— Я… Я не католичка, я мусульманка, — с дрожью в голосе продолжала девушка, но её собеседница понимала, что она лжет.

— Как твоё имя? — Башира села рядом.

— Садыка.

— А как тебя звали раньше?

— Виктория, — неуверенно прошептала джарийе. Несмотря на чёрные волосы и смугловатую кожу, Катрин почувствовала, что эта девушка европейка — в её голосе отчетливо звучал акцент. Один раз она уже так попалась, второй мог бы стать для неё фатальным, потому она так нерешительно шла на контакт с этой хатун. — А тебя?

— Катрин-Антуанет… Виктория, ты подарила мне новую надежду. Ты одна не позабыла свою веру. Ведь то, что нас с тобой обратили в ислам, ничего не значит. Это лишь слова, произнесённые во имя высшей цели, — госпитальерка говорила с прежним энтузиазмом и живостью, она не могла остановиться, ведь нашёлся человек, которому можно было поведать о наболевшем. — Нам надо держаться вместе. У тебя ведь нет причин доверять мне? — Садыка смотрела на неё широко раскрытыми светлыми глазами, не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. — Тогда я расскажу тебе свою тайну, такую, что способна поднять бурю и похоронить меня и всё, ради чего я живу. И мне не страшно, что ты кому-то расскажешь: если я в этом мире не могу положиться на католичку, то мне будет стыдно и невыносимо оставаться в таком мире. Поклянись, что никогда не выдашь мой секрет.

— Клянусь Богом, — уже без прежнего страха решительно ответила сероглазая девушка.

— Я — госпитальерка, похищенная с корабля Великого Магистра. Я — писарь Его Преосвященнейшего Высочества, и… — калфа многозначительно улыбнулась и едва заметно в темноте покраснела от своих мыслей, — и самый ревностный служитель Ордена. Точнее один из, после моего господина, конечно же. Сулейман превратил и мою, и его жизнь в ад, убил моего друга, а также двести добрых служителей Католической Церкви. Раз уж я здесь, значит Богу угодно, чтобы я превратила в ад жизнь этого черта.

Сказанных слов было более, чем достаточно, чтобы обречь Баширу на страшные пытки и мучительную казнь османской саблей, потому Садыка также решилась раскрыть душу перед практически незнакомой девушкой. Когда не с кем обмолвиться и словом без страха, что это используют против тебя, искренне доброжелательный собеседник — как глоток свежего воздуха.

— Я венгерка, из знатного рода. Когда османы ворвались в наш замок, мы праздновали свадьбу. Моего жениха, Ариэля, убили у меня на глазах. У его бездыханного тела я поклялась отомстить. Подобно тому, как османский клинок пронзил сердце моего возлюбленного, так же и мой кинжал покончит с Сулейманом.

Затем повисла недлинная пауза, однако обеим девушкам она показалась слишком затяжной. Каждая подумала, что от избытка эмоций сболтнула лишнего, но они понимали, что сказанного не вернуть, и теперь они связаны узами не только одной веры.

— А ты… Ты любила кого-нибудь… до того, как сюда попала? — внезапно во время одного ужина спросила Баширу Садыка. Рассказав про Ариэля по просьбе француженки, она совсем упустила встречный вопрос. Он заставил младшую калфу оторваться от её нового любимого блюда — пахлавы, и уста девушки изогнулись в счастливой широкой улыбке, ведь перед ней мысленно предстал Магистр. В каждой детали, сначала бравым рыцарем, затем — в том виде, в котором ей доводилось видеть его каждый день — в чёрном скромном сюрко с белым крестом на сердце.

— Да, — мечтательно прошептала госпитальерка. — Он такой… статный и сильный, и душой, и телом. Во время осады он лично сражался с врагом. Но главное не это — его честь и острый ум. А его точёное лицо завораживает красотой, эти тонкие черты, взгляд… Серебристые локоны, спадающие на широкие плечи.

— Подожди, — одаривая собеседницу обворожительной улыбкой заговорила Виктория, — не тот ли он магистр?

— Да, это он, — с гордостью ответила Катрин. Такое откровение было опасно и на Родосе, и здесь, в Османской империи, но всё же дамское сердце на уровне глубокого подсознания стремилось хоть как-то заявить об этом, чтобы все знали. Оставить маленькую зацепочку, чем-то себя выдать, пустить слух, но не предоставлять доказательств. Однако это не понадобилось — во дворце, где и стены слышат, сплетни расползлись по острову смертоносной заразой. Её лицо озарила самодовольная ухмылка.

— Как это возможно? Ведь вы оба… дали обет? Ведь так?

— Возможно. Если мне чего-то захотелось, то я горы сверну. Я поняла, что смогу, только лишь увидев его, когда меня принимали в Орден. Собрав всю свою скромную учёность и грамоту я доказала всем, что достойна быть писарем у Его Преосвященнейшего Высочества. Может быть, не только образование сыграло роль, — Башира-хатун поправила золотые завитые локоны, и обаятельно улыбнулась, — либо же мне помогла… — она не произнесла имя Богини, не зная, как отнесётся к такому проявлению синкретизма добрая католичка Виктория. — Дева Мария. Я молилась ей каждый день. Просила послать мне чистые и взаимные чувства. Матер Деи оказалась щедра к своей рабе. Однако судьба решила меня испытать — сначала мне угрожали, что расскажут высшему руководству о том, что видели нас… Потом — османский плен. И уже здесь, когда у меня отобрали всё, что я имела, включая имя, я осознала, что так просто из этой передряги мне не выбраться. Когда же судьба перестанет меня испытывать и подарит покой в объятиях любимого?

— Подожди… Об этом узнали? Теперь же поднимется большая буря… — Садыка обеспокоилась ситуацией, да и с лица Баширы сошла беззаботная улыбка.

— Не поднимется. Все те, кто шёл на том корабле и шантажировал меня, были убиты османами. Хоть за это им спасибо, они спасли Магистра. Но остался один человек, — иоаннитка кивнула в сторону сидевшей в другом конце веранды своей старой знакомой. — Вивьен, фаворитка канцлера Ордена, предателя, который помог туркам победить. Она хотела отомстить за его казнь, бросив и себя в огонь.

Садыка обернулась и увидела рыжеволосую хатун, мило беседовавшую с другими джарийе. Она притворно улыбалась и что-то рассказывала им на ломанном турецком. Казалось, что скорбь и ненависть покинули её сердце, но иллюзия пропала, стоило лишь взглядам двоих девушек столкнуться. Вивьен смотрела на Катрин-Антуанет с такой злобой, что все сомнения развеялись — даже здесь она жизни не даст своему врагу. Их взгляды встретились лишь на мгновенье, и уже спустя долю секунды возлюбленная Амараля вернулась к беседе. Венгерка села ближе к калфе, чтобы сказать своё главное напутствие, которое Башира пронесёт в уме до конца своих дней: «Смелыми возгласами и правдой ты не добьёшься цели, лишь накличешь на себя беду и наживёшь врагов. Отойди в тень, стань такой, как они, слейся с толпой, чтобы в нужный момент нанести удар в спину. Тебя насильно обратили в ислам, так повторяй устами шахаду, а в уме держи „Pater Noster“. Никому не нужно знать, что у тебя в душе, пусть оно станет твоим скрытым источником силы.»

Тогда Катрин ничего не ответила, лишь задумчиво смотрела куда-то вдаль, обдумывая мудрый совет. Он шёл вразрез со всеми принципами, которыми госпитальерка так гордилась всю свою жизнь, и она поняла, как сильно заблуждалась. Лицемерие — не порок, а оружие.

*

— Башира, — окликнула госпитальерку Нигяр. — Собирай свои вещи. Ты переезжаешь в покои Хюррем Султан.

— Что? Зачем?

— Не задавай лишних вопросов, хатун, а делай, что говорят, — зеленоглазая калфа подбадривающе улыбнулась. — Наша госпожа выбрала тебя и ещё двоих девушек из Родоса себе в услужение.

На лице Катрин мелькнуло отвращение от одной мысли об этом, но она быстро изобразила наигранную радость.

— Прошу, скажи… кого ещё?

— Дианту-хатун и, — она задумалась, пытаясь вспомнить имя ещё одной, — ту, рыжеволосую… как же её зовут.?

— Вивьен, — госпитальерка озвучила свои худшие опасения. Страшнее служения этой рыжеволосой славянской женщине было лишь служение вместе с такой подлой предательницей.

— Да, она!

— Я поняла. Мне нужно закончить уборку в ташлыке, — Башира тут же принялась за работу, а Нигяр понимающе кивнула и ушла. Она выиграла немного времени, чтобы придумать, что делать дальше. Помимо личной неприязни были и объективные причины — джарийе, давно бывшие в гареме, рассказывали о том, как велика ревность султанши: рука её не дрогнула даже перед отравлением единственной подруги. Очевидно, что Хюррем желала держать подле себя самых, по её мнению, необыкновенных хатун, контролировать каждый их шаг, и в случае чего — вовремя избавиться.