь, в Столице мира?

— Я — с родосских земель, меня захватили османские пираты и привезли в султанский дворец, но я воспротивилась судьбе наложницы и добилась, чтобы меня выслали в Эдирне, где доживают дни все неугодные и провинившиеся рабыни. Мне очень хотелось домой, к тому же там было очень тяжело жить, эти женщины меня невзлюбили, даже напали на меня, — в подтверждение своим словам госпитальерка дотронулась до покрывшейся корочкой раны и подняла блестящие от слёз серо-голубые глаза на пожилого мужчину, — но эфенди стал моим другом и залечил ожоги. Он согласился помочь мне сбежать, — ханым скрупулёзно подбирала выражения, чтобы не рассказать ничего лишнего, — но вы не беспокойтесь, я — простая рабыня, никто даже не заметит моей пропажи. Я подстроила всё так, будто бы я сбежала одна, совсем в другом направлении, где только дремучий нехоженый лес. Меня не стали бы искать, ведь там шансов выжить нет.

— Как всегда, — Омер глухо засмеялся, — готов отстаивать справедливость и правду, даже рискуя жизнью. Истинный осман, ему бы с той же отвагой воевать за наше государство! Или же ты покорила его сердце, ханым?

— Что вы! — резко парировала Башира, ощутив неприятное смущение и грусть. — Я совершенно ему не интересна, — девушка уже не удивлялась той тоске, которая охватывала её от такого осознания. Ей хотелось бы, чтобы её слова оказались ложью, но она понимала, что это — чистая истина.

— Может я и ошибся, — не стал спорить амджа. От его согласия француженке стало совсем горестно. — Ему людские дела и взаимоотношения не интересны, только бы смотреть на эти свои звёзды и рисовать их на бумажке, о, Аллах! Поздно его перевоспитывать.

*

— Позвольте мне, — Башира перехватила серебряный, заставленный самыми разнообразными блюдами поднос из рук Омера, — я отнесу. — Девушка слишком долго предавалась унынию, вместо того, чтобы действовать.

— Хорошо, луноликая ханым, — амджа осмотрел гостью его дома с ног до головы: облачённая в шёлковое белое платье, благоухающая роскошными восточными ароматами, она явно готовилась предстать во всей красе перед кем-то из братьев. — И кому ты хочешь это передать?

— Эм, — вопрос застал госпитальерку врасплох. Она замялась, и, не зная, как бы извернуться в ответе, созналась, — Якубу Эфенди. Я не могу жить в его доме, никак не помогая и не отплачивая за ту помощь, которую он мне оказал, мне очень стыдно. Поэтому я хочу сделать для него хоть самую малость, — врать и прикидываться безгрешным ангелом было особым талантом этой француженки. — С вашего позволения, — на эти слова пожилой мужчина утвердительно кивнул.

Девушка спросила разрешения войти, ответа не последовало. «Qui tacet, consentit» — нашла она себе оправдание, и открыла дверь. Прорицатель сидел у камина по-турецки, перебирая чётки, глаза его были закрыты, а уста что-то бесшумно шептали, весь он был окутан дымом благовоний. Мужчина совсем не заметил прихода ханым. Госпитальерка подошла ближе и склонилась к звездочёту, но услышала лишь прерывистое, едва уловимое пение. В первый момент появилась мысль позвать или дотронуться до него, но Башира передумала. Она не знала, молитва ли это, спиритическая беседа или особое камлание, но грешно было прерывать это. Разочаровавшись, ханым оставила ужин и ушла, погрузившись в печаль. Подол её изящного платья скользил по деревянным ступеням по мере того, как девушка поднималась на свой этаж. В эту ночь она долго не могла уснуть, так и оставшись облачённой в шелка из гаремной казны и украшенной драгоценными камнями, которые успела захватить с собою. Её обведённые сурьмой глаза блестели в лунном свете, а левая рука с тем же рубиновым кольцом гладила расшитое витиеватыми узорами покрывало. В сознании так и застыл образ сосредоточенного на своих внеземных делах колдуна, его тонкие черты лица, дрожащие выгоревшие на солнце ресницы, нахмуренные брови, тёмно-бронзовые, вьющиеся на концах волосы, спадающие на кафтан из грубой ткани, увитые выпирающими венами руки, в которых скользили ониксовые чётки. Больше всего на свете Башире сейчас хотелось бы вновь коснуться его нежных ладоней, услышать этот низкий голос, взглянуть в его стальные глаза.