Девушка решила прогуляться, чтобы хоть как-то отвлечься от своей печали. Она сняла с крюка, на котором ещё вчера висела шинель Феликса, свою красную шаль, и, кутая под неё околевшие от нервов руки, решительно зашагала из квартиры. Врач приготовилась открыть подъездную дверь, но что-то заставило её остановиться. Ведомая некоей интуицией, Эстер решила проверить свой почтовый ящик, утопавший во тьме неосвещённого помещения. Нащупав пальцами нечто наподобие конверта, она вытянула его и вышла на улицу, чтобы рассмотреть, что это такое.

Эвентова развернула жёлтую бумагу, и, увидев, что лежало внутри, самодовольно ухмыльнулась. Спрятав находку в карман, она зашагала прочь, устремив отстранённый взгляд к багровому закатному небосводу. Всё было бы хорошо, если бы не долг, пойти против которого означало бы неминуемую гибель для неё. От воспоминаний о разговоре со Сталиным руки сами невольно тянулись к портсигару, заставляя травить свой и без того измученный тюрьмой и болезнями организм, но даже дым не позволял забыть о страшном деле, на которое она подписалась; отвлечься получалось лишь вблизи с тем, кто оказался неугодным новой власти, несмотря на все заслуги… И то, не всегда.

Эстер закинула ногу на ногу, и юбка скромного тёмно-зелёного платья бесстыдно приподнялась, открыв на мгновенье кружевной борт чёрных чулков. Отреагировав почти сразу, врач прикрыла колени, но её спутник, заметивший движения девушки периферийным зрением, не смог сдержать удовлетворённую ухмылку. Казалось, балет и вовсе его не занимал: чекисту куда интереснее было украдкой, из-под ресниц следить за сидящей рядом с ним, чем за однообразными па, в которых он не видел абсолютно никакой эстетики. Поймав на себе взгляд, коммунистка слегка склонила голову набок, так, чтобы золотые кудри спадали на открытые плечи, и подняла очерченные сурьмой глаза на Феликса. Он сидел против света, отчего черты его лица были едва заметны, но даже в полумраке Эвентова видела улыбку на его устах и блеск в привычно сощуренных глазах.

— Честно признаться, терпеть не могу балет, — мужчина склонился к спутнице, обжигая горячим шёпотом открытую шею. Он вдохнул её аромат, и мысленно отметил, что революционерка за эти годы так и не изменила своему излюбленному цветочному парфюму.

— Раз уж говорим начистоту, я — тоже, — засмеялась Эстер, отпивая шампанское. — Я предпочитаю оперу. Но мне было приятно получить от вас приглашение.

— А как вы отнесётесь к предложению покинуть это тоскливое действо и отправиться на прогулку по ночной Москве?

— С удовольствием, — революционерке показалось, что этот человек способен читать её мысли, и она легко согласилась. Осторожно взяв Дзержинского под руку, девушка последовала за ним, пока тот прокладывал путь с центрального балкона к выходу. Пустынные улицы ещё не заполнились зрителями, покинувшими театр, оттого они были окутаны шлейфом таинственности и сокровенности. Свежий влажный воздух приятно охлаждал разгорячённую в душном помещении кожу, прогоняя хмель от игристого вина и наполняя душу совсем иной, идущей изнутри эйфорией. Феликс Эдмундович, казалось, был не менее рад такому безобидному побегу, отчего его шаг слегка ускорился. Врач почувствовала, как лежащую на мужском плече руку накрыла его мягкая ладонь, отчего сердце девушки забилось быстрее. Она старалась поспевать, попутно застёгивая свободной рукой строгий бордовый пиджак, и не сразу заметила человека, ставшего на их пути.

Это был невысокий мужчина в изношенном костюме, что, однако, нисколько не умаляло его солидности. Он поздоровался за руку с товарищем Дзержинским. Тот же вполне искренне радовался встрече и принялся расспрашивать собеседника о работе и жизни, после того, как чинно представил спутницу своему давнему другу.

— Я только сегодня вернулся из командировки, спасибо, — лаконично ответил некий Натан Лейбович, а затем справился о делах главы ОГПУ.

— О моём положении я и так исчерпывающе поведал в письме. Более мне нечего сказать, — улыбка сошла с лица коммуниста, когда он вспомнил обо всём написанном, что так его тревожило, — боюсь, если решусь всё произнести вслух, то даже исцеляющие руки Эстер Йосефовны меня не спасут, — произнесённые слова заставили медика покраснеть и с демонстративной скромностью опустить взор.

— В каком письме, Феликс Эдмундович? — растерянность на лице еврея совсем не была наигранной.

Врач почувствовала, как участился пульс мужчины у локтевого сгиба, на котором лежали её пальцы. Он занервничал и тщетно пытался это скрыть.

— Я отправил вам его в конце мая, — с ноткой раздражения в голосе пояснил чекист, словно не допуская никакой мысли, что письмо товарищ Шпигельман не получал.

— Может, ещё не дошло, — елейно заулыбался мужчина, надеясь, что такая версия успокоит революционера.

— Да как же это не дошло, — то ли вопрошая, то ли бросая в пустоту риторическую реплику, хрипло проговорил чекист и поспешил распрощаться с приятелем.

Эстер Йосефовна молчала, медленно ступая по левую руку от Дзержинского. На его лице явственно читалась задумчивость, перемежавшаяся с растерянностью.

— Право, всякое бывает, даже то, что посыльный разминулся с этим Натаном Лейбовичем, — ласковым голосом революционерка нарушила тишину, желая хоть немного утешить своего спутника. Она понимала, что её слова скорее всего не убедят его, особенно если учесть, что она знала всю правду.

— …он пишет, что наша, — Иосиф Виссарионович, несомненно, подразумевал себя, — политика ведёт СССР к кризису. А здесь, — он указал пальцем на третью строку снизу, — он прямо заявляет, что я ничего не понимаю в экономике.

— Да как такое возможно? — почувствовав на себе тяжёлый пристальный взгляд генсека, Эстер поняла, что вынуждена выдать хоть какую-то ответную реплику на всю эту рацею, разоблачающую сошедшего с пути Железного Феликса.

— Да-да, товарищ, — Сталин сделал затяжку, и неторопливо выпустил густой табачный дым, — хотелось бы и мне верить, что это всё невозможно. Но так бывает, что один человек слишком многое на себя берёт, а затем, ломаясь под этой ношей и желая от неё освободиться, начинает судить тех, кто честно выполняет свои обязанности.

Девушка внимательно слушала своего давнишнего наставника и периодически кивала, отмечая, однако, что его вырванные из контекста слова, справедливо бьющие по очевидным недостаткам госаппарата, и аргументы, способные убедить разве что ребёнка, коим и запомнилась Кобе эта хрупкая полячка, её не проняли.

— А ч-чем могу быть полезна я? — голос предательски дрогнул, но врач, прочистив горло, далее говорила спокойно.

— На Кремль работают сотни лучших специалистов со всего Союза. Но только тебе я могу доверить это дело, — он повторился, будто бы полагая, что особые почести придадут его подопечной охоты ввязаться в эту интригу. — Ты оборвёшь тот ложный путь, на который вступил товарищ Дзержинский.

— Но как? — этим вопросом доктор Эвентова то ли хотела вынудить Сталина прямым текстом озвучить свой замысел, то ли выразила надежду, что она неправильно поняла его.

— Феликс Эдмундович многое сделал для страны, и теперь он может в последний раз послужить на её благо — перестать совершать губительные ошибки, имея в руках столько власти, и сбивать с толку других коммунистов.

— Перестать? И для этого вам нужен преданный врач… Чтобы убить его?

— Да что ты такое говоришь?! — Иосиф Виссарионович разразился гневом, но быстро совладал с собой. — Ты знаешь, как много он работал, не щадя себя, истерзанный болезнями и ранами, внешними и внутренними, разрываясь и сгорая на разных поприщах. За такие заслуги перед Великим Октябрём и Партией я просто не могу так отплатить. Твоя задача — лишь позволить свершиться природной закономерности, остановить игру со смертью, — мужчина сделал паузу, ожидая услышать ответ, но его не последовало, и тогда он продолжил. — Его кардиолог умерла, и ты заменишь её. Далее ты просто перестанешь давать ему лекарства, заменишь их плацебо. А затем, когда придёт время, ты поставишь точку.