Перепроверив, что калфа ушла, иоаннитка начала готовиться — поправила голубое платье, опустила вниз рукава и застегнула воротник до предпоследней пуговицы. Пригладив и без того прямые и безжизненные волосы, она направилась в сторону своего единственного потенциального спасения. План был готов заранее, ведь Катрин всегда продумывала действия в любой мыслимой ситуации. На основе полученных в гареме знаний и услышанных историй её ум породил стратегию, которая приведёт её вглубь Османской империи, но подальше от нынешнего предназначения в качестве наложницы султана. В отличие от Садыки-хатун, которая стремилась отомстить за погибшего Ариэля по принципу талиона, цель у Баширы была одна — вернуться к госпитальерам, однако она понимала, зачем её сюда привезли, и точно для себя знала — если кто-либо, включая султана, покусится на неё, то она защитит себя даже ценой собственной жизни. Разумным было уйти в тень, где никто не сможет её достать и контролировать должным образом. Путь предстоял длинный и опасный, и девушка сделала первый шаг на этой стезе, подойдя к дверям, ведущим в нужные покои. Она попросила стражников спросить разрешения войти. Ей позволили.

На тахте величественно восседала женщина поистине благородных кровей. Облачённая в платье тёмно-медного цвета и расшитый сложными витиеватыми узорами оранжевый кафтан, она походила на настоящую королеву. Тонкую шею обвивало колье, сверкавшее крупными бриллиантами и рубинами даже при тусклом свете свечей. Длинные каштановые волосы, завитые в элегантные локоны, блестели, словно драгоценный металл. Во взгляде её серо-зелёных глаз не было той незаслуженной спеси, с которой смотрели прочие фаворитки султана, лишь скромность, воспеваемая в Коране, и достоинство. Она не могла поверить, что султан предпочёл славянскую рабыню Хюррем благородной черкешенке Махидевран Султан. Катрин никогда не видела более красивую женщину, и она застыла на пороге, не в силах сделать ещё один шаг. Лишь один человек до этого смог ошеломить её подобным образом.

— Госпожа, — поклонилась госпитальерка и медленно подошла ближе, насколько позволяла субординация.

— Зачем ты пришла, хатун? — строго спросила Хасеки. У неё был приятный низкий голос, прекрасно сочетавшийся с такой великолепной наружностью.

— Простите мою дерзость, но я в отчаянии. Прошу, помогите. Хюррем Султан хочет, чтобы я служила у неё, но этот позор для меня хуже смерти. Лучше я погибну здесь, у ваших ног, чем хоть раз склонюсь перед этой женщиной. Умоляю, возьмите меня к себе, я буду вашей верной рабой и докажу преданность, только спасите от этой беды, — госпитальерка говорила чуть ли не навзрыд, вкладывая в голос всю накопившуюся боль и скорбь, только бы достучаться до сердца второй жены султана. Она же в свою очередь была ошеломлена — с такими просьбами ещё ни одна хатун к ней не обращалась. Тонкие уста Махидевран изогнулись в довольной ухмылке от слов, сказанных этой джарийе в сторону её злейшего врага.

— Скажи, а почему ты не хочешь к Хюррем?

— Потому что я не могу служить православной… Я — добрая католичка, и этот позор уничтожит меня изнутри.

— А мусульманке сможешь?

— Да. Эта вероотступница сначала жила в заблуждении в своей глуши, а затем и его предала ради выгоды. Вы же — благоверная мусульманка, и всегда ей были. Быть вашей верной подданной для меня — единственная мечта.

Махидевран Султан задумалась, а затем приказала девушке подойти ближе. Изящными тонкими пальцами она приподняла лицо госпитальерки, и та нерешительно посмотрела на госпожу вновь.

— Откуда ты?

— Из Вернона, то есть с Родоса, — по старой привычке иоаннитка сначала назвала владения своего отца.

— Ты француженка? — вошедшая хатун заметно заинтересовала Хасеки. Редко в гареме ей встречались такие необычные светлоликие и платиноволосые девушки.

— Да.

— И как тебя зовут?

— Катрин-Антуанет дʼЭсте. Но здесь меня нарекли Баширой.

— Хорошо, Башира-хатун, я позволяю тебе остаться.

— Да вознаградит вас Аллах, — радостно воскликнула джарийе, а затем вновь скромно опустила взгляд, и низко поклонилась, отступая, не поворачиваясь к госпоже спиной.

*

Стамбульский рынок в полдень гудел, словно улей. Люди сновали из стороны в сторону, отовсюду слышались голоса, говорящие, казалось, на всех языках мира. На узких улицах были люди всех сословий, от богатых купцов в роскошных одеждах до нищих, либо просивших милостыню, либо подозрительно околачивавшихся у прилавков и состоятельных посетителей базара. Продавцы зазывали проходивших мимо них Баширу и Гюльшах-хатун, и если госпитальерка каждый раз с любопытством оборачивалась, желая узнать, какой ей предлагают товар, то главная служанка Махидевран Султан игнорировала навязчивых торговцев, ведь их целью было приобрести у проверенного человека лучшие ткани для прекрасной госпожи. Девушкам показывали разные материалы, и Гюльшах с большим рвением принимала участие в выборе. «Из остатков и нам что пошьют» — с хитрой улыбкой шепнула она Башире-хатун. Француженка же и сама успела ощутить щедрость госпожи, потому сразу включилась в процесс, велев торговцу принести тёмно-зелёный бархат. Он тотчас был расстелен на прилавке. Этот цвет воссоздал в её памяти вернонские леса в хмурый летний день. Словно наяву она ощутила прохладную свежесть, блеск листвы, умытой дождём, её мелодичный шелест, хрустящие ветки под ногами, беззаботная беготня с соседскими ребятами и слугами. Всё это было так далеко и недосягаемо. Госпитальерка провела рукой по ткани, которая на ощупь была точно такой же, как и мантия, подаренная Магистром. Гюльшах также понравился материал, и она знала, что госпожа оценит такой выбор. Завершив со всеми поручениями Махидевран Султан, хатун уже беззаботно ходили от лавки к лавке, разглядывая пёстрые ткани и сверкающие ювелирные украшения, но их содержания не хватило бы ни на что из этого. Однако всё же они ни в чём не были обделены, ведь султанша обеспечивала слуг всем необходимым и поощряла за усердный и добросовестный труд.

Обе неторопливо расхаживали по узким рядам рынка, любуясь опавшей листвой и наслаждаясь редкими мгновениями свободы. Башира, рождённая в богатой знатной семье, никогда не могла представить, что когда-либо окажется в неволе и будет так ценить даже короткие прогулки. Гюльшах же увлечённо рассказывала о сплетнях из гарема, ведь никто лишний не мог услышать её, кроме сопровождавшего их аги, которому были безразличны женские дела. Он молча шёл в паре шагов от них, лишь изредка поглядывая на подопечных. Госпитальерка перевела взгляд с собеседницы на шедшего ей навстречу человека. Что-то было в нём не таким, как у других. Одетый в простой серый кафтан и бордовый тюрбан, он ничем не выделялся из толпы других турков и гостей «столицы мира» среднего достатка, однако чёрная накидка, доходившая до самой земли, делала его образ таинственным и загадочным, а лицо, сокрытое под капюшоном, находилось в тени, и лишь пристальный взгляд светло-серых глаз был неотрывно устремлён на Баширу. Сравнявшись с ней, он крепко вцепился в плечо девушки, и ей пришлось остановиться, обратив на незнакомца скорее не столько испуганное, сколько заинтересованное лицо.

— Всё решится потом, — с короткими паузами между словами прошептал мужчина, настолько тихо, что даже Гюльшах не смогла их услышать. Госпитальерка стояла молча и неподвижно, даже не пытаясь вырваться из хватки, и смотрела этому человеку в глаза. Вдруг она почувствовала, как собеседница резко дёрнула её за руку, а незнакомец разжал ладонь.

— Якуб Эфенди! — грозно закричала Гюльшах. — Тебе запрещено даже приближаться к людям из дворца. Уходи, не хочу больше никогда тебя видеть! — казалось, женщина была вне себя, её лицо перекосило от злобы, но виновник её гнева был невозмутим. Он спокойно пошёл дальше, что-то едва слышно бормоча.

— Кто это был? — обернувшись, спросила Башира-хатун.

— Когда-то он был придворным звездочётом. Но его выгнали по приказу Махидевран Султан и Ибрагима-паши.