В доме пахло отсыревшей древесиной, какими-то травами и нехитрой стряпнёй. Ветхие половицы скрипели под ногами, а мягкий полумрак, рассеиваемый только лучами предзакатного солнца, создавал особый уют, вступавший в противоречие с волнением Баширы-калфы. Вся обстановка: просторные комнаты, резная мебель из ценных сортов древесины, оббитая богатыми тканями — указывала на то, что особняком некогда владели состоятельные люди.

— Господин, — низко кланяясь вернувшемуся хозяину, заговорил слуга, — всё готово к вашему приезду, — он нервно потирал руки и лишь иногда поднимал любопытные глаза на женщину с закрытым непрозрачной тканью лицом, но всё же не дерзал спросить, кто это такая.

— Добро пожаловать, сынок, — из-за угла вышел иссохший старик, который так же поклонился Якубу, что опровергло предположения госпитальерки об их родственных узах. Его так же заинтересовала гостья, а он — её: пожилой мужчина даже не был похож на турка, в его жилах текла скорее монгольская кровь, и даже орнамент на скромной одежде указывал на нездешнее происхождение.

— Спасибо, Омер Амджа, — коротко ответил эфенди, направляясь в сторону кухни, но, увидев на своём пути высокий силуэт, остановился, и дал следующие указания старшему прислужнику, — будь добр, помоги ханым с вещами и размести её в комнате. Поскорее, пожалуйста, — звездочёт был вежлив и невозмутим, хотя беглянка и сама понимала, в какое неудобное положение она поставила человека, которому обязана жизнью. Ей стало стыдно, и она быстро зашагала за невысоким дедом.

— Амджа, постой. Пусть брат представит мне гостью, — мужчина, до этого стоявший против света, отчего его невозможно было рассмотреть, вышел навстречу прорицателю. Услышав приказ другого, такого же равноправного господина, невольник покорно остановился, а вместе с ним и госпитальерка. Она подняла глаза, чтобы рассмотреть говорившего: он носил густые длинные усы, похожие на янычарские, а во взгляде его чёрных глаз читалось вполне обоснованное раздражение и недоверие.

— Её зовут Башира Ханым, — тяжёлая ладонь Якуба легла на плечо девушки.

— О, Аллах! Где ты её нашёл? Зачем привёл к нам в дом? — его брат закатил глаза. — Умеешь ты накликать на себя беду!

— О, Аллах! — раздражённо цокнув, воскликнул звездочёт. — Юсуф, сколько можно. Хатун нужно было укрыться…

— И ты сразу же бросился на помощь? Твоя доброта тебя погубит. Аллах Аллах! — эфенди перешёл на повышенные тона, а его брат лишь устало вздыхал. — Она хотя бы свободная, или же рабыня? — калфу начинало злить, что её обсуждают, словно она не стоит прямо у них перед глазами, но не в таком положении было высказывать недовольство. Женщине-невольнице подобало лишь молчать, пока не спросят, и делать то, что прикажут.

— Башира Ханым — моя гостья.

— И надолго она у нас задержится? — Юсуф прожигал гневным взглядом единственный открытый участок лица девушки — красные от усталости глаза, по правилам этикета опущенные вниз.

— Пока её корабль не прибудет. Сколько потребуется, — прорицатель отпустил плечо беглянки и кивнул Омеру.

— Якуб, ты с ума сошёл? Она и правда что ли рабыня? Чья? Какой корабль? — крикнул эфенди вслед брату, но в ответ услышал лишь: «Я так устал, потом». Госпитальерка тихо засмеялась: вместе с братом колдун был совсем другим, без той стены, которую он выстраивал перед незнакомцами, настоящий, эмоциональный, упрямый. Юсуф же произвёл впечатление строгого, но заботливого человека. Башире было жаль, что он её не пожелал принять, но она его прекрасно понимала.

*

Молодой венецианский капитан, облачённый в лазурный джуббоне, отороченный дорогим мехом, с любопытством и некоторым замешательством осмотрел с ног до головы направлявшуюся к нему турецкую женщину в чёрной ферадже и высоком бархатном хотозе, почти уравнивающем её в росте с сопровождающим незнакомым ему мужчиной. Когда хатун убрала непрозрачное пече и открыла своё мраморно-белое, хоть и покрытое незажившими ожогами лицо, а, вместе с ним и золотые волосы, он понял, что ошибся насчёт её происхождения.

— Синьор, доброе утро. Вы знаете, родосские иоанниты уже добрались до Ниццы или они всё ещё стоят в Мессине? — Башира обратилась к венецианцу на латыни из-за схожести с итальянским, но её собеседник оказался образованным, и продолжил беседу на избранном девушкой языке. Якубу, не понимающему ничего из их разговора, оставалось лишь догадываться о его сути.

— Здравствуйте, синьора, — поприветствовал её мужчина, а затем продолжил раздумья над этим внезапным вопросом. Он не ожидал, что в Османской империи кто-то заинтересуется расположением побеждённого Ордена. — А с кем имею честь говорить?

— Сестра Катрин, — едва не назвав своё новое имя, представилась госпитальерка. Как бы в подтверждение, она на долю секунды закатила рукав до локтя, показывая розарий.

— Они уже достигли Савойского герцогства, — убедившись, что он говорит с христианкой, ответил синьор, бросив недоверчивый взгляд на сопровождавшего девушку эфенди. Кто знал, с какой целью его расспрашивали о расположении рыцарей, с которыми совсем недавно воевал султан. Предвосхищая сомнения капитана, иоаннитка уточнила:

— Судьба прибила меня к турецкому берегу, — Башира посмотрела за спину венецианца: эти воды провели раздел между свободной госпитальеркой Катрин-Антуанет и насильно обращённой в ислам османской невольницей Баширой. Холодный ветер подул в спину, словно толкая к бушующему морю, развевая мусульманские одеяния и контрастирующие с чёрными тканями светлые локоны. Задумавшись на мгновение, она продолжила объяснения, — и я должна вернуться к своим братьям по Ордену. Есть ли здесь судно, которое доставит меня к ним?

— Энрике Загалу идёт туда с товаром в первый день августа. Вы сможете договориться с ним где-то в конце июля.

Девушка поблагодарила молодого человека, и, закрыв лицо вуалью, нехотя с ним попрощалась. Звук любимого языка воодушевил её и подарил надежду, осталось только терпеливо ждать.

Идя по улицам Стамбула, госпитальерка была настороже и заметно нервничала, ведь везде могли быть люди из дворца, но прохожие лишь безразлично окидывали её взглядами, не находя ничего стоящего внимания. И только в доме, ставшем ей убежищем, девушка могла облегчённо вздохнуть.

Она закрылась в покоях, сняв с себя жаркую фераджу и головной убор, оставшись в одном шёлковом платье и кафтане. Башире было тоскливо без её нового товарища да и вовсе без всякого дела. Якуб сказал француженке, что она — не рабыня, потому не должна работать, хотя труд и обязанности её совершенно не пугали, даже напротив — их отсутствие сводило к минимуму общение с хозяином дома, давшем ей приют, что очень огорчало девушку. Иоаннитка достала из кармана свёрнутый вчетверо листок с тем самым чертежом звёздного неба. В последний раз она его рассматривала… Несколько дней назад? Беглая калфа и сама удивилась, что всем тем страшным событиям в гареме не было и недели. Казалось, это всё произошло не с ней, а с кем-то другим, очень похожим, но точно не с ней. Из размышлений Баширу вывел внезапный удар рукой по двери, резко распахнувшей её, и она, не успев спрятать лист бумаги, встала и поклонилась вошедшему.

— Юсуф Эфенди, — по правилам гаремного этикета она поклонилась мужчине. Тот бесцеремонно подошёл вплотную к гостье, впервые видя её без скрытной одежды. Уже не в первый раз девушка понимала преимущества мусульманского костюма. Она испуганно смотрела на мужчину, тот так же не сводил с неё гневного взгляда своих карих глаз.

— Когда твой корабль отплывает?

Едва сдержав комментарии о мореходной неграмотности собеседника, Башира сделала глубокий вдох и выдох, но успокоиться не получилось — сердце бешено билось, ведь она ожидала опасности где угодно, даже здесь.

— В августе, — коротко ответила француженка, — отходит, — добавила она.

— То есть ты ещё несколько месяцев будешь на нашем пайке? — он пылал от злости. — Что за наглость, хатун?

— Так счёл уместным ваш брат, эфенди…