*
Отовсюду слышался грохот, громкая речь, короткие крики. Старая монахиня, спавшая в одной каюте с Катрин-Антуанет, трясла её за плечи чтобы разбудить.
— Что случилось? — сжимая виски спросила госпитальерка, пытаясь спросонья хоть что-то понять по встревоженному взгляду женщины.
— Тсс, послушай, — монахиня поднесла палец к губам, призывая к тишине. К крикам добавились высокий женский визг и плач.
— Может, пожар? — шёпотом высказала своё предположение писарь, но поняла, что не чувствует запаха гари.
— Не знаю. Святая Мария, Матерь Божья, спаси нас, — сжимая розарий начала молитву сестра. Иоаннитка вторила ей, но монахиня внезапно прервала молитву — к их самой дальней каюте приближались тяжёлые шаги. Старуха молниеносно толкнула девушку в угол к двери, таким образом, что та её закрывала.
В комнату ворвалось трое мужчин. Сестра вцепилась в одного из них, не давая пройти, но тот без особых усилий оттолкнул слабую пожилую женщину, проходя внутрь и осматривая каюту. Госпитальерка не видела вошедших, но она понимала, что её товарищи по Ордену не посмели бы вот так среди ночи вламываться к женщинам. В голове роились разные мысли: что, если её уже выдали? Или… Ясность пришла вместе с тем, как один из них заговорил. Леденящий, парализующий одновременно душу и тело страх сковал Катрин вновь: некуда бежать, некому защитить. И тут кто-то резко дёрнул дверь, за которой пряталась девушка. Она закрыла лицо похолодевшими ладонями — из первобытного человеческого инстинкта, и только лишь через пару мгновений осмелилась посмотреть опасности в глаза: перед ней стояло трое янычар, и тотчас двое из них подхватили её под руки и повели в коридор.
Иоаннитка начала кричать, но туркам не было до этого никакого дела. Она осознала, что на корабле уже некому ей помочь, поэтому начала сопротивляться сама. Испуг и воля к спасению на долю секунды придали госпитальерке сил, но всё же это ей никак не помогло. Один из вояк ударил девушку по голове, и она потеряла сознание.
*
В тёмной бездне сознания мелькали обрывки образов, неясные видения. Невыносимая ноющая боль проступала в них, проводя едва уловимую черту между реальностью и сном. Катрин лежала лицом вниз, бессильно раскинув руки, именно так, как её и бросили.
— Эй, вставай! — приказал ей янычар, бесцеремонно перевернув ногой на спину. Госпитальерка не приходила в себя, и тогда её окатили ледяной морской водой. Она открыла глаза, но не шевелилась, глядя впереди себя. Сердце бешено колотилось, дышать было нечем, а тело немело от холода. — Я сказал вставай! — зарычал мужчина и поднял её безвольное тело за руку, толкнув к остальным девушкам. Они со страхом и любопытством наблюдали, как издевались над их общей знакомой, но не особо злорадствовали, ведь и сами понимали, что теперь их беда одна на всех. Катрин затравленно смотрела на сидящих рядом с ней и турков, ставших в дверях. Её пшеничные локоны сбились в мокрые пряди, испачканные кровью от разбитой головы, под глазами появились тёмные круги, а дрожащими от холода и страха руками она обнимала колени, пытаясь хоть как-то согреться.
— Что происходит? Где я? — иоаннитка по-турецки спросила о том, что боялись узнать остальные.
— Вам предоставлена немыслимая честь. Вы станете особым трофеем для нашего повелителя. Так распорядился Ибрагим Ага.
— Каким трофеем, что ты говоришь? — ответ на собственный вопрос пришёл к писарю почти сразу, и тогда у неё словно открылось второе дыхание. Она резко встала и приказным тоном продолжила, — вы нарушаете условия сдачи Родоса! Это не сойдёт вам с рук!
— В договоре ничего не говорилось про женщин. Вы все — никто, вещи, отныне принадлежащие нам и нашему султану. Захотели — взяли, и скажи спасибо, что осталась жива после такой дерзости.
— Зато ты в живых не останешься, когда Великий Магистр придёт за нами. Он никого не пощадит, так и знай!
— Не придёт, — спокойно ответил мужчина, указав рукой за спину девушки. Она обернулась, и вскоре раздался пушечный выстрел. Корабль, который должен был привезти её в новую счастливую жизнь, виднелся в иллюминаторе и теперь начал медленно тонуть вместе с теми, кто мог бы рассказать о случившемся и позвать на помощь. Катрин лишь молча смотрела на горящее судно, а затем перевела взгляд на остальных, не решавшихся даже встать и посмотреть, бессильно уткнувшихся лицами в колени и тихо плачущих, вздрагивающих от каждого шага янычара, который направлялся к выходу. Госпитальерка заметила, что почти все они были из местного православного населения, так как ни одной сестры Ордена писарь не нашла. Никого из знакомых… Кроме рыжеволосой возлюбленной Амараля, Вивьен. Она не опустила голову, как другие. Девушка шептала молитву, поглаживая тонкими пальцами одной руки серебряный крест на шее, другой сжимая розарий из кварца. Она спокойно смотрела на свою беззащитную противницу, едва заметно ухмыляясь бесцветными губами. Нательный крест Андрэ дʼАмараля и воспоминания о том, как он его подарил, придавал ей сил и жажды мести.
Катрин легла на пол и дотронулась до раны, её окоченевшая от холода ладонь окрасилась горячей кровью. С одной стороны, ей хотелось умереть, не попав к врагам, с другой — она не теряла надежду, не хотела радовать тем самым недругов. Госпитальерка в глубине души осознавала, что за последним вздохом следует лишь небытие. Однако также она и понимала, что теперь её жизнь ей не подвластна, и уж тем более не зависит от её желаний, и лишь Бог решит — забрать её душу или же провести перед этим через такое пламя, какого она даже представить не могла. В подобных раздумьях и полном безмолвии шли часы и дни, иоаннитка то пыталась представить ужасы османского рабства, то мечтала о дворце и крепких объятиях её господина, а затем вновь обращалась с вопросами к вечности.
Когда пришли аги, чтобы надеть на ноги и руки кандалы, Катрин-Антуанет не сопротивлялась, ведь глубокая рана зажила, а болезнь отступила, значит ещё не настал её час покинуть мир живых, и теперь предстоит платить за все грехи и взять свой крест. Если раньше девушка не верила до конца, что настанет такой час, то сейчас она не могла воспринять происходящее как-либо иначе. Госпитальерка покорно встала в строй, и всех девушек соединили тяжелые цепи.
Пробуждение от беспечной покорности произошло сразу за воротами дворца. За спиной слышалось перешёптывание православных девушек о красоте постройки, однако вышедшие им навстречу евнухи приказали женщинам молчать. Две единственные католички безразлично окинули взглядом произведение османского зодчества, думая о своём: Вивьен утратила смысл своей жизни, и лишь желание видеть страдания той, по чьему доносу убили Амараля, поддерживало в ней интерес. Катрин же словно опиумным дымом окутали грёзы, одурманивая разум и лишая связи с реальностью. Писарь Великого Магистра сравнивала султанский дворец с тем, который ещё неделю назад оставался её любимым домом, и с тем, который ещё предстояло построить её сюзерену. Она представляла, как её спасут, и это здание воспылает страшным пожарищем. Шаг за шагом госпитальерка отдалялась от прежней жизни, и уже в гареме ей пришлось для себя осознать: всё, что происходит — это не сон.
— Ибрагим Паша назвал этих хатун «особым трофеем» с Родоса, — сказал привёзший их ага одному из гаремных евнухов, имя которому было Сюмбюль. Эти слова оказали отрезвляющий эффект и Катрин начала нервничать. Мужчина в чалме приказал девушкам выстроиться в ряд и начал подходить к каждой, разглядывая их лица и зубы. Евнух довольно улыбался, бормоча под нос о том, как красивы привезенные гречанки. Когда он подошёл к госпитальерке, ей захотелось закричать что-либо или наоборот — попросить о помиловании, но она понимала, что сейчас — не лучший момент. Подняв бесцветные сбившиеся волосы, спадавшие девушке на глаза, мужчина молча зашагал дальше. К нему подошла женщина, назвавшаяся Нигяр калфой, и, дождавшись, когда её товарищ завершит смотр новых наложниц, приказала им следовать за ней в хамам. Одетая во всё белое, девушек встретила повитуха. Обследовав часть новообращённых в рабство девушек, она подошла к иоаннитке, но та не покорилась и начала отталкивать лекаршу. Опытная повитуха на своём жизненном пути встречала не один десяток таких же строптивых наложниц, потому ей и гаремной калфе не составило труда заломить Катрин руки и провести унизительный осмотр. Крики и приказы убрать руки были тщетными, а ослабевшее от болезни тело не могло справиться даже с женщинами, и тогда писарь поняла, что попала туда, где ни статус, ни титул, ни пост, ни золото не защитит её, и каждому, кто захочет что-либо сделать с ней, ничто и никто не помешает. От омерзения и злобы она заплакала и обхватила ледяными пальцами трясущиеся плечи. Лекарша указала пальцем на некоторых из них, и часть увели. Пояснив, что обязанностью повитухи было разделить девушек на тех, которые останутся во дворце, и тех, кто отправится на невольничий рынок, калфа улыбнулась, поздравляя оставшихся, и велела им хорошо отмыться от грязи.
