— Как я могу тебе отказать?

— Благодарю, у вас доброе сердце, — Башира улыбнулась сквозь слёзы, и Якуб утёр их. Он взял девушку за подбородок, но, к её сожалению, только чтобы рассмотреть ожог и действенность своего лекарства.

— Это — прежде всего мой долг мусульманина, — холодно ответил он. — Ты не забыла моё вчерашнее обещание?

— Нет, не забыла. Так чего же я хочу больше всего? — иоаннитка, смеясь от счастья и новой надежды, устремила пытливый взор на звездочёта.

— О, твои желания для меня — как открытая книга, — с той же коварный ухмылкой он продолжал её интриговать. — Ты хочешь справедливого возмездия, — вмиг Башира переменилась в лице: безудержная радость сменилась изумлением, её глаза широко раскрылись, а затем она вновь счастливо улыбнулась. — Ведь хочешь же? — её эмоции были красноречивее слов, но прорицателю нравилось разжигать и без того бушевавший огонь в душе этой хатун.

— Конечно… да! — за коротким ответом стояла ненависть и жажда видеть страдания её врагов, сравнимые с горением заживо, затем — их мучительную смерть и обезображенные тела. Обо всём этом госпитальерка без устали мечтала эти два дня, проведённые в лазарете, но она даже не надеялась, что найдёт в этом деле союзников.

— В этом сосуде находится яд, симптомы отравления им напоминают холеру.

— Арсеникум? — к удивлению Якуба уточнила калфа. В Европе его с древних времён успешно применяли для устранения своих противников.

— Да, арсеник на нашем языке. Он не должен попадать на тело и нельзя вдыхать его испарения, — он взял со столика и протянул ей три бутылька, завёрнув в ткань, но, только лишь она поднесла к ним руки, целитель сжал ладонь. — Осторожно, слышишь? Всего пара капель может сделать человеку очень плохо, — девушка с зловещей ухмылкой кивнула и забрала яд. «Очень плохо» вполне её устраивало. — Я не смогу провести отравление, так что тебе придётся придумать и выполнить всё самой.

— Уже придумала, — просчитывающая свои слова и шаги наперёд, Катрин-Антуанет давно знала стратегию восстановления справедливости. — Две хатун, Мерием и Дерья, хотели меня убить, а третья, Кютай-хатун, называя меня подругой, хотела изуродовать, чтобы вместо меня отправиться на хальвет, будь она проклята. Прежде чем потерять сознание, я услышала их разговоры. Да будет талион!

*

— Кютай-хатун, — подозвала бывшую фаворитку стоявшая в темноте калфа. Женщина прекратила вышивать и нерешительно отложила пяльцы, непонимающе, и, в то же время испуганно, глядя на «подругу». Когда та подошла, Башира как могла скрывала зловещий огонёк в глазах, прикидываясь глубоко опечаленной. — Ещё никому не объявили, но завтра к нам прибудет султан Сулейман. Только тихо, никому не рассказывай. Но я не смогу к нему пойти, — сделав драматическую паузу, иоаннитка пустила слезу, — ведь завистницы изуродовали меня. Я очень просила унгер-калфу, чтобы ты меня заменила, но она наставала на Мерием-хатун. Ну ты же видела её: тонкий стан, шелковистые волосы, фарфоровая кожа… — теперь и Кютай выглядела подавленной. — Ведь я же знаю, что поджог — это её рук дело, у меня ведь других врагов в гареме нет, только она и Дерья-хатун. От них нужно избавиться…

— Я не могу, нет! — перебила её рабыня. Госпитальерку охватила ярость: значит идея поджечь и запереть её не вызвала возражений. Калфа сделала глубокий вдох, и продолжила уговоры.

— Подумай: мы обе получим желаемое, я — возмездие, ты — сердце падишаха. Ты ведь хочешь в «султанский рай»? Хочешь баюкать детишек династии на руках? — Кютай лишь нерешительно покачала головой. Увидев согласие, Башира достала из тайного кармана две пробирки. — Это — яд. В двух этих ампулках концентрация, достаточная, чтобы убить здорового мужчину. Подлей это им в еду, и на твоём пути больше не останется никого, — дрожащими пальцами бывшая фаворитка нерешительно потянулась к сосудам с мышьяком. Иоаннитку раздражала медлительность женщины. — Не бойся, действие этого яда похоже на болезнь, а, даже если дело раскроется, то обвинят меня. А я не стану отрицать, мне уже нечего терять, — эти слова стали решающим аргументом. — Эффект проявится через полдня, поэтому всё проделать придётся вечером. Приготовь заранее угощения, пригласи их в свои покои — вы ведь довольно дружны, а ночью, когда им станет плохо, никто на тебя уже и не подумает, — Кютай покорно кивала.

Башира была спокойна: эта женщина, пусть и глупа, ради ночи с султаном и роскошной жизни готова была пойти даже на такую авантюру. И она не ошиблась в своих расчётах и ставках: когда госпитальерка сидела в самом тёмном углу ташлыка, разглядывая ту самую схему созвездий, нарисованную Якубом, мимо неё величественно прошествовали Мерием и Дерья, бросив на свою неприятельницу надменный взгляд. Иоаннитка лично видела, как Кютай-хатун щедро полила каждое блюдо отравой, и теперь оставалось только убедиться, что обе женщины их отведают. Выждав некоторое время, она поднялась на этаж фавориток, чтобы подсмотреть: вокруг подноса сидели трое девушек и что-то обсуждали, вкушая приготовленные для них угощения. Удовлетворившись работой наивной пешки, калфа встала на излюбленную наблюдательную позицию на этаже фавориток, облокотившись обожжёнными руками на перила. Следы того страшного события вызывали у госпитальерки особую гордость, потому она не прятала их под широкой одеждой, а наоборот подвернула рукава.

Хатун покинули покои своей убийцы, когда за окном уже давно стемнело, они подозрительно посмотрели на Баширу и спустились в ташлык. Теперь осталась третья, иуда, расправа над которой не должна быть такой простой.

Она показала Якубу то самое платье, в котором ей полагалось предстать перед султаном, чтобы тот отмочил его в яде. Весь корсет и воротник были пропитаны отравляющим веществом. Госпитальерке не терпелось подарить его истинной хозяйке.

— Умут-калфа сказала, что Мерием пожаловалась на недомогание, и вместо неё выбрала тебя. А вот, что она приготовила, — Башира-калфа подала ей завёрнутое в шёлк платье, — сказала, чтобы ты сейчас же к ней пришла и показалась швее.

— Правда? Этого не может быть! — Кютай-хатун едва могла устоять на месте от счастья, и по ней трудно было сказать, что только что она подписала двум своим товаркам смертный приговор. Её даже не смутил поздний час, в котором к ней явилась смотрительница гарема.

— Конечно, ты переодевайся, не заставляй старшую калфу ждать. Я тоже посмотрю, какая ты у меня красивая, — Башира легла на тахту, незаметно сбросив из-под широкого рукава два флакона из-под яда. Если даже она выживет, то наказания теперь не избежит.

Облачённая в кремовое платье, сверкавшее в свете свечей, наложница любовалась тем, как оно ей подошло. Светлая ткань выгодно подчёркивала подзагоревшую кожу, оливково-зелёные глаза гречанки, её тёмные волосы и фигуру. Чем дольше она смотрелась в зеркало — тем тяжелее её ждали результаты отравления.

— Тебе очень идёт, — расслабленно прошептала иоаннитка, удовлетворённо улыбаясь предательнице. — А мне пора работать, — она наигранно вздохнула, — теперь мне только это и остаётся…

Обернувшись напоследок, калфа покинула комнату, и зашла к себе, чтобы забрать заранее приготовленную сумку. Оставался финальный штрих: она распахнула окно, бросила на пол свечу и закрыла за собой двери, вставив в ручки крепкую доску. В ташлыке все спали, так же, как и стражники, что позволило покинуть гарем незамеченной.

По договорённости Якуб Эфенди уже ждал девушку в подвале. Призывая следовать за ней, она коснулась его руки и, быстро найдя нужный ключ, ловко открыла проход в тоннель, предусмотренный для побега семьи султана в случае бунта или захвата дворца. Каблуки высоких кожаных сапог гулко стучали по каменному полу, но времени думать об этом не оставалось: примерно две минуты быстрого шага привели бы их в другую комнату, выходящую в сторону леса. О ней в целях безопасности не знал никто, кроме правящей династии, но её представители уже давно не проживали в Эдирне.

Замок, встроенный в ветхую отсыревшую дверь, был покрыт ржавчиной, а его секреты деформировались, поэтому пришлось приложить силу. Один удар, и свобода оказалась на расстоянии одного шага. Свежий воздух, пропитанный ароматом весны, приятным холодом встретил её разгорячённое лицо. На мгновенье она замерла, глядя впереди себя: бескрайний лес утопал во мраке ночи, и лишь желтоватый серп полумесяца рассеивал тьму. Под ногами шелестела прошлогодняя трава, кое-где укрытая снегом, а сквозь опавшую ещё осенью листву пробивались молодые ростки. Ветер подхватил её волнистые волосы, унося в вольные дали за собой. На глаза навернулись слёзы — истинно, ценишь, когда потеряешь, но Башира укротила нахлынувшие чувства, чтобы идти дальше.