— Но за что?

— Он предсказал госпоже, что у неё больше не будет детей. Я помню её в тот день, она очень испугалась и рассказала паше. Он его прогнал. Якуб никому во дворце не нравился, ведь он говорил правду, не разбирая, кто перед ним. Его пророчества действительно страшные, и некоторые думали, что он не просто предсказывает будущее, а накладывает своими словами проклятья. А ведь всё, что он говорил, и правда сбывалось, — женщина перешла на шёпот. — Даже про госпожу. Когда Аллах послал ей ребёнка, почти сразу же случился выкидыш.

— И тебе он тоже гадал? — госпитальерка поняла это уже по тону, в котором Гюльшах разговаривала с этим прорицателем.

— Мне… Давай не будем об этом, — замялась служанка, поёжившись от всплывших в памяти слов: ей напророчили одинокую жизнь и бесславную насильственную смерть, много страшных жизненных виражей и предательств. Так и шли обе хатун всю дорогу молча, каждая думая о своём.

*

Зубья гребня скользили по шелковистым блестящим волосам султанши. Она расслабленно отклонила голову, перебирая пальцами сердоликовые чётки, пока Башира-хатун расчёсывала её перед сном. Спустя почти год пребывания в Стамбуле госпитальерка впервые ощутила относительный покой, и недопустимую в стане врага беззаботность. Хасеки понравилась девушке, она обладала в её глазах большим авторитетом, султанша же отвечала интересом к новой служанке, образованной, благородной, миловидной и совершенно не такой, как другие. Ей было любопытно узнать о жизни в далёких и близких землях, в совершенно ином и неведомом госпоже мире, об истории неверных, из чьего рода происходила Башира, их традициях, культуре, слушала французские и латинские песни. Жизнь под крылом Хасеки Махидевран Султан легко можно было назвать благополучной, но Башира время от времени отрезвляла свой погрязший в обманчиво блистательных радостях дворца разум, воспоминая о том, что её заставили пережить турки, которым она сейчас прислуживала. Вспоминала похороны каждого рыцаря-госпитальера, Поля, выброшенного в море, преклонившего перед султаном колено Вилье де лʼИль-Адама, и убитого жениха Садыки Ариэля… Это заставляло вернуться к изначальной цели — сбежать и вернуться к истинному господину. Нужно было только решиться.

Помимо горьких воспоминаний о пережитых бедствиях, отрезвлял и вид Вивьен, теперь ходившей за спиной у фаворитки султана Хюррем, каждый раз бросая зловещий взгляд на своего врага. Видимость спокойствия — не более, чем видимость. Даже на собственном примере госпитальерка понимала, что даже спустя столько времени боль Вивьен не утихнет, и нужно быть начеку.

Башира-калфа поздней ночью возвращалась к покоям своей Хасеки Султан. Огоньки, увенчивавшие свечи, беспокойно колыхались на сквозном ветру. То ли от холода, то ли от нехорошего предчувствия по коже пробежался холодок. Каждый шаг по лестнице отдавался гулким эхом, слишком оглушительным в такой тишине и мраке дворцовых стен. Казалось, все, кроме Махидевран Султан, пославшей служанку за лекарством от головной боли, уже спали. Но это оказалось не так.

У массивных дверей, ведущих в покои Хасеки, преграждая калфе дорогу, стояла невысокая хрупкая фигура в белом. Огненно-медные волосы спадали на длинную ночную рубаху, оставляя лицо девушки в тени, лишь её глаза зловеще сверкали в тусклом свете свечей.

— Быстро ты растворилась среди «ненавистных» турков, — тихо говорила Вивьен, подняв лицо к подошедшей вплотную Башире. Она же смотрела на возлюбленную Амараля свысока, презрительно и устало.

— Это мне говорит приспешница православной наложницы? — с насмешливой ухмылкой парировала иоаннитка, хотя и понимала, что причины к этому очевидны, ведь для казнённого канцлера именно ортодоксы стали союзниками.

— Это лучше, чем служить такому жестокому тирану как твой Вилье-де лʼИль, — девушка намеренно сократила его имя, выказывая своё неуважение. Её лицо перекосило от злобы. — Его руки по локоть в крови! Ради личной славы он готов идти по головам и убить достойного соперника. Более достойного быть великим магистром, нежели он.

— Твоим ли умом оценивать, кто заслуживает этого поста? — нарочито безразличным тоном говорила иоаннитка, однако нервная нестабильность нарастала с каждой секундой. — Прочь с дороги, — она попыталась обойти Вивьен, но та вновь преградила ей путь.

— Я не дам тебе жизни после того, что ты сделала, Катрин. Ты разрушила мою любовь в угоду честолюбия этого тирана! — голос девушки дрожал от подступивших слёз, она еле сдерживала истерику.

— Если ты сейчас же не отойдёшь, то я милостиво устрою тебе встречу с твоим Андрэ.

— Меня он хотя бы ждёт, наши чувства будут жить в обоих мирах. Зато твой сюзерен наверное уже давно забыл тебя. Ты же затонула в Средиземном море зимой 1523-го. Как жаль, — уста Вивьен растягивались в улыбке по мере того, как лицо Катрин наливалось кровью от гнева. — Тебя никто никогда не спасёт, даже искать не станет, ты безликая, ничего из себя не представляющая блудница, лишь скучная игрушка в руках бездарного, ослеплённого гордыней самодура, — её речь оборвала звонкая пощёчина. Как тогда на корабле, девушка упала, держась рукой за горящую щёку. Но, опомнившись, для чего она здесь, Вивьен с трудом встала и вытащила спрятанный за поясом тонкий столовый нож, — Я отомщу, — тихо прошептала она. В её тощих костлявых руках он выглядел как бесполезная игрушка. Башира схватила девушку за руку, и умело повалила на пол. Со всей силы наступив на запястье, ладонь разжалась, нож упал на мраморный пол, и калфа отбросила его подальше. Ярость, ненависть и возбуждение заполнили её всю, огнём разливаясь по венам и артериям, казалось, даже были видны внешне: по синевато-бордовому цвету кожи и безумному взгляду. Никогда до этого не бывавшая в драке, изнеженная дворянка лежала на полу, содрогаясь от каждого удара ногой, и уже не могла пошевелиться.

— Когда мне надоест, ты уже будешь мертва, — Башира склонилась над почти поверженным врагом, на её устах была кровожадная ухмылка, а в широко раскрытых глазах читалась лишь беспощадность. Цепкой хваткой она схватила рыжие волосы, и теперь била Вивьен головой о пол, сидя на ней сверху. Она уже обмякла и закрыла глаза, но калфа знала, что самые живучие — как раз такие твари, поэтому не сбавляла темп, пуская в ход кулаки. — Каждый, кто заставил меня испытать страх, должен сдохнуть, — едва слышно шептала она уже бездыханной противнице. Животное удовольствие, вознёсшее госпитальерку в рай на короткий миг, постепенно отступало под натиском усталости и осознания произошедшего. Башира встала, пятясь назад и разглядывая стёртые костяшки рук. У ног девушки лежало тело, едва напоминавшее её главного врага. Оббитое отёчное лицо застыло в маске предсмертных мук, под головой растеклась лужа крови. Она зажала рот ладонью, и громко зарыдала, но не от осознания, что только что она убила человека, а от слов, сказанных этим человеком перед смертью. Они посеяли в её разуме сомнения во всём самом светлом и прекрасном, в той цели и мечте, которая заставляла её каждый день вновь открывать глаза и делать новый вдох. Словно острый меч вонзилась эта мысль в сердце девушки, порождая невыносимые муки. Катрин проклинала свою судьбу, пославшую ей такое испытание, отобравшее такой хрупкий дар, выбросившую её в чужой край и заставившую говорить на вражеском языке. Самое страшное было то, что хоть перебей весь гарем Сулеймана, слова Вивьен вполне могли быть правдой, и вдвойне жестоко было то, что госпитальерка ничего не могла сделать. Ей впервые было невыносимо себя жаль, она склонилась под тягой мнимого проклятья, уже не видя перед собой ничего, кроме мрака. Похолодевшие руки тряслись, девушку морозило. С трудом она встала, опираясь о стену, утёрла слёзы с раскрасневшегося от плача лица, и медленно зашагала в покои Махидевран. Опережая вопросы о долгом отсутствии, Башира тихо и с притворным, бездушным спокойствием начала рассказывать:

— Я шла к вам, и заметила служанку Хюррем Султан с ножом у дверей. Она увидела меня, и напала, но я сражалась изо всех сил… Госпожа, я готова умереть за вас, — силы притворяться закончились, и калфа вновь начала плакать, — но прошу, помилуйте меня, не убивайте, я лишь защищала вас! — она бросилась в ноги Хасеки, держа её за подол ночного платья, и не смея поднимать головы. Слёзы лились рекой, но не от страха перед казнью или наказанием, а по прежней причине.